Камень, отвергнутый строителем
Глава из книги Сергея Бондаренко «Потерянные в памяти: общество "Мемориал"и борьба за прошлое в России». Книга состоит из эпизодов из более чем тридцатилетней работы Мемориала. Эта глава — о рождении Возвращения имен из духа лэндарта и протеста против чиновниц в кокошниках.
1
Уже в конце 1980-х годов Нина Брагинская видела в проектах памятника жертвам репрессий нечто большее, чем облагороженные куски гранита и бронзы. Памятник, писала она, может быть подвижным, меняющимся, вообще не представлять собой монумент в классическом смысле слова: он «мыслится, конечно, акцией, выступлением, ходом в игре и борьбе с любимой и ненавистной властью»1. Менее чем через 20 лет, в 2007 году, «Мемориал» впервые провел на Лубянке акцию «Возвращение имен»2.
Механика ее очень проста: собравшись на Лубянке, рядом с главным зданием КГБ / ФСБ, люди по кругу читают имена и краткие биографии расстрелянных в ходе государственного террора. Текст сводится к нескольким анкетным строчкам, усеченной версии Книги памяти: имя-фамилия, возраст, профессия и место работы, дата ареста/расстрела. Сценарий акции принципиально редуцирован и строится циклично: каждый человек читает одну-две справки и тут же уступает место другому. Если стоять долго, через какое-то время внимание неизбежно рассеивается — все зачитываемые имена, даты и смерти сливаются в общее бормотание. Но время от времени сознание «выныривает», и удается расслышать конкретное имя.
Днем проведения акции выбрали 29 октября — накануне 30-го, Дня памяти жертв политических репрессий, ставшего с 1991 года государственной датой. Сдвинуть с места официальный митинг было невозможно, и со временем это создало для каждого из дней собственные смыслы: 30-е для нынешних активистов — день политзаключенного, 29-е — день поминовения и называния имен пострадавших от террора3.
«Возвращение имен» с самого начала было принципиально открытым к участию для всех желающих, однако, проводя акцию впервые, сотрудники «Мемориала» предполагали, что основными чтецами станут они сами: полтора-два десятка человек готовились читать имена по кругу, не останавливаясь, с 10 утра до 10 вечера.
2
Много лет подряд «Возвращение имен» проходило в нескольких десятках метров от пустого пятачка посреди Лубянской площади — места, где раньше стоял Дзержинский. В начале 1990-х многие еще надеялись, что теперь там может оказаться памятник репрессированным. Однако с каждым новым конкурсом возможных проектов монумента становилось все больше — и ни один из них не мог выиграть. Кроме того, как писала Нина Брагинская, член оргкомитета, отсмотревшая в те годы тысячи эскизов, эти проекты все чаще «не решали задачи, а предлагали способы ухода от нее»4.
Памятник должен был символизировать разрыв с прошлым — «чтобы случившееся не повторилось», –– но все равно так или иначе обращал своего зрителя к этому прошлому. Нине Брагинской эта необходимость переживания, заложенная в самой идее памятника, напомнила о театральных представлениях: «Во многих проектах виден импульс, идущий от потрясенной психики, заметно желание пережить снова то, что нанесло травму, но уже не в жизни, а, так сказать, “на театре”». Это переживание слишком живое, слишком личное, чтобы смениться остранением, осмыслением. Герои остаются пассивными, они выведены за скобки истории, их характеризует «только страдательность»5. Отсюда — фигуры в специфических, узнаваемых позах с заломанными за спину руками, матери, вздымающие руки к небу, бесконечные вариации с колючей проволокой. Но жить с таким монументом, даже думать о том, чтоб ставить его на пьедестал, было невозможно. Об этом говорил писатель-диссидент Андрей Синявский — с митингов в его защиту в 1965 году начались первые публичные «выходы на площадь» в СССР. К началу 1990-х он давно жил в эмиграции, но следил за происходящим на родине. В небольшом тексте-интервью под заголовком «Каким не должен быть памятник» Синявский апеллировал к собственному лагерному опыту, видя его чувственный оттиск в проектах «Мемориала»: «Я не хотел бы, чтобы люди вновь должны были через все это пройти, хотя бы и мысленно»6.
