Create post
Poetry

Hylé

Marat Nevlyutov

По мотивам Владимира Бибихина

«Благодаря слову поэзии и мысли простор тишины, место мира как-то еще присутствует в информационную эпоху, когда кажется что дело мира окончательно проиграно и все захвачено механическим разглашением» Владимир Бибихин

I

Лес, υλη, это первоматерия, не принявшая покамест форму вещи; еще не осуществленная возможность, владеющая широтой способности принять. Hyle — это строевой лес, сырой материал, вещество, гуща. Лес таит в себе укромность, но не сокрытость. То, что сокрыто от взора — томится в ожидании. Лес же не скрывает, он принимает, но только тех, кто готов войти и увидеть. Чтобы войти в лес, нужно покинуть культурную ойкумену, цивилизацию, город, быт. Чтобы увидеть лес и лес услышать, нужно повернуть окуляр зрения на сто восемьдесят градусов, нужно встряхнуться и отпустить груз повседневного. Лес говорит с нами на многозвучном и многозначном языке. Здесь он шуршит ростом трав и листвы, там — гудом насекомых и присутствием зверей. Хвоя дышит смолой. Мох прелостью земли. Укромность леса, первобытный уют флоры и фауны — это зов прошлого, утерянного человеком. Чтобы открыть его, нужно совершить усилие, необходимо встать и прийти. Так бытие разливается перед нами в собственной несокрытости, когда мы смогли преодолеть самих себя и измененные шагнули в укромность. Для человека лес — это символ. Предельная смысловая общность, отсылающая к естеству бытия человеком и слитности с миром еще не оформленным, не превращенным в предмет.

Древесина в руках человека из живой материи становится материалом, корабельной мачтой, столом, домом, предметом быта. Она возделывается, как земля, чтобы принести плоды для человека, став предметом. В лесу она еще неразличима, она есть как способ бытия живой материи. Как тайна и дух иного.

Глядим на лес и говорим:

— Вот лес корабельный, мачтовый,

Розовые сосны,

До самой верхушки свободные от мохнатой ноши,

Им бы поскрипывать в бурю,

Одинокими пиниями,

В разъяренном безлесном воздухе;

Под соленою пятою ветра устоит отвес,

пригнанный к пляшущей палубе,

И мореплаватель,

В необузданной жажде пространства,

Влача через влажные рытвины хрупкий

прибор геометра,

Сличит с притяженьем земного лона

Шероховатую поверхность морей.

А вдыхая запах

Смолистых слез, проступивших сквозь

обшивку корабля,

Любуясь на доски

Заклепанные, слаженные в переборки

Не вифлеемским мирным плотником,

а другим -

Отцом путешествий, другом морехода,-

Говорим:

 — И они стояли на земле,

Неудобной, как хребет осла,

Забывая верхушками о корнях

На знаменитом горном кряже,

И шумели под пресным ливнем,

Безуспешно предлагая небу выменять

на щепотку соли

Свой благородный груз.

Осип Мандельштам


II

У предмета два лица, две стороны, как у медали или монеты.

Вокруг очага — точки опоры — собирается космос, древнегреческий полис — ойкумена организованного и окультуренного пространства обитания человека. Огонь очага выхватывает из темноты предметы скарба. Правда, они были вещами до того, как человеческая рука коснулась их, сделав. Теперь эти предметы — техническое оснащение, вторая природа, в которой обосновался человек разумный, homo faber. Предметы — части космоса, ойкумены, противостоящих хаосу внешнего мира, завыванию ветра в ночной степи и грозовым раскатам — гневу богов. Вещи манят человека, как будто желая стать предметами, желая получить назначение, почувствовать тепло руки, распрощавшись навсегда с естеством пребывания в мире, где не были они еще различены пытливым взором и отъяты от целого. Это первая сторона предмета — его символическая природа, предмета как продолжения человека. Именно отсюда в быте слышится и проговаривается бытие. В малом порядке обустройства жилища отражается порядок большой. Эллины хорошо поняли эту сторону предмета.

