Create post
К. Р. А. П. И. В. А.

Гомосексуал и гендер как маркер национальных границ

Ольга Воронина
Сергей Бабкин
John Manzhulov

3 ноября 2018 года в рамках публичной программы к выставке Полины Заславской «Вещдок» социолог, содиректор программы «Гендерные исследования» ЕУСПб Анна Темкина прочла доклад, конспект которого — и последующей за ним дискуссии — мы публикуем здесь.

Текст впервые опубликован в спецвыпуске «Вещдок» журнала К.Р.А.П.И.В.А.

Сторонники семейных ценностей пикетируют Ельцин-центр в Екатеринбурге, где проходит круглый стол по ЛГБТ. 2019. Фото: Яромир Романов/znak.com
Сторонники семейных ценностей пикетируют Ельцин-центр в Екатеринбурге, где проходит круглый стол по ЛГБТ. 2019. Фото: Яромир Романов/znak.com

Анна Темкина: Я назвала тему следующим образом: «Гомосексуал и гендер как маркер национальных границ» и буду рассуждать о ней, рассмотрев три пункта. В первом пункте я в известном смысле являюсь специалистом, во втором являюсь специалистом только отчасти, а в третьем вообще не являюсь специалистом. Итак, сначала обсудим российский контекст консервативного антигендерного поворота и то, какое место в нем занимает фигура гомосексуала. Термин «гомосексуал» будет условным: здесь это общая фигура для обозначения негетеросексуальности. Второе — антигендерный поворот в глобальном масштабе, и третье — концепт гомонационализма и фигура гомосексуала внутри данной концептуализации.

1. Российский консервативный антигендерный поворот

Консервативный гендерный поворот в России в целом никогда не исчезал с политической сцены. Если более конкретно, исследователи начинают его отсчет с дела Pussy Riot, с 2012 года — события, которое широко публично обсуждалось и довольно явно обозначило консервативный поворот. Другой пример — закон о гендерном равенстве, который в России отклонили уже три раза. В Европе закон о гендерном равенстве — это мейнстрим. Такой закон существует в любой стране: его или уже приняли, или он находится в процессе обсуждения — принятия. В законе обычно содержатся довольно общие положения о том, что не должно быть гендерной дискриминации ни в политике, ни на рабочем месте и т. д. — это закон, в духе либерального феминизма провозглашающий антидискриминационные меры. У нас он, соответственно, откладывался несколько раз, в очередной раз — в этом году. Хотя есть некие разговоры, попытки принять закон не оставляются, и его переписывают под то, чтобы в нем не было «гендера» и, конечно, «гомосексуала», но были «мужчины» и «женщины», и тогда можно будет говорить о равенстве их прав. Симптоматичным является уже само постоянное его отклонение. Но меня в данный момент будет интересовать то, как обсуждался этот закон, и какие аргументы высказывались против его принятия.

Широкая дискуссия развернулась в 2012 году. Она стала публичной и привлекла много внимания, как и в случае закона о пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений, а также других разнообразных политических инициатив в рамках «консервативного поворота». Среди таких инициатив — ужесточение доступа к абортам, ограничения в применении ювенальной юстиции, отсутствие сексуального образования в школе и прочие вещи, касающиеся сексуальности, семьи, интимных взаимоотношений и воспитания детей. Закон о гендерном равенстве интересен как текст, потому что именно в нем был озвучен концепт гендера — и наделен определенным правовым и социальным смыслом. Однако в ходе дискуссии «гендер» был переопределен негативно и признан угрозой для семьи и нации.