Брагинская, в свою очередь, заключала: очень может быть, что никакого авторского, человеческого монумента ставить и не нужно, а стоит скорее разыгрывать разные его возможности. Пусть материалом для памятника станут «драмы и коллизии борющегося с собой сознания»7.
3
30 октября 1990 года на Лубянскую площадь привезли гигантский гранитный валун. Камень доставили с Соловецких островов — там в 1920-х возник образцовый советский лагерь для политических заключенных, который назывался СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения). Валун, приехавший в Москву, раньше лежал у Тамариного причала — пристани, к которой пришвартовывались корабли с осужденными. Теперь его установили в сквере напротив Политехнического музея (а не в центре площади, где стоял Дзержинский), и он превратился в памятник жертвам репрессий.
Идея возникла случайно, и выбор конкретного объекта был почти спонтанным. В 1989 году на Соловецком форуме, первой официальной конференции, посвященной проблеме советских репрессий, было выдвинуто предложение взять какой-нибудь из соловецких валунов и установить его в качестве закладного, символического «первого камня» на месте будущего монумента репрессированным в Архангельске. Местное отделение «Мемориала», организация под названием «Совесть», взяла на себя поиски подходящего камня. Находившиеся на той же конференции представители Москвы — Лев Пономарев и Сергей Кривенко — выступили с идеей отвезти другой валун на Лубянку и установить его там.
Это было предприятие в лучших традициях позднесоветской логистики. Как свидетельствовал глава «Совести» Михаил Буторин8, камень, который изначально предназначался для транспортировки в Москву, оказалось невозможно сдвинуть с места с имеющейся на Соловках спецтехникой. Тогда был выбран второй валун, у Тамариного причала. Его сумели переправить на материк на корабле, но на этом бюрократические приключения не закончились: теперь камень отказывались брать «для обслуживания и перевозки» железные дороги. Последовала серия писем, звонков и отказов. Местные активисты «Совести» уже всерьез опасались, что не успеют к 30 октября — за два месяца до предполагаемой установки валун все еще был почти в полутора тысячах километров от столицы. Ситуация разрешилась лишь со сменой власти в Москве — когда председателем Моссовета (а позже первым мэром города) стал демократ Гавриил Попов. Прямое взаимодействие с ним позволило решить проблему за считанные дни. К нужной дате камень был на месте, как и специально изготовленный для него постамент с надписью: «Этот камень с территории Соловецкого лагеря особого назначения доставлен обществом “Мемориал” и установлен в память о миллионах жертв тоталитарного режима».
Формулировку выработали в результате ожесточенных дискуссий. В финальном обсуждении, проходившем в помещении Общества слепых в Фурманном переулке, участвовала Елена Жемкова: «“Жертвы” чего? Советского режима? Тоталитарного режима? От слова “тоталитарный” всех бросало в дрожь — “слишком смело”. Кому-то, особенно людям из ветеранских организаций, хотелось компромиссного варианта. Многим хотелось “договариваться”, выбрать наиболее безопасную с политической точки зрения версию: “Жертвы политических репрессий 1930–1940-х годов”. А мы так не хотели: а как же те, кто сидел в 1970-е? Почему мы забываем о тех, кого убили в 1917-м? Мы хотели <помнить> всех»9.
Надпись согласовали, камень водрузили на постамент авторства архитектора Смирнова, памятник официально открыли. После окончания торжественной части, когда речи закончились, митингующие стали разбредаться по домам, а телевизионщики выключили камеры, события фиксировала только «Экспресс-хроника»:
«Часть присутствовавших не захотела расходиться. Члены Демократического союза, Конфедерации анархистов-синдикалистов10, Партии студенческой солидарности продолжили акцию в защиту политзаключенных. Трое были задержаны милицией. Собравшиеся решили не расходиться до тех пор, пока милиция не отпустит задержанных»11. Несколько часов спустя все участники были на свободе.
Так возникло будущее место действия «Возвращения имен».
