Редакция КРАПИВЫ с начала протестов в августе этого года с большим вниманием и сопереживанием следит за ситуацией в Беларуси. Мы попросили беларуских художниц_ков, культурных работниц_ков и исследователь_ниц и исследовател_ей ответить на вопросы о протесте и искусстве в Беларуси: в каких формах эта связка осуществляется, как проявляется солидарность внутри и за пределами цеховых границ, и какие жесты солидарности с протестующими в Беларуси возможны и необходимы сегодня. Мы надеемся, что эта публикация станет первой из серии и продолжится репликами других культурных деятель_ниц и деятел_ей Беларуси. Сегодня мы публикуем ответы художницы и исследовательницы Оли Сосновской, куратора и исследовательницы Антонины Стебур и философа Ольги Давыдик. Материал подготовлен Мариной Исраиловой.

1. Отсюда, издалека, по фотографиям и постам наших подруг и друзей, мы видим, что протесты в Беларуси сопровождаются невероятным всплеском творчества: и в визуальной поддержке протеста (лозунги, плакаты, костюмы или их элементы), и на структурном уровне (множество самоорганизаций и форм солидаризации), и в коммуникации. Как это проживается внутри процесса? Что вы думаете об этом, насколько это уникальная ситуация для Беларуси? Были ли прецеденты?

Оля Сосновская: Я думаю, что потрясения такого рода всегда сопровождаются волной творчества. Масштабы креативности и изобретательности протеста в Беларуси, конечно, поражают — кажется, что текущий кризис высвободил все, что подавлялось долгие годы. Сама жизнь и политические практики кажутся намного сильнее и важнее искусства. И в этом вызов для художни_ц — можем ли мы сделать что-то еще, кроме непосредственного участия в протестах наряду со всеми, вне профессиональных групп. Сейчас мне кажется, что роль современного искусства в рефлексии, озвучивании повестки — настоящей и будущей, в воображении, в схватывании текущего момента (ведь все меняется очень быстро) или высвечивании каких-то отдельных аспектов, событий, фигур, в рассказывании историй, а также актуализации наших международных сетей поддержки.

Важность всеобщей творческой энергии особенно сильна в свете постоянно переживаемого государственного насилия. Радоваться и находить силы что-то придумывать в текущих условиях — это мощный политический жест. И я говорю не только о дворовых концертах или остроумных плакатах, но и о все новых формах протеста: граффити, акциях солидарности, народных мемориалах жертвам режима, маршах женщин, пенсионеров и людей с инвалидностью, районных маршах, забастовках, блокировках дорог, кибер-атаках, протестных хорах… Такая изобретательность заявляет о нашей агентности, и хотя часто она является ответом на — или по крайней мере вынуждена считаться с — усиливающимися репрессиями, очевидно, что протест не просто реактивен. В отличие от госпропаганды, которая не может создать ничего своего, лишь копируя наши формы протеста (даже митинги сторонников Лукашенко появились после) и реагируя на них, клепая лживые ролики на ТВ после каждой акции. Стоит отметить, что из–за масштабов репрессий в Беларуси люди и раньше экспериментировали с формами протеста, пример — молчаливые акции 2011 года в ответ на финансовый кризис: тогда люди собирались в центрах городов без лозунгов и плакатов, аплодируя, или вообще в тишине.

Антонина Стебур: Согласна с Олей в том, что любой протест так или иначе всегда высвобождает колоссальную творческую энергию. Это связано еще с необходимостью формировать свой собственный язык — отличающийся от того, каким пользуются власти или люди пользовались до протестов — чтобы схватить, выразить происходящие изменения. Ведь, как известно, любой язык не является нейтральным. А саму ситуацию протестов можно описать как ситуацию тектонических разломов, неопределенности (и в негативном, и в позитивном смысле). В связи с этим чувствуется, что обыденного языка просто не хватает. Для меня важными были не только ироничные, шутливые плакаты, но и плакат «Алфавит протеста» или «Алфавит перемен», который появился в конце августа-начале сентября на улицах Минска. Ведь что такое алфавит? Это минимальная система языка, его основа. Когда протестующие назначали каждой букве алфавита свой политический лозунг или символ, как например, «Э» — «это наш город», а «Я» — «я гуляю», через такой жест люди выражали желание сделать язык более современным, признавали, что наша речь больше не может быть нейтральной. И конечно, то, что может быть названо стихийным народным, или массовым, творчеством, которое пронизывает беларуский протест — это также важный способ сопротивления режиму.