Натруженные смотрением глаза глядят, но не видят. Картинка сущего с его бесконечным количеством благ и предметов затерта, как старая фотокарточка — цвета поблекли, исчезла глубина. Предметы, являющиеся свидетельством инородного человеческого присутствия в лоне природы, отпечатком подковы в застывшей глине, начинают множится с неистовством, граничащим с безумием. Вот вторая оборотная сторона предмета. Он, детище человеческого усилия, страдания, жажды жить, становится забвением самой жизни, причиной угасания возможности мыслить, ощущать, быть. Он превращает жизнь в подделку, красивую, но полую.

Как полноводные реки в иных местах глубоки и неистовы, в других же мелки и кротки, так и предмет соединяет в себе две ипостаси.


III

Лес стоит открытый, но чтобы в него войти, необходимо что-то с собой совершить. Мнимая сокрытость должна превратиться в тайну, то, что манит и обогащает, освобождает и дарит полноту присутствия. Искусство хранит тайну, оно не терпит механичности, конвейера, машинности. Искусство, которое можно взять и объяснить — плохое искусство. Во времена концепции, идеи искусство балансирует на грани омерщвления, превращения в безделушку, в товар, имеющий цену. Предмет искусства не может иметь цену — он бесценен, потому что в предельном смысле отсылает к вещи мира, к самому миру, к его языку — тишине.

«Слово поэзии, мысли, веры полновесно, тем не менее оно не тяготит. Информация как правило более или менее достоверна. Искусство невероятно: даже видя, не веришь своим глазам, что такое может быть. Его невероятное присутствие однако ощутимо увеличивает нашу свободу. Его весть раздвигает простор мира <…> Он существует не по способу еще не занятого пространства, а по способу существования вещей искусства, хранящих тишину мира» — пишет Владимир Бибихин.

Тишина, которую хранит и дарит нам искусство, есть тишина того, что укромно лежит за внешностью и осязаемой вещностью произведения: слов, метафор, цветов, линий, нот. Схожа ли эта тишина с той самой, что бережно несет в себе лес? Приводят ли событие искусства и событие леса к одному источнику тишины, к тому месту и времени мира, где мы совершаем скачек из автоматизма существования в подлинность присутствия? Да, отвечаем мы. Искусство — предел человеческого в человеке, апофеоз языка и техники, гармония, возникающая из хаоса, только на первый невнимательный взгляд отлично и далеко от природы. А природа только на первый невнимательный взгляд это хаос и ничего более, она это по правде превозмогание хаоса на пути к гармонии, к естеству и свету, к творению как вечному движению мира. Природа для человека — источник, аналог, праформа, в которой видит он отголосок и образ собственного существа, сокрытого внутри, ждущего осуществления, жаждущего сбыться в чудодейственном событии искусства. Искусство свидетельствует о мире.

Сегодня человек, точно так же как он вынужден приходить в лес и обнаруживать его голос тишины, совершив над собой усилие, должен приходить к искусству. В эпоху публичности, открытости и всеобщего безразличия, когда информация притупляет способность видеть из–за обилия зрительных образов, изображений, когда художник вынужден мириться с исчезновением зрителя, читателя и слушателя, когда случилась не смерть автора, но смерть созерцателя, искусство вынуждено возвращать сакральность жеста, становиться местом паломничества, местом, которое художник не предъявляет на обозрение слепых и глухих, но бережно охраняет в укромности. Чтобы ощутить и понять лес, нужно совершить поступок — прийти к нему. Чтобы ощутить и понять подлинное событие творения — нужно совершить поступок — прийти к нему. Труд зрителя забыт и обесценен. А между тем, он равнозначен труду художника; творец преобразует себя, достигая просторов свободы создателя, свидетельствуя об этом в произведении, а вместе с ним преображается и зритель, пришедший по тайному зову к пределу, где открывается бескрайние просторы красоты.

2016

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Marat Nevlyutov

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About