4
Находка с камнем оказалась удачной. С тех пор это решение использовали неоднократно. Рядом с домом «Мемориала» на Каретном Ряду был установлен Дмитлаговский камень — валун из политического лагеря в районе подмосковного города Дмитров, где заключенные работали на одной из сталинских «великих строек», канале имени Москвы. На самих Соловках тоже появился мемориальный камень.
Как и у «Возвращения имен», у памятника перед зданием КГБ не было автора. Камень определялся лишь местами своего отбытия и прибытия — и таким образом связывал Соловки с Лубянкой. Нина Брагинская называла его «куском ГУЛАГа» и считала установку монумента скорее уступкой тем, чьи страдания он должен был увековечить, –– самим репрессированным: «Эмоциональным ожиданиям этих людей, не думать о которых нельзя, отвечает тяжелый валун»12. В остальном, конечно, он не был решением, а знаком отсутствующего решения. Соловецкий камень не стал тем памятником, о котором мечтали сторонники «Мемориала», но определенно стал художественным объектом. Его природное происхождение можно трактовать в контексте широко распространенного образа террора как «стихийного бедствия», неконтролируемого, сверхчеловеческого явления, но оно же позволяет камню работать как реальной машине времени. Глядя на него, можно представить, как на тот же валун смотрели заключенные (и охранники) на Соловецких островах сто лет назад.
Может быть, точнее всего было бы, пользуясь категорией современного искусства, обозначить валун как found object: попав на пьедестал, он переместился из природы в культуру, не претерпев никаких внешних изменений. Или можно назвать его «местом памяти» — это термин французского историка Пьера Нора, считавшего, что в каждой национальной культуре есть такие «места» (необязательно физические объекты), средоточия коллективной памяти, определяющие наше восприятие прошлого13. В одной из мемориальских внутренних шуток камень вставал в один ряд с государственными кремлевскими достопримечательностями: Царь-пушка, которая никогда не стреляла, Царь-колокол, который никогда не звонил, и Соловецкий камень, который никогда не был памятником жертвам репрессий. Почему не был?
По одной из версий Соловецкий камень вообще должен был лишь символизировать начало строительства «настоящего» памятника, стать залогом будущей стройки. И пусть подобных планов в реальности никогда и не строилось, валун стал своего рода обетованием, обещанием. Любимой библейской строчкой Юрия Лотмана, учителя Арсения Рогинского, был зачин из ветхозаветного псалма: «Камень, отвергнутый строителем, станет краеугольным»14.
5
Камень на Лубянской площади лежал, мир вокруг него постепенно менялся. В начале 2000-х годов около валуна установили стенд с информацией о том, почему он находится здесь и о каких событиях призван напоминать. В «Мемориале» это рассматривали как достижение: текст рассказывал о расстрельных полигонах, приводил цифры — но само появление этого стенда намекало на то, что отношение к Соловецкому камню меняется. Он перестал опознаваться как вторжение в городское пространство, вписался в лубянскую топографию — точно так же, как и пустота на месте Дзержинского.
В такую же околополитическую рутину во время первого срока правления президента Путина превратились и ежегодные официальные митинги, проходившие 30 октября. «Они становились все более и более лицемерными, — рассказывает Елена Жемкова. — Мне было ужасно обидно. В то время к камню еще приходило довольно много бывших зэков. И вот я наблюдала такую картину: вокруг камня стоят эти люди, члены их семей. Над ними, на трибуне, стоят разные начальники, какие-нибудь депутаты. И рассказывают им в речах, как много для них сделают. И не делают ничего. Для меня последней каплей, честно говоря, стало то, как какая-то тетка из Общественной палаты явилась к камню в кокошнике. И стала бить поклоны»15.
Историк Нэнси Адлер называет эти годы периодом «временного транзита»16, исторической пересменки. Влиятельная мемориальная культура ранних 1990-х становилась все более периферийной, локальной на общем ура-патриотическом фоне: о государственных репрессиях прошлого говорили тем меньше, чем больше они нарастали в настоящем. «Возвращение имен» было задумано как контракция, по выражению Елены Жемковой — «своего рода протест против официозного митинга 30 октября». Основой этого протеста должно было стать личное участие, а не привычное наблюдение за выступающими снизу вверх. Так возникла идея читать имена.