Именно низовые инициативы, стихийные собрания, марши, дворовые встречи, сопровождающиеся иронией и креативом, задают важную линию сопротивления тому беспрецедентному уровню насилия и агрессии, которое разворачивает сегодня государство по отношению к протестующим. В ситуации, когда более 0,5% взрослого населения страны было задержано за время протестов, тысячи граждан были избиты, а 10, к сожалению, были убиты, при этом 0 возбужденных дел — ни по одному из этих случаев насилия — со стороны следственного комитета. В ситуации невероятного потрясения и шока, именно творческая, креативная составляющая, как мне кажется, дает возможность выстроить линию сопротивления.

Ольга Давыдик: Безусловно, по накалу и количеству производимого информационного контента ситуация в Беларуси является уникальной. Одних только песен протеста написано больше 200 за 6 месяцев. И эта реализация креативной составляющей также несет на себе колоссальную политическую нагрузку, демонстрирует беспрецедентную вовлеченность большого количества людей в единую повестку.

К переформатированию городского пространства, как в центральных районах, так и в «спальниках», которые сейчас играют ключевую роль в протестах, причастны абсолютно все — нанесение граффити, вывешивание флагов, белых и красных лент, белых листов бумаги в окнах, плакатов не является частью художественной акции. Это стало одним из инструментов выражения гражданской позиции, солидарности, способом нанести себя на карту протестного города. Это и насыщение звуками и изображениями действо, конструирование особых пространств, пересборка существующих (как знаменитая Площадь Перемен), и способ сообщаться друг с другом, с целыми городами, районами, с отдельными группами. То есть, мы видим, что арт-составляющая — это также и коммуникативная практика, инструмент, рассекающий пространство и время, устанавливающий каждый раз новые связи.

К тому же создаваемый визуальный и аудиальный контент несет терапевтическую нагрузку, дает возможность не утонуть в оглушающей тишине, возможность разорвать толщу идеологических напластований.

2. Как художественное сообщество в Беларуси и за ее пределами реагирует на происходящее в стране? Помимо писем поддержки и открытых заявлений, какие жесты солидаризации есть/нужны? В том числе — из России?

Оля Сосновская: Художественное сообщество из Беларуси, находящееся за рубежом, старается помогать с международной медиа и институциональной поддержкой. Но понятно, что художники не политики, у них редко есть доступ к органам власти. Кто-то помогает финансово, кто-то пытается связать художни_ц в Беларуси с международными организациями или персонами, которые могут пригласить на резиденции, заказывать работы, сделать выставки. Кроме видимости и материальной поддержки здесь важна вообще возможность выехать заграницу, чтобы морально отдохнуть и ненадолго ощутить себя в безопасности, а для кого-то выезд заграницу вообще необходим из–за политических преследований. Кстати, именно таких форм поддержки я почти не видела в России. Но, например, беларуские художники Михаил Гулин и Василий Мотолянец организовали благотворительный аукцион с Владимиром Овчаренко во VLADEY. А по инициативе художницы из Беларуси Кати Соколовской прошел благотворительный аукцион на платформе aroundart. Хотя, конечно, многое из происходящего, уверена, не попадет в поле моего зрения. Какие-то инициативы более долгосрочные, и это не менее важно, чем немедленная, непосредственная поддержка.

Жесты солидарности и голоса поддержки из России очень важны. Я понимаю, что политическая активность здесь преследуется, и что существующий режим кажется непобедимым, но при этом все–таки важно не забывать, что режим Лукашенко держится в первую очередь благодаря режиму Путина. Я необязательно говорю о пикетах или каких-то небезопасных для их участниках_цах действиях, это могут быть публикации, как ваша, приглашения, дискуссии, выставки и т. п. Например, группа «Аркадий Коц» записала песню и клип в поддержку забастовок в Беларуси «Солидарность (беларусским рабочим)». Спасибо большое всем, кто это делает!

Размышляя о своей позиции — художницы, большую часть времени находящейся вне Беларуси (я работаю в Вене и была в Минске с начала протестов несколько раз), я понимаю, что, с одной стороны, заграницей я нахожусь в намного большей безопасности и могу посвящать какой-то деятельности больше сил, но при этом очень важно давать голос находящимся в Беларуси или тем, кто были вынуждены уехать. С иной стороны, важно, чтобы последнее не выливалось в большое количество неоплачиваемого труда тех, кто и так находятся в очень сложной финансовой ситуации и в постоянном стрессе, а иногда их публичный рассказ об участии в протесте вообще может привести к преследованию. Сейчас также возникают дискуссии об эстетизации насилия или о проблематичности использования ресурса протеста в своей работе теми, кто в них не участвовал. При этом участвовать, конечно, можно по-разному, и можно находиться в Беларуси и не участвовать, а какую-то деятельность вообще возможно вести только из–за границы (например. координировать фонды). При этом из–за коронавирусных ограничений перемещаться сейчас через границы в принципе не так просто.