Итак, в 2012 году, когда подошел срок, и этот закон надо было либо принимать, либо отменять или откладывать, ему был предложен смысл «свободного выбора пола». Приведем цитаты критиков гендерного равенства и закона: «Гендер обозначает социально и культурно обусловленные половые роли женщин и мужчин, которые, в отличие от биологического пола, лишь выучены, а значит, их можно изменить». Отличия приравниваются к волюнтаристскому выбору, а сам термин становится опасным, поскольку он означает то, что пол — это выученная роль, а значит, ее можно изменить. Заметим по ходу, что из освоения социальных норм совсем не следует возможность их изменения по собственному желанию. Однако противники гендерного равенства считают это неизбежным, и имеющим политические последствия, вплоть до государственного признания. Далее, они продолжают: «Субъективное чувствование себя мужчиной или женщиной, независимо от своего биологического пола, — один из шагов в сторону государственного признания, что <как везде это принято в Европе> человек сам выбирает себе пол. Равенство гендерных ролей превращается в равенство многообразия, право выбора быть гетеоросексуалами, гомосекуалистами, лесбиянками, бисексуалами, транссексуалами — и никто не относится только к мужскому полу или к женскому». И это довольно типичная цитата. Обращу внимание, что прозвучало довольно много слов, которые действительно используются в гендерных исследованиях, однако соединяются они в несуществующие причинно-следственные связи. Гендерное равенство рассматривается как угроза семье, естественному разделению полов, нормативной гетеросексуальности, национальному строительству и православной церкви, и в конечном счете национальной безопасности. (См., например)

Почему важно отклонить закон о гендерном равенстве?… Я анализировала дискуссию, и этот анализ показал, что закон о гендерном равенстве неприемлем потому, что он изменяет словарь и вводит понятие «гендер», которое (якобы) не зависит от биологического пола. Закон (якобы) настаивает на свободном выборе и динамичности гендера: гендер «конструируется», «выучивается», «может быть выбран», «может быть изменен», «пол многообразен и случаен». Гендерные исследования никогда не делали таких утверждений, которые им приписали в ходе данной дискуссии. Всегда и везде подчеркивается, что гендер конструируется в рамках жестких структурных ограничений — культуры, морали, политики, ресурсов, медицины и пр. Однако, продолжают противники гендерного равенства, важно отклонить закон, поскольку он нарушает границы брака и семьи, продвигает безгендерное родительство, однополые браки и гомосексуальность, нарушает национальные границы, «навязывает чуждые для России западные ценности, чем разрушает традиционные основы нашего общества и наносит непоправимый удар по семье и по ее укладу». (См., например)

Иными словами, гендерное равенство описывается как угроза, сопоставимая с военной, наносящая удар — она нарушает государственные границы и способствует культурному империализму.

Есть еще одно обвинение в адрес сторонников гендерного равенства: они рвутся к привилегиям, к власти, к депутатским местам и к установлению гомодиктатуры. Есть цитаты о том, что <продвигающие закон > хотят получить привилегии, оттеснить тех, что сейчас у власти, и сами завоевать власть. Гендерное равенство продвигают определенные группы: гомо- и транссексуалы, феминистки — и все они рвутся к привилегиям и диктатуре. Противники опасаются, что все это произойдет, если закон о гендерном равенстве будет принят. Довольно любопытна риторика депутатских мест — речь явно идет не о символической власти (что справедливо), а о конкретной власти с депутатскими мандатами, которая в состоянии устанавливать диктатуру.

Если мы вернемся к тексту закона, то заметим, как далеко ушли претензии к нему от его текста. В самом законе речь идет о равенстве в экономической сфере, в политической сфере, равенстве в доступе к образованию: он довольно нейтральный, но ему приписываются разрушительные свойства, близкие к военным действиям и борьбе за места в парламенте. Итак, борьба с гендером означает следующее: надо сохранить статус кво, чтобы остались незыблемыми категории семьи, пола, государства и нации, чтобы гетеросексуальная патриархатная власть была сохранена, как и политическая власть, чтобы словарь и риторика остались внегендерными. А закон о ГР (гендерном равенстве), фактически подтверждение гендера как (якобы) свободного выбора пола, толкает к тому, чтобы менять пол, семью, власть, государство и существующие иерархии. Гендеру приписывается такая сила, что может разрушить даже государство, если следовать логике противников.

Итак, «гендер» и «гомосексуалист» — это обозначение чуждых, опасных, общественно осуждаемых явлений, мобилизующих массы, что приведет к разрушению семьи, нации, государства и продвижению западных антироссийских ценностей.

В результате дискурсивно «гомосексуал» и «гендер» становятся маркером национальных границ. Гомосексуал — чужой, вредный, опасный, гомосекуал — это other, потому что он не соответствует исконным русским ценностям. А «гендер» (равенство) — это способ его поддержки и продвижения. Это и проявляет консервативный поворот. Однако всё, что я сейчас описываю, придумали не в России, напротив, данный антизападный охранительных дискурс пришел в Россию именно с запада.