6
Первые же годы скорректировали представление о «Возвращении имен» как небольшой, локальной инициативе. К Соловецкому камню приходили сотни людей, затем тысячи. Электричеством делился находящийся рядом Политехнический музей. Автобус с горячим кофе приезжал на весь день и поил бесплатно всех, кто показывал мемориальский значок — на один лубянский день мерч со свечой, вписанной в букву «М», превращался в ликвидную валюту. Примерно на четвертый-пятый год, в начале 2010-х, очередь на чтение к вечеру становилась настолько длинной, что многие просто не успевали выступить, но люди все равно стояли и участвовали в акции — просто тем, что продолжали стоять.
Отвыкшие за почти два десятка лет от формата «свободного микрофона» они постепенно приходили в себя и, как это бывало на ранних мемориальских собраниях в конце 1980-х, исполнив роль чтеца, начинали говорить сами. Многие вспоминали своих близких, добавляли их имена к списку: «А мой дедушка погиб два года спустя, в том же лагере», «А моя мама выжила после десяти лет лагерей, и поэтому я здесь». Универсальным лозунгом стал «Свободу политзаключенным!» — один день в году эти слова произносились в микрофон десятки раз в нескольких метрах от главного здания политической полиции. Сам процесс чтения оживлял материал мемориальских Книг памяти, которые изначально задумывались как памятники в книжной форме.
Я приходил волонтером на акцию много лет и хорошо помню их драматургию. К вечеру главным развлечением становились прогулки вдоль очереди из одного конца сквера в другой: встречи со знакомыми и друзьями, разговоры о погоде — мы часто мечтали вслух о том, чтобы, отправившись в прошлое, в больничное отделение Дубравлага к Крониду Любарскому, уговорить его передвинуть дату символической голодовки солидарности политзаключенных на более теплое время. Те, кто постарше, помнили серую обыденность бесконечных советских очередей, упущенное время, время, проведенное в ожидании чего-то. Очередь на «Возвращении имен» — по крайней мере, так казалось мне все эти годы — была устроена совсем иначе: никто уже никуда не спешил, ни на что не надеялся, не ждал чего-то иного, кроме того, что происходило здесь и сейчас. Люди вспоминали не только других, они вспоминали себя, погружались в контекст исторических событий — как прошлых, так и настоящих: год за годом, пока число прочитанных имен росло, прирастало и количество новых политических заключенных. Конца ни тому, ни другому не было видно: за один день акции, как правило, удавалось прочесть чуть больше тысячи имен, а только за 1937–1938 годы и только в Москве были расстреляны больше 40 тысяч человек. Очередь не планировала иссякать в ближайшем будущем.
7
У успеха «Возвращения имен» была и очевидная внешняя причина. В течение 2010-х под запрет в России попали практически все формы публичной городской активности. После серии массовых политических протестов зимы 2011–2012 годов и их насильственного подавления, вне закона оказались митинги, марши, пикеты — все их нужно было согласовывать с властями, и чем дальше, тем реже это заканчивалось успехом. Важным достоинством акции на Лубянке стало то, что она не являлась ни первым, ни вторым, ни третьим. Вновь, как когда-то в самые первые месяцы и годы своего существования, «Мемориал» и олицетворяемая им тема репрессий стали точкой сбора несогласных с современной государственной политикой.
Впрочем, этим сходство и ограничивалось — второго шанса вернуться из истории в современность общественная инициатива «Мемориала» уже не имела. Или, может быть, это все же происходило, но, как часто бывает, само собой, незаметно для организаторов. Каждый год обсуждалось: не чересчур ли политической выходит эта акция? Или недостаточно политической? Мы спорили: отключать ли микрофон тем, кто, прочитав имена, начинает выступать с речами? Делать ли самим акцент на современные обстоятельства? Или как обычно — «все и так всё понимают»? А если понимают, то что именно? То, что мы тоже «понимаем», но просим «понять» и наше положение, которое не позволяет нам открыто говорить о современных событиях?