Антонина Стебур: Хочу добавить к тому, что сказала Оля, аффективную составляющую. Я много сейчас общаюсь с культурными работниками и работницами, находящимися, как внутри страны. так и за ее пределами. И мне кажется важным упомянуть ощущение растерянности, которое упоминают художни_цы — особенно в первые дни протестов. Если посмотреть на художественное сообщество, можно отметить, как множество художни_ц во время протестов действуют, в первую очередь, как граждане, а не как художники. Например, большинство художни_ц, которые в своей практики использовали в качестве основного медиума фотографию, в первый месяц — два протестов отказались от художественной практики и стали, в первую очередь, фотокорреспондентами, например, Максим Сарычев, Андрей Ленкевич, Леся Пчелка. Беларуская художница Ульяна Невзорова, которая до протестов работала преимущественно с графикой, стала снимать видео и занялась активистской практикой.

Роль художни_ц в протесте очень важна и нужна, но в тоже время сама форма и повестка протеста ставит перед художни_цами много не только политических, но в первую очередь, этических вопросов. Ведь, в широком смысле, протест в Беларуси — это не только борьба с режимом Лукашенко, но и борьба против патриархата, как системы жесткой иерархии. И логично, что в этом контексте мы должны быть чувствительны к пересборке фигуры художника/художницы как фигуры власти. Мы постоянно обсуждаем друг с другом, как делать искусство, чтобы, с одной стороны, художни_ци не присваивали себе чужой опыт, не героизировали свою фигуру, а с другой, не превращали свою практику в машину по производству развлечения, пусть за ним и стоит политическое основание.

И конечно, согласна, с Олей о том, что очень поддерживают резиденции и в целом поддержка художественного сообщества. И очень правильно, что сейчас появляется множество выставок с участием беларуских художни_ц. Это позволяет привлечь внимание международного сообщества к событиям в Беларуси. Единственное, что меня по-настоящему тревожит в этих выставках — их поверхностность и иллюстративность. То есть беларуское искусство становится удобным идеологическим товаром. Я этим по-настоящему обеспокоена.

3. Насколько вообще важны проявления именно цеховой солидарности? Мы видим множество объединяющихся по разным признакам (возраст, профессия, гендер, сексуальная идентичность) групп, которые выражают протест именно от лица этого объединения, в то же время говоря и от лица беларусов как народа. Насколько внутри протестного движения важна солидаризация через национальное/гражданское? Как определяется «беларускость» в этом контексте? Беларуская культура? Беларуское искусство?

Оля Сосновская: Интересный вопрос. Мне кажется важной как солидарность внутри сообщества, так и межцеховая солидарность. Что касается культурного поля, то внутри него было разделение на какие-то круги, и самым ярким было разделение на официальное (с поддержкой государства) и так называемое независимое искусство. Меня поразил протест именно внутри официальных институций — филармонии, театров, музеев и т. д. — он наконец показал, насколько старая дихотомия сегодня усложнилась, а также наметил пути и поля солидаризации. Говорить от лица объединения, конечно, важно, чтобы усилить свой голос и получить больше поддержки. Есть случаи, когда увольняли или увольнялись целые театральные труппы. Например, самый старый беларуский театр, Купаловский, сейчас фактически не работает: практически все работницы_ки поддержали его директора, Павла Латушко, уволенного за выражение протеста, подав заявления на увольнения. Вокалист_ки хора из различных музыкальных учреждений объединились в анонимный Вольный хор, который внезапно врывается в публичное пространство Минска с протестными песнями и быстро растворяется в толпе. В то же время поразительно, как, например, врачи не только поддерживают друг друга, но и студентов, а врачей поддерживают пенсионеры, пенсионеров — анархисты, айтишники — рабочих, а рабочие — жертв милицейского насилия, и так далее. Но есть и солидаризация вообще вне всяких социальных или профессиональных групп, когда просто жители домов прячут у себя просто протестующих, убегающих от омона. Но конечно есть и опасность замалчивания или меньшей видимости «острых углов» на волне всеобщей солидаризации и из опаски «расколоть» протест. Например, уровень гомофобии и ксенофобии в обществе высок, и поэтому то, что радужные флаги и квир-колонна присутствовали на протестах — суперважно. Мне бы чаще хотелось видеть осмысленную солидаризацию через политические принципы различных групп.