Сначала мы удивлялись, как быстро авторы текстов, говорящих о гендере, освоили правильные слова, хотя и соединив их неправильным образом. Они знают лексику, которая используется в гендерных исследованиях, и выворачивают ее наизнанку, работая как пранкеры, производящие фейки. Однако риторика консерваторов была создана глобальными консерваторами, и поэтому далее мы обратимся к их истории и дискурсу.

2. Антигендерный поворот в глобальном масштабе

В глобальном масштабе складывается история в определенном смысле похожая на ту, которую я вам кратко описала относительно России. «Гендер» попал как термин в официальные документы впервые в 1994 году, это была Пекинская конференция. И с 1995 года начинаются протесты Ватикана, главного оппонента гендерному равенству, который пытался настаивать на том, чтобы «гендер» из документов убрали, оставили слово «пол», а гендерное равенство заменили на идею равного достоинства мужчин и женщин. Когда этого не произошло, ЛГБТ и радикальный феминизм стали обвинять в том, что термин «гендер» попал в официальные документы. Эта логика сходна с тем, что сегодня происходит в России. Собственно антигендерное движение на Западе считают активизировавшимся примерно в 2013 году, в то же время, что и в России, но логика его мобилизации была иная. (См., например: 1, 2.)

Первыми акциями стали массовые манифестации во Франции против однополых браков, почти в это же время в Италии и Испании проходят манифестации под лозунгами Stop gender ideology, которые имеют в виду «остановите продвижение эгалитарной гендерной идеологии». Stop gender ideology звучит неграмотно, потому что любая идеология — гендерная, она может быть патриархатная, эгалитарная, смешанная, это как отсутствие температуры: отсутствие гендерной идеологии невозможно.

Далее, одним из триггеров протеста является День семьи, в этот день массы людей идут протестовать против гендера, гомосексуалов: пролайферы, родительские организации, противники сексуального образования, противники криминализации сексуального насилия и т. д. «Гендерная теория», «гендеризм» становятся все больше прикреплены к этому консервативному тренду, вырастает целый «семантический курс» понятий. Считается, что надо прекратить гендерные исследования, потому что все они являются заговором, или постколониальным проектом декадентского запада, который хочет свои ценности привнести в моральную культуру, они продвигают тоталитарный режим (феминизм сравнивается с коммунизмом и нацизмом). И «гендер» становится своего рода «символическим клеем». (См., например)

«Гендер» в этом контексте — это пустое означающее, которое может подтягивать к себе все, что угодно, все то, по поводу чего есть моральная тревога, касающаяся интимной области или приватной сферы. Эта тревога распространяется в СМИ, в соцсетях, активно вовлекается политика, и все это вместе описывается термином «моральная паника».

Семейные ассоциации, пролайферы, религиозные националистические движения — мобилизуют гражданское общество, его важный сегмент. Главным фокусом антигендерного консервативного поворота становятся дети и сфера образования, в которых проявляется тревога о будущем семьи и детей. Именно невинный ребенок находится в центре политики страха и моральной паники: утверждается, что феминизм и идеи равенства «промывают мозги» детям в школе. Эта «промывка мозгов» считается очень опасной, против чего протестуют родители и родительские организации. Такие протесты связаны с борьбой в сфере производства знания: производится ли в школе знание о гендерных стереотипах, их последствиях и способах преодоления — т. е. о гендерном равенстве — или наоборот, знание производится без учета этого компонента или с его осуждением. На западе появились судебные иски родителей, которые, правда, проваливаются: когда родители начинают настаивать, что сексуальное образование их детям не нужно, и оно ограничивает свободу выбора детей «не знать», потому что их дети религиозны — то, как правило, суды принимают сторону школы, которая говорит, что свобода детей не ограничена, они могут дополнительно получать другие знания в других местах, если они этого хотят. Такие действия направлены против гендерных исследований, соответствующих программ в школах, сексуального образования, однополых браков.

Непосредственным следствием этого является, например, то, что в Центральном Европейском Университете в Будапеште закрылась гендерная программа (в этом году она открылась в Австрии). Нападки на Европейский университет в Петербурге начались с заявления Милонова о том, что студентов заставляют исследовать ЛГБТ. Так производятся фейки, а на их основе возникают проверки, а потом и консервативная мобилизация.

