Диктатура Патриков
Голливудская кампания против изнасилований и нежелательного сексуального поведения, как и всякое политизированное движение подобного рода, рано или поздно должна была натолкнуться на протестную реакцию части профессионального сообщества. Все предсказуемо: на каждую косу найдется камень. Первым звонком стало опубликованное в «Ле Монд» «Письмо 100 женщин» — французских деятельниц искусства под руководством Катрин Денев. О правоте и неправоте охотников за вайнштейнами и молодящихся любительниц флирта оставим судить другим, а сами по возможности безоценочно воспроизведем хронологию событий.
5 октября 2017 года газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала большое расследование с обвинениями ведущего голливудского продюсера Харви Вайнштейна в домогательствах, изнасилованиях и прочих нежелательных действиях сексуального характера в отношении работниц киноиндустрии, по большей части молодых актрис. По информации издания, подтвержденной словами многочисленных жертв Вайнштейна — а таких в период с 1984 по 2015 гг. оказалось больше 80, — продюсер пользовался властным положением, и, несмотря на то что некоторые жертвы пытались подать на него в суд и раньше, Вайнштейн успешно задействовал все свои связи, чтобы избежать не только наказания, но даже огласки произошедшего. Так, после обращения в полицию итальянской модели Амбре Гутьеррес СМИ тут же рассказали о ее якобы отнюдь не ангельском прошлом и развратных вечеринках Сильвио Берлускони с ее участием, что, по-видимому, должно было заранее ослабить позиции Гутьеррес в случае судебного разбирательства. Впрочем, превентивная мера сработала или даже была излишней: ход уголовному делу тогда не дали.
Властный ресурс, находившийся в распоряжении Вайнштейна, действительно впечатляет. Ронан Фэрроу из «Нью-Йоркера» выяснил, что продюсер знал о расследовании задолго до его публикации и нанял специалистов по сбору информации из числа ветеранов израильской разведки. Они пытались выведать подробности личной жизни жертв, чтобы впоследствии шантажировать их и не дать им рассказать о случившемся. Все эти годы Вайнштейн для сохранения репутации не гнушался ни подкупом, ни угрозами, ни даже вмешательством в развитие карьеры отказывавших ему актрис. При этом Вайнштейн не приставал, например, к влиятельной и заслуженной Мерил Стрип, а, как правило, выбирал более уязвимых женщин, которые побоялись бы сообщить об этом в прессе.
Расследования вызвали в Голливуде бурную реакцию и громкие споры о природе власти, беззащитности актрис в строгих иерархических структурах кинобизнеса, причинах долгого молчания жертв, круговой поруке. Позднее о случаях домогательств и насилия стали рассказывать женщины, не имеющие отношения к индустрии развлечений, но и здесь речь шла о злоупотреблении властью со стороны влиятельных начальников-мужчин.
Продюсера Вайнштейна называли «легендарным», а упомянутая Стрип в речи на вручении ей «Золотого глобуса» в 2012 г. и вовсе сравнила его с «богом». Певица Лана Дель Рей призналась, что при создании песни Cola, в которой лирическая героиня размышляет о выгодах романа с пожилым, обеспеченным мужчиной, она думала о «персонаже типа Харви Вайнштейна», а после скандала заявила, что больше не будет исполнять песню на концертах. Словом, влияние Вайнштейна и правда было огромным, а его имя даже стало нарицательным для описания продюсера-вершителя судеб юных покорительниц Голливуда. Таким образом, выдвинутые против чуть ли не всесильного Харви обвинения стали сигналом к действию для жертв других кинодеятелей. В числе прочих обвиняемых оказались Кевин Спейси, Дастин Хоффман…
День за днем — а с момента публикации в «Нью-Йорк таймс» прошло уже три с половиной месяца — список пополнялся, и некоторым показалось, что с обвинениями перегнули палку. Кампанию стали сравнивать с «охотой на ведьм». «Письмо 100 женщин», заявление французских писательниц и актрис во главе с Катрин Денев, — первый громкий альтернативный манифест, последовавший за волной в той или иной степени похожих друг на друга колонок-обвинений в нежелательном сексуальном поведении в западной прессе. Реакция на «Письмо» не заставила себя ждать: с ответом выступил «Гардиан». Журналистка делает акцент на привилегированном положении, в котором имеют счастье существовать подписавшие письмо женщины, и ставит под сомнение их понимание «нового пуританства» и «сексуальной свободы».