Я вообще критически отношусь и к понятию нации, и к понятию гражданства, ведь в протесте участвуют и неграждане, и было несколько случаев принудительной депортации в Россию и Армению (где идет война) за участие в протесте людей с постоянным беларуским видом на жительство. Конечно, есть и национальный сентимент, но пока этот голос мне не кажется подавляющим, даже бело-красно-белый флаг, который раньше был символом национально-либеральной оппозиции, сейчас стал общим флагом протеста в противовес госфлагу, который носят на себе силовики и автозаки.

Антонина Стебур: Очень сложный вопрос. Начать ответ с которого, мне хотелось бы с того, откуда мы говорим? Ведь когда мы произносим фразу «беларуская культура» или «беларус», она несет на себе печать различных идеологий. Например, понимаем ли мы беларускую культуру и сам термин беларус в категориях националистической риторики? Понимаем ли мы это в эссенциалистском ключе или в социально-конструктивистском? Ведь, как известно, сама идея нации не только собирает, но и исключает. И именно в этом исключении кроется большая проблема. Мне кажется — хотя, конечно, у меня нет социологических данных — что в протестах не звучат активно националистические голоса. Кажется, что цель не в том, чтобы определить, кто является беларусом, а кто нет. А в том, чтобы солидаризироваться и противостоять режиму.

И как раз интересно изучать и участвовать в этих сетях солидарности, которые формируются и расширяются каждый день. Соглашусь с Олей, что старые дихотомии сейчас практически не работают. Не только в культуре, но и в других сферах они проходили по линии государственное/негосударственное. И здесь хочется отметить не только активность Купаловского театра, но также солидарность врачей, которые сегодня играют роль политических активистов. Вот почему так важны сообщества протестующих госучреждений, а также размывание этой границы на личностном и общественном уровне — это выбивает почву из–под ног у государства.

Ольга Давыдик: Это очень хороший вопрос. И, возможно, впервые за долгое время в протестной волне не актуализировалась на 100% национальная составляющая, не было сделано прямого акцента на «беларускости» как конечной цели, на реанимировании национальной идеи, которая, в силу разных причин, не смогла выработать необходимой концентрации протестных настроений до такой степени, чтобы буквально вытолкнуть людей на улицы.

Кажется, что основанием к последовавшим событиям стало глубокое потрясение от того, насколько неправдоподобно цинично, в обход всяких мыслимых и немыслимых норм гуманности, государство превысило порог своих полномочий, когда в ситуации разверзшейся катастрофы фактически распорядилось жизнями огромного количества людей, финальным аккордом — отказав им в праве на достойную смерть. Здесь важно подчеркнуть два момента: во-первых, фактически государственный аппарат сам расписался в собственной бессмысленности, потому что не ответил на социальные ожидания, во-вторых, девальвировал политический процесс внутри страны в качестве занятия профессионалов. В этом смысле, весь государственный функционал как опекуна и гаранта минимальных благ выполнили волонтеры и инициативы, сформировавшиеся стихийно и в кратчайшие сроки. Следовательно, этот стремительный трансфер традиционно властных полномочий придал импульс к тому, чтобы беларуское общество революционизировало представление о себе как об инертной статистической пустоте в персоницифицированных, действующих, готовых к солидаризации акторов. Толчком к этому послужил глубокий шок от того, насколько система отстала, насколько она не готова даже на уровне риторики сработать в пользу общества, насколько законсервирован и сам автократ, и его окружение в крайне оторванном от реальности пузыре, где могут сработать привычные механизмы и реакции.

Таким образом, солидарность сформировалась из ощущения всеобщей гибели, фрустрированности, уязвимости, а главное, невозможности определить устойчивую почву под ногами. В мироощущении все принципиально изменилось, равно, как и поменялось наше представление о будущем как о вялотекущем потоке, но гарантировано пролонгированном, обещанном автократом. В процессе разрастания политической активности в поток стали добавляться разного рода смычки, вымываться на поверхность разные идентичности. Но, в итоге, беларус сейчас — это и гражданин, и способность к устойчивости и отстаиванию своей гражданской позиции, и требование прав и свобод, и публичность, но также это и «Магутны Божа», и Купаловский театр, и ВКЛ, и Василь Быков, и Владимир Короткевич, и БЧБ-флаг. И даже попытки примирить провластные символику и протестную в качестве стремления выразить человечность, человеческое в происходящем, в первую очередь. И в этом смысле, я согласна с Антониной, весь беларуский протест также реализует, как минимум, две важные задачи: размывает устоявшиеся границы, за которые, казалось бы, никто не перешагнет, границы, в которых, мы думали, нет разнообразия, существует только выхолощенность и закостенелость, удручающая стабильность; перераспределяет цепочки связей, заново формирует представления о солидарности, о потенциале сообществ, об их креативных ресурсах, о самодостаточности в качестве действующей силы.