Противники гендерного равенства исходят из логики: общество и семья гомогенны — одна религия, одна культура — всё должно быть одинаковым. Тем самым предпринимается попытка взять контроль над реальностью, запрещая и осуждая все то, что в эту схему не попадает, стремясь к ограничению права на аборт, криминализации гомосексуальности, защите семейных ценностей, отказу от сексуального образования. Этот контроль необходим перед лицом внешних угроз. Угрозы проявляются в моральной панике, в новых и старых медиа. Гендерное равенство в этой логике — это эгоизм меньшинства, которое хочет продвигать декадентские западные ценности. В результате «гендер» становится опасным концептом, «гендерная теория» угрожает безопасности, стабильности, появляется фигура врага: ЛГБТ, политическая корректность, репродуктивные права, равенство — и все это представляет собой угрозу для детей и общества. Это глобальный процесс и глобальная мобилизация, в которой Россия просто занимает свое место.

3. Гомонационализм и «чужой»

Если говорить о фигуре гомосексуала, то он часто оказывается «чужим» в том национальном контексте, в котором эта фигура возникает.

Критика, которая появилась в 2000-х годах, вводит понятие «гомонационализма».

Эта критика исходит не из консервативного фланга, а наоборот, из квир-теории. Квир-критики утверждают в известном смысле нечто схожее с тем, что утверждают консерваторы. Они говорят о том, что между странами, которые являются gay-friendly, и теми странами, которые являются гомофобными, проходит символическая граница. Положение геев и лесбиянок свидетельствует о том, какой национальный суверенитет в стране. Если страна гей-френдли — это барометр национального суверенитета. Если она гомофобна — это другая ситуация, и такие общества разделяет граница. Квир-субъект становится носителем прав, свобод и определённой субъектности, которой лишены геи с другой стороны, которая не является гей-френдли. И для США нехватка прав, сначала детей и женщин, потом детей, женщин и гомосексуалов — становится оправданием интервенций, вплоть до военных. Притеснение гомосексуалов — это оправдание вмешательства. И в этом смысле гей-френди позиция может соединяться с милитаризмом, с патриотизмом, с поддержкой Трампа, с правыми, потому что домодерная сексуальность мусульман мыслится как отсталая, через призму исламофобии.

Возникают разделения: в одних обществах сексуальность «продвинутая», в других «отсталая», в одних есть права, в других нет, в одних геи защищены, в других нет. И в результате антимигрантские, антиисламские и расистские настроения могут соединяться с гей-френдли политикой. Сейчас в условиях консервативного поворота в США это принимает новые формы.

Есть риск, что квир-субъект становится гомонационалистическим, потому что он может включать расизм, исламофобию. В результате империализм защищает детей, женщин и гомосексуалов, гей-френди национальные государства становятся символической и политической границей, а мигрант оказывается «чужим». Если с одной стороны «гомосексуал» чужой, то с другой — чужой это «мигрант».

Выводы

Если для российского консервативного поворота и вообще для консервативного поворота в разных странах «гомосексуал» (а заодно и «гендер») — это фигура чужака, страшная, опасная, то для гомонационализма как раз гомосексуал — фигура своя — фигура патриота, субъекта, носителя прав, а мигрант всего этого лишен — и он оказывается «чужим». И политика в любом случае обретает «чужого», через которого «свои» выстраивают субъектность.

Дискуссия

Вопрос из зала: Как вы думаете, какой путь проделала сексуальность и гендерная идентичность к тому месту, которые они сейчас занимают, то есть к месту полемики, борьбы, острых вопросов на политическом уровне? Как так получилось, что именно это сейчас всех волнует?

Анна: Это хороший вопрос. Честно сказать, я не знаю. Думаю, что собственно консервативный поворот очень сильно продвинул эту тему. Это произошло путем бесконечных консервативных «вбросов», которые дают довольно большой публичной интерес, и вместе с тем есть реакция на эти вбросы. Люди в России живут не по тем нормам, которые диктует консервативный поворот, хотя кое на что влияние очень ощутимо. Молодые люди живут не по принципам традиционной семьи или сохранения добрачной девственности — живут по другим правилам. Поэтому «вбросы» становятся спусковым крючком, когда почти на каждое консервативное действие оказывается какое-то дискурсивное противодействие. Эти проблемы становятся более заметными, яркими, обсуждаемыми, в это вносят большой вклад соцсети, масштабы обсуждения. В каком-то смысле гендерная тематика стала звучать больше благодаря консервативному повороту, потому что речь идет о темах «семья, нация, ребенок» — это то, по поводу чего постоянно дискутируют консерваторы и прогрессисты. И это то, из–за чего эта тема постоянно не исчезает с политической арены. Но, наверно, есть и другие причины. Технологическое развитие, например, изменяющая этика, новое поколение, глобализация, Но на поверхности это выглядит как реакция на контрреакцию.

