«Величайшее знание –то, коему сопутствует
страх» Ибн Ата-Аллах.
Каландар нёс меня всегда, да и каждого, у кого было желание. Мы так долго изгоняли
дьявола,что сами вошли в свиней.
Мы не боги, но мы не стыдимся своих одежд угадывания, сострадания, узнавания и ….
Жмёмся к ближним, но это лишь прекрасные слова для дальних.
Мы одинокие, и слишком много холодной справедливости друг к другу.
Все глубокие родники иссохли.
Короткие безумства никому не помогают, редко умирают вовремя и совершенная от пожелания
смерть стала редкостью.
Я не проповедую терпение ко всему земному, но бунт ради высшего терпения и кроткой
добродетели.
Мои побуждения священны, — я познаю.
Знаю все ямы Тарантула, великолепие Тарантула в его дрожании перед последней битвой, и
это не страх. В нас умерла дрожь, лишь конвульсии неравенства, мести и неприятие
одиночества.
Ночь:теперь всё ясно; даже червяки похожи на упавшие звёзды; я не могу дарить каждому
любовь, — боюсь потерять стыд.
Слёзы стали золотой удочкой насмешливого смеха, бабочки воют как волки и в промежутках
тишины идёт бой кипарисов-плясунов.
Мы чуем мертвецов каждую ночь, все блики любви, как божественные миги, пестрят и розовые
яблоки Джиннов, как беглецы развивающиеся в холодную ночь высших надежд.
Мои раны цветут, хоть я не умер, а значит мой челнок не для гостей с востока. Запах крови
приятен только для разбрызгивающих.
Я факир без недоумения, я сталкер юнных, и мускулы на лице, терзаемые лижущими языками
изумления, сотрясаются от надрывного воя.
На моих плечах все карлики с кустарников, купленных эльфами, нападающие на сухожилия, но
тетива моя хлещет победной музыкой чудовищных дыхании моих лап.
Мое мужество — смертельное оружие из грёз взбирания на Лествицу.
С затаёнными истинами, с рукой дурня, нищий предрассудками, богатый ложью сострадания к
кудахчущим, — я стал дальнозорко-горьким глупцом и доброта моя неисповедима.
Печать Соломона как грифельная доска нашего сердца.
Мы Джинны, не понявшие Бога и его трансцендентное терпение, мы дополнительные части
тотального рабства и никто из нас не стал Джедидахом — другом Бога!
Наши знания рождены не в страхе и глубокое внимание превратило слёзы печали в радость. Я
знаю, знаю точно, — если не плачут облака — не смеются цветы.
Я ненавижу вас с нежностью, на которую способны немногие.
Туареги выходят каждый раз в росистой мгле утренней охоты на странную дичь, которую никто
никогда не видел; эта дичь в тёмносиних одеждах, она безумна и боится безумцев, она
демонична, но не любит танцы на мосту с преобладанием тумана…
… Она каждый раз пробегает мимо Туарегов и приходит к моей постели и спокойно смотрит на
меня, после передаёт записку, что я не хочу читать и не читаю. Она обещает
вознаграждение за сон из кисти рук и с вопросами,… но в это время я умираю от усталости
и тарантул во мне распадается до следующих обещаний дрожи…
Я ненавижу и люблю эту дичь, она не любит афро-американские песни и абсент, но мне
повезло: она не знает, чего люблю я.
Я требую удара дьявльских вил и господь в недоумении вновь прячет меня об жестокости
мира.
Я осуждён на помилование. Благородство амбиций и это наше проклятье стало вечным.
Мы прокляты, ибо хотим исколечить
друг- друга, мы невинные бедняки
стыда и укора, наш воздух не для гимна любви, но всё же поём, пусть тихо и не везде.
Придите влюблённые, я
подарю вам море и изумрудные скрижали из волн обладания.Я маэстро бесконечных образов
галлюцинации и забвения ненужных конопатых принципов.
Моя кожа не слышит голоса, лишь прикосновение нагих тел дев Орлеанских и Манонов, и жажда
усыхает от пота входа внутрь таинств тантрической любви.
Нам нужны фантомы для приближения, нам нужен запах палёной любви от жарких прикосновений.
Мы бесформенные тела, с ароматом жаренных каштанов, опрокидываюшие жизнь.
Не надо имени человеческого закона, — он пуст и неуместен! В нём нет преданности, он
неживой, как похоронная свеча.
De profundis domine…
Подальше от вашего правопорядка и образов.
Красота у нас на коленях, погладьте её!