Постепенно «Мемориал» добился возможности устраивать в сквере, через который проходила очередь, однодневную уличную выставку. В последний год до ковидного карантина мы собрали на деревянных витринах то, что нам представлялось планом преступления в голове сталинского следователя: набор бюрократических бумажек из архивных следственных дел выстраивался в цельную историю одного бумажного человека –– от ареста до смерти. Отдельные листочки раскрашивались маркерами, а связи между показаниями, очными ставками и анкетами арестованных скреплялись друг с другом при помощи гвоздей и намотанных на них ниток— так собиралась общая картина предполагаемых обвинением причинно-следственных связей. На один день работа лубянского следователя была выставлена на всеобщее обозрение — ее можно было увидеть даже из кабинетов в здании ФСБ. Конец 2010-х был временем успешной цифровизации Москвы под управлением мэра Сергея Собянина, и выставка называлась ретрофутуристически: «Мои документы. 1937».
Ближе к концу десятилетия проведение акции во многом превратилось в борьбу с бесконечными организационными запретами, которые накладывали на «Мемориал» власти, выдававшие формальное разрешение. Вот тут плакаты вешать можно, а вот тут — нельзя (в середине дня непременно выяснялось, что и там, где «можно», на самом деле тоже «нельзя»), вот сюда «проход граждан» нужно ограничить, а тут — поставить лишние милицейские ограждения. Тем не менее, вечером 29 октября 2019 года — последнего «Возвращения имен» до пандемии ковида — очередь впервые дотянулась до лестницы, ведущей к входу в метро. Впоследствии выяснилось, что часть людей в ней даже не понимали, куда и зачем они стоят. Сработал основной советский инстинкт: «что-то дают, надо встать в очередь».
8
В 2020 году власти Москвы перестали согласовывать «Возвращение имен»: формально это обосновывалось ограничительными мерами, связанными с карантином. Когда мы только узнали об отмене, большинство организаторов согласилось друг с другом: это конец прежней версии «Возвращения имен», вернуть ее назад уже не получится. Я был среди тех, кто думал, что все, как обычно, паникуют раньше времени — и был, как обычно, неправ: в России до сих пор продолжают запрещать любые публичные акции под предлогом борьбы с пандемией.
Четыре года спустя большие церемонии «Возвращения имен» проходят в Париже, Берлине, Сиднее или Тбилиси, совсем маленькие — в разных местах внутри России, но не у Соловецкого камня, где каждое 29 октября дежурит полицейский наряд. Все акции «Мемориал» собирает в единую видеотрансляцию, которая продолжается весь день; в 2023 году в этот эфир выходили люди из 95 городов. Во многих из них свое «Возвращение имен» проходило и раньше — но до официального запрета в Москве не было настолько заметным. С началом большой войны в Украине название и стратегию «Возвращения имен» начали использовать разные антивоенные инициативы. Феминистское антивоенное сопротивление17 объявило перманентное «возвращение женских имен»18 — и публикует в интернете имена и информацию о современных политзаключенных. Именно сюда, к Соловецкому камню, приносили цветы в Москве в день гибели Алексея Навального.
Может ли ритуал перейти в онлайн и не потерять при этом своего внутреннего смысла? Вероятно, да — если осознавать разницу между самим событием и его документацией. За последние годы мы научились хоронить своих близких по зуму, а во время войны, оставив родителей дома, пытаемся сохранить с ними живую связь через экран. Превратившись в стрим, «Возвращение имен» стало еще одним таким же остранением, церемонией прощания с прежней жизнью.