Западные феминистки и другие, близкие им по взглядам комментаторы часто призывают не забывать о так называемой «интерсекциональной» матрице привилегий: так, слагаемые «бедный саратовчанин» и «богатая Эмма Уотсон» не складываются в сумму «равенство полов». В частности в связи с феминистскими заявлениями Уотсон говорят о привилегиях белых успешных женщин и об их умеренном феминизме: таким, мол, не требуется ничего, помимо уже достигнутого женским движением, а борьба за благополучие мамы пяти симпатичных пакистанцев в их случае ограничивается лайком сочувствия в социальных сетях.
В искренности белых успешных феминисток часто сомневаются — это актуально и для Уостон. Уже в заголовке последней из приведенных статей высказывается неуверенность в том, является ли посол доброй воли ООН Уотсон, активистка кампании #HeForShe настоящей феминисткой или же только умело совершенствует свой публичный образ. Феминизм Уотсон «удобный», соответствующий консервативному духу ООН: «…она молодая и красивая, невероятно знаменитая белая женщина с идеальным выговором», «британская девочка из соседнего дома — если бы вы жили в очень хорошем микрорайоне».
Схожие претензии предъявляют 100 французским женщинам, однозначно осудившим насилие в начале письма, но затем заявившим следующее: «…все эти действия в пользу “общего блага» на самом деле ведут к усилению пуританских настроений, а под видом «защиты эмансипации женщин» происходит насильная привязка к ним статуса жертвы, бедной страдалицы под гнетом страшных фаллократов. Результатом акции #meetoo в прессе и социальных сетях стало то, что целый ряд людей записали в насильники, отказав им в возможности оправдаться и защитить себя. У этого крестового похода за справедливостью уже есть жертвы: у мужчин отняли возможность заниматься своим делом, их вынудили уйти в отставку и т.д., хотя вся их вина состояла в том, что они однажды тронули чью-то коленку, «украли” поцелуй, разговаривали об интимных вещах во время делового ужина или посылали не вполне приличные сообщения женщинам, к ним равнодушным».
По всей видимости, позиции Уотсон и ее французских коллег сильно различаются, но Денев и 99 союзниц тоже узнаваемы, влиятельны и могут воспользоваться медийным ресурсом, а значит — быть услышанными. Чего не скажешь об обычных женщинах, по выражению оппонентки француженок из «Гардиан», не имеющих доступа к передовице «Ле Монд». Такова суть конфликта. Теперь — к реакции (самопровозглашенной) либеральной общественности РФ и о том, почему она так важна и красноречива.
Российские «фэйсбучные» либералы — уже несколько лет как вполне состоявшийся и известный феномен. До той степени, что Владимир Соловьев срывает аплодисменты проинструктированной массовки одним брезгливым выпадом в сторону «Жан-Жака». Их ареал обитания чуть менее, чем полностью, совпадает с картой расположения сети премиум-супермаркетов «Азбука вкуса» в Москве. Они получили приличное высшее образование — по российским, а иногда и по зарубежным меркам. Жилплощадью, манерами и социальным капиталом они обязаны в значительной мере родителям, представителям советской творческой, научной интеллигенции, а нередко — партийной номенклатуры, что не мешает им на словах быть самыми ярыми борцами с чекистским фундаментом СССР, на котором стоит и новое, не менее трагическое, государственное образование под названием РФ.
Комплекс идентичностей этой небольшой, но гордой социальной группы вообще полон вещей, казалось бы, противоречащих друг другу. Верность идеалам свободы слова соседствует с привычкой заранее исключать из дискуссии всех «нерукопожатных», а недовольство существующей системой — со статусом ее счастливых бенефициаров. Национальная идентичность формулируется нечетко или не формулируется вовсе: постсоветские либералы предстают некоей размытой русскоязычной общностью с маниакальной любовью «поскрести» и найти кого-нибудь поэкзотичнее и поприятнее северных варваров-империалистов. Хотя без Пушкина, конечно, никуда.
