«Величайшее знание –то, коему сопутствует

страх» Ибн Ата-Аллах.

Каландар нёс меня всегда, да и каждого, у кого было желание. Мы так долго изгоняли

дьявола,что сами вошли в свиней.

Мы не боги, но мы не стыдимся своих одежд угадывания, сострадания, узнавания и ….

Жмёмся к ближним, но это лишь прекрасные слова для дальних.

Мы одинокие, и слишком много холодной справедливости друг к другу.

Все глубокие родники иссохли.

Короткие безумства никому не помогают, редко умирают вовремя и совершенная от пожелания

смерть стала редкостью.

Я не проповедую терпение ко всему земному, но бунт ради высшего терпения и кроткой

добродетели.

Мои побуждения священны, — я познаю.

Знаю все ямы Тарантула, великолепие Тарантула в его дрожании перед последней битвой, и 

это не страх. В нас умерла дрожь, лишь конвульсии неравенства, мести и неприятие

одиночества.

Ночь:теперь всё ясно; даже червяки похожи на упавшие звёзды; я не могу дарить каждому

любовь, — боюсь потерять стыд.

Слёзы стали золотой удочкой насмешливого смеха, бабочки воют как волки и в промежутках

тишины идёт бой кипарисов-плясунов.

Мы чуем мертвецов каждую ночь, все блики любви, как божественные миги, пестрят и розовые

яблоки Джиннов, как беглецы развивающиеся в холодную ночь высших надежд.

Мои раны цветут, хоть я не умер, а значит мой челнок не для гостей с востока. Запах крови

приятен только для разбрызгивающих.

Я факир без недоумения, я сталкер юнных, и мускулы на лице, терзаемые лижущими языками

изумления, сотрясаются от надрывного воя.

На моих плечах все карлики с кустарников, купленных эльфами, нападающие на сухожилия, но

тетива моя хлещет победной музыкой чудовищных дыхании моих лап.

Мое мужество — смертельное оружие из грёз взбирания на Лествицу.

С затаёнными истинами, с рукой дурня, нищий предрассудками, богатый ложью сострадания к 

кудахчущим, — я стал дальнозорко-горьким глупцом и доброта моя неисповедима.

Печать Соломона как грифельная доска нашего сердца.

Мы Джинны, не понявшие Бога и его трансцендентное терпение, мы дополнительные части

тотального рабства и никто из нас не стал Джедидахом — другом Бога!

Наши знания рождены не в страхе и глубокое внимание превратило слёзы печали в радость. Я 

знаю, знаю точно, — если не плачут облака — не смеются цветы.

Я ненавижу вас с нежностью, на которую способны немногие.

Туареги выходят каждый раз в росистой мгле утренней охоты на странную дичь, которую никто

никогда не видел; эта дичь в тёмносиних одеждах, она безумна и боится безумцев, она

демонична, но не любит танцы на мосту с преобладанием тумана…

… Она каждый раз пробегает мимо Туарегов и приходит к моей постели и спокойно смотрит на

меня, после передаёт записку, что я не хочу читать и не читаю. Она обещает

вознаграждение за сон из кисти рук и с вопросами,… но в это время я умираю от усталости

и тарантул во мне распадается до следующих обещаний дрожи…

Я ненавижу и люблю эту дичь, она не любит афро-американские песни и абсент, но мне

повезло: она не знает, чего люблю я.

Я требую удара дьявльских вил и господь в недоумении вновь прячет меня об жестокости

мира.

Я осуждён на помилование. Благородство амбиций и это наше проклятье стало вечным.

Мы прокляты, ибо хотим исколечить

друг- друга, мы невинные бедняки

стыда и укора, наш воздух не для гимна любви, но всё же поём, пусть тихо и не везде.

Придите