В цитировавшейся выше статье «Слава бесславия», одном из лучших мемориальских текстов, Нина Брагинская писала о том, что в отсутствие фундаментальных политических изменений никакой физически статичный «памятник» жертвам репрессий не будет иметь смысла. Эта идея преобразовалась в камень на месте памятника. Затем живым памятником стала акция, проходящая вокруг камня. Когда акцию отрезали от камня, она оказалась размножена — как может быть размножено любое событие в эпоху его технической воспроизводимости. Вальтер Беньямин писал о том, что в этот момент произведение искусства теряет ауру своей неповторимости. Но вся суть «Возвращения имен» как раз в необходимости его перманентного повторения. В своих более поздних выступлениях Брагинская продолжала рассуждение из «Славы бесславия»: не имея настоящего монумента, можно работать над памятником отсутствующему памятнику. Это наиболее точное описание «Возвращения имен» из тех, что я знаю.
______
1. Брагинская Н. Слава бесславия // Знание — сила, № 1, 1991. https://nkvd.tomsk.ru/content/editor/30%20Oktabrja/125_30oct-2015.pdf
2. Идея «Мемориала» как представления также описана в заметке искусствоведа Арсения Чанышева, посвященного конкурсу проектов памятника. Она называется «Очищение через возмездие»: «А теперь представим себе мемориал, а возможно, и разыгрываемые при нем ежегодные массовые представления, напоминающие не только о светлом, но и о темном в нашей недавней истории». Чанышев А. Очищение через возмездие // Декоративное искусство, № 4, 1989, с. 2.
3. О том, что внутри 30 октября с трудом сосуществуют память о жертвах репрессий и борьба за освобождение нынешних политзаключенных, мемориальская газета «Экспресс-хроника» писала еще в 1990 году: «Этот день стал днём печали и скорби, скорби по ушедшим, замученным. Но, к сожалению, слишком мало и слишком робко в этот день говорили о нынешних политических заключенных. Голоса, раздававшиеся в их защиту, тонули в общем хоре поминаний и молитв» // Экспресс-хроника, 06.11,1990, № 45.
4. Брагинская Н. Слава бесславия // Знание — сила, № 1, 1991. https://nkvd.tomsk.ru/content/editor/30%20Oktabrja/125_30oct-2015.pdf
5. Там же.
6. Синявский А. Каким не должен быть памятник // Декоративное искусство, № 5, 1989.
7. Брагинская Н. Слава бесславия // Знание — сила, № 1, 1991. https://nkvd.tomsk.ru/content/editor/30%20Oktabrja/125_30oct-2015.pdf
8. Буторин М. Соловецкий камень в городе Архангельске: жертвам политических репрессий // Solovki Encyclopaedia. https://web.archive.org/web/20191019074014/http://www.solovki.ca/events/stonearh.php
9. Жемкова Е., интервью автору — из цикла «История Мемориала», 07.09.2017. https://www.memo.ru/ru-ru/biblioteka/dokumentalnyj-proekt-istoriya-memoriala/intervyu-eleny-zhemkovoj/
10. Конфедерация анархистов-синдикалистов (КАС) была основана в 1988 году. В самый активный период, в начале 1990-х, насчитывала до тысячи членов. Фактически прекратила существование в конце 1990-х. О партии студенческой солидарности никакой информации найти не удалось.
11. «Экспресс-хроника», 06.11.90.
12. Брагинская Н. Слава бесславия // Знание — сила, № 1, 1991. https://nkvd.tomsk.ru/content/editor/30%20Oktabrja/125_30oct-2015.pdf
13. Этими местами могут быть не только физические объекты или места на карте, но и праздники, похвальные и погребальные речи, эмблемы и различные символические события. Подробнее о теории Нора — см., например, Нора П. Проблематика мест памяти // Франция-память. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университа, 1999, с. 17-50. http://ec-dejavu.ru/m-2/Memory-Nora.html
14. Мф 21:42
15. Жемкова Е., интервью автору, 07.09.2017 — из цикла «История Мемориала» // https://www.memo.ru/ru-ru/biblioteka/dokumentalnyj-proekt-istoriya-memoriala/intervyu-eleny-zhemkovoj/
16. Адлер Н., интервью автору, 11.04.23
17. Созданное российскими феминистками в феврале 2022 года горизонтальное сообщество, которое ставит своей целью протест против вторжения России в Украину.
18. Хэштег с материалами стратегии «возвращения женских имен» ФАС в телеграме: https://t.me/femagainstwar/10052
______