Вопрос из зала: В одном из первых тезисов ваших слайдов вы говорите о факторах, влияющих на гендерную политизацию в России в десятых годах, и один из первых факторов, упомянутых вами, это панк-молебен… то ли это искусство, то ли акционизм, то ли что-то такое. Не могли бы вы пояснить, каковы были критерии, причины поставить Pussy Riot сюда.

Анна: Причиной была мобилизация темы в общественном дискурсе, в котором звучал феминизм, и оценки поляризовались — это и есть свидетельство изменений, и контрреакция проявилась и обозначила консервативный поворот. Многие люди задумались на те темы, о которых раньше не задумывались: что это значит. Эта акция попала сразу в несколько сензитивных точек: и религия, и искусство, и феминизм, и храм, и то, почему нет конвенций или конвенции резко нарушаются, — это очень сильно привлекает общественное внимание. Начинается дискуссия: они феминистки или не феминистки, это особый феминизм или нет, это российский феминизм или не российский — феминизм ли это и какой именно это феминизм. То, что это было и искусством, перфомансом дало сильную реакцию, которое общество не смогло проигнорировать, в отличие, например, от отклонения закона о гендерном равенстве. То есть это была первая всеми замеченная точка поляризации мнений по поводу феминизма.

Марина Исраилова: Прочитала замечательную статью Александра Кондакова по поводу дискурса вокруг однополых браков, где он как раз говорит о двух идеологических лагерях: разрешение однополых браков, и полное отрицание этого вопроса — как это поляризовало мир. Также он указывает истоки, говорит о том, что российский закон о гей-пропаганде 2015 года на самом деле имеет истоками американских консерваторов… — в общем, довольно интересный текст, но в финале становится понятно, что из–за идеологизации всего этого вопроса, связанного с ЛГБТ и с гендером, ты в любом случае оказываешься в ловушке той или иной идеологии, потому что именно из–за того, что все эти вопросы идеологизированы, они огрубляют и сводят проблематику ЛГБТ-жизни к проблеме брака, как будто у геев и лесбиянок нет остальных проблем. Возможно ли, что до того, как эта тема была настолько идеологизировна и настолько широко обсуждалась, геи, лесбиянки и другие квир-персоны были не настолько видимыми в публичном поле и им проще жилось? И как связаны видимость и обсуждаемость с количеством проблем, с которыми они сталкиваются, не может ли быть так, что тем, кто менее видим, живется проще? Так же как в российской реальности, и то, что мы обсуждали с Сашей Кондаковым об этой книге «Преступление на почве ненависти»: в основном пострадавшие — это мужчины-геи, или те, кто так воспринимается, возможно, бисексуалы, маркируемые как гомосексуалы, в общем, лесбиянки сталкиваются с меньшим количеством агрессии и насилия просто потому, что их не так видно, они не так всех интересуют.

Анна: Есть две стратегии: одна — это умолчание, другая — каминг аут. Каждая имеет свои вызовы: умолчание не дает возможным себя проявлять, выстраивать те сценарии, которые хотелось бы. Другая стратегия — делать себя видимым, она сопряжена с другим набором проблем и дискриминации и т. д. А вот в том смысле, что были невидимыми и было лучше… С одной стороны, жили вместе две женщины в советское время, как описывает Анна Роткирх, и никому в голову не приходило, что у них есть сексуальные отношения. Но это не значит, что были более благоприятные условия, чем сейчас — а если бы вдруг пришло? А если бы соседи заметили?… Конечно, сейчас стало больше разнообразия, но стало ли в том разнообразии больше безопасности и выбора — сказать очень трудно. Квир-идея гомонационализма говорит о том, что вот «правильные геи» должны быть в браке, иметь детей, быть патриотами. В Израиле, например, это — евреи, служившие в армии, и родина ими гордится. Квир-теоретики говорят о новой (гомо)нормативности — регуляции того, что значит быть «правильным геем», и это довольно жесткая конструкция.