Итак, постсоветский русскоязычный «Фэйсбук», кривое зеркало кухонь советских диссидентов, еще раз продемонстрировал, как сильно российская политическая конъюнктура (благодаря причудам которой они и зовутся «либералами») отличается от американской, горячо поддержав Денев с подругами и осудив «охоту на ведьм» в Голливуде. Более искушенные почитатели Джудит Батлер и компании сокрушались в комментариях, что не так уж хороши лица у наших людей с хорошими лицами и не так уж, выходит, либеральны наши либералы. Но последние были в явном меньшинстве — и продолжают меньшинством оставаться: дискуссии не утихают по сей день.
Не столь важна позиция по такого рода вопросам, сколь важен контекст, в котором ее озвучивают, и — еще важнее — то, в насколько привилегированном положении находится занявший ее комментатор. И не нужно бояться слова «привилегии» — мол, если это активная лексика западных леваков, она нам противна. Западные леваки не монополизировали право на его употребление и не покупали никаких патентов, а по приезде в Россию наиболее рассудительные из них сами поразились бы местному классовому разрыву и, возможно, несколько изменили бы свое представление о том, что такое привилегии.
И в стране, где жертве изнасилования с гематомами по всему телу не верит дядя милиционер (откровенная катастрофа) и где единственным легитимным мотивом поступления талантливой девочки в престижный вуз даже для многих «просвещенных» родителей остается поиск хорошей партии (бескровная катастрофа), всерьез рассуждать о том, как несладко теперь голливудским продюсерам, на самом деле не странно и не плохо. Такой выбор темы говорит лишь об одном: полемисты живут в достатке и имеют прекрасный ресурс в виде свободного времени. А еще, вероятнее всего, видят свое будущее и будущее своих детей западнее Калининграда, за судьбу какового загнивающего региона и переживают.
Никто не пытается обложить условные Патриаршие пруды неподъемными социальными обязательствами, никто же их и не осуждает. Речь о другом. В
По социодемографическим характеристикам наши внесистемные либералы с Патриарших мало чем отличаются от ближнего круга Путина с детьми в Сорбонне. И еще меньше — по отношению к русским, которым со стартовыми позициями повезло меньше, чем им, что было доказано в нашумевшем, а потом незаслуженно забытом интервью жителей самого райского уголка ЦАО. Им жизненно необходимо сохранение «статус-кво». Они будут узнавать о новостях РФ из колонок главного эксперта по России Маши Гессен в том же «Нью-Йоркере», давно проживая в том же Нью-Йорке; с чувством собственной неоценимой важности подписывать петиции в защиту гражданских активистов, будучи самыми пассивными в политическом смысле гражданами; выступать за неограниченную миграцию из Средней Азии, осуждая сторонников визового режима и понимая, что мигранты явно не займут профессорские кафедры и редакции глянцевых изданий, то есть никогда с ними не пересекутся; и, наконец, тайком договариваться с мэрами и работниками Администрации Президента, после того как к ним придет понимание того, что «народ», с которым они еще пару дней назад были солидарны, может многотысячной толпой направиться не в том направлении, чего бы ни им, ни их товарищам «с той стороны баррикад» не хотелось.
Рьяно защищая Катрин Денев, комментаторы в «Фэйсбуке» не думают, как выглядят со стороны, потому что на них никто, кроме них самих, не смотрит. А ведь делать оговорки наподобие «Понимая, что мне повезло родиться в советской номенклатурной семье и что я не могу примерить на себя роль жертвы…» — нормальная часть дискуссии, необходимый мостик между сторонами спора, без которого он лишен всякого практического значения. Либералы, коли они выбрали себе такое самоназвание, обязаны стремиться к достижению социального консенсуса, чтобы никто друг друга не поубивал, а они берут и разжигают. Об уровне аргумента «А я вот люблю, когда передо мной придерживают дверь!» и других умолчим.
По доброй либеральной традиции завершим аргументом Гудвина. Наш Гитлер — это, конечно, не Путин. Путин — наш Брежнев. Кто наш Гитлер — вопрос риторический. Он не требует ответа не в силу своей неразрешимости, а потому же, почему неуловимого Джо никто так и не поймал. Но программное интервью богемы с Патриков однозначно тянет на травоядный «Майн Кампф». Перечитайте его (интервью), добавьте в закладки, сохраните себе на жесткий диск.
Выбирайте сторону, друзья — к счастью, их больше двух.