У меня сложилось впечатление в связи с законом о гендерном равенстве, что задача его противников — сделать гендер невидимым, чтобы не было видно самой проблемы, а тема ушла. То есть задача консервативного поворота — превратить проблемы и фигуры в невидимые, умалчиваемые и как бы не существующие, как в советское время. Однако эффект получается противоположный — сензитивные темы становятся более видимыми, и для одних это «гендерное равенство» и права ЛГБТ, а для других «опасный гендер».

Но беременную женщину не берут на работу, это далеко от квир-субъектности, и нет понимания того, что это проблема гендерного равенства. Такая тема не привлекает общественного внимания, но проблема и дискриминация остаются. Такая языковая ловушка получается: дискриминация есть, а «гендер» для ее обозначения использовать нельзя, поскольку консерваторы тесно связали его с выбором пола и продвижением гомосексуалов. И в академии довольно часто (не у нас, к счастью) просят убрать «гендерное» из названий, чтобы гендера не было видно на поверхности, а что там внутри — это ваше личное дело.

Вопрос из зала: А может произойти так, что слово «гендер» заменится каким-то другим словом в законодательстве?

Анна: У нас скорее всего будет закон о равенстве мужчин и женщин в России, хотя это позапрошлый век, но лучше, чем ничего.

Вопрос из зала: Но в конституции же есть о равенстве мужчин и женщин…

Анна: Есть, и это один из аргументов противников в пользу неприятия закона о гендерном равенстве. Сторонники закона говорят, что есть очень много разных нюансов, которые в Конституции не прописаны, и эти нюансы как раз должны быть прописаны в законе о гендерном равенстве. Но такой «практический» аргумент звучит довольно слабо — это не так интересно, как обсуждать то, что гендер — это продвижение свободного выбора пола, это негативное влияние на детей, разрушение семьи и западная опасность для российского национального суверенитета.

Марина: На самом деле понятно, что ничего уже не откатить назад, и эту проблематику уже никуда не деть, просто есть страх влипнуть не в одну идеологию, так в другую. Мы так политизированы на уровне дискурсов. Даже в том, что мы говорим «ЛГБТ» — это заимствовано из запада. Но на русском языке нет возможности говорить о сексуальности, гендере, ориентации и т. д. При этом хочется сохранить свободу, но выбирать особо не из чего: консервативный дискурс или дискурс «ЛГБТ», приходящий с запада, и ты не очень хочешь этот выбор совершать. Интересно подумать, есть ли какие-то выходы из этого.

Анна: Есть люди, которые отказываются выбирать, российские квир уклоняются от идентификации, они никак себя не идентифицируют, у них есть практики, жизнь, они могут о себе рассказывать, но они избегают этих терминов и жестких классификаций — об этом в 1990-е годы писала Лори Эссиг. Мы тоже делали исследования, которые показывают, что многие люди и сейчас избегают идентификаций, в России есть длительная история маневрирования, отклонения, умолчания, всегда есть вот этот зазор, в котором можно находится, уклоняясь от идентификаций. Нет сильного гражданского давления, которое заставляет идентичность определять. Уклоняться можно, поскольку всегда есть разрыв между официальными уровнями и уровнями практик, в советское время был один разрыв, сейчас другой, но все равно очень значительный. Поэтому в России есть социальные ниши для таких маневрирований. Это неформальные, непубличные отношения, в них есть сила и потенциал. Не все регулируется и дисциплинируется, можно немного маневрировать. В перестройку была теория — «второго общества» Ханкиша (Венгрия), во втором обществе была теневая «вторая» система коммуникаций, теневая экономика, иные культурные ценности. Дальше можно обсуждать — это альтернатива официальному обществу, или они взаимосвязаны и необходимы друг другу?… В первом случае одно должно репрессировать другое целиком, либо альтернативное должно сильно потеснить официоз, как это происходило в 87-89 годах. А во втором случае получается, что если они меняются, то меняются вместе в непредсказуемом направлении, т. е. и зона говорения о сексуальности, и зона умолчания сейчас становятся иными.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Ольга Воронина
Сергей Бабкин
John Manzhulov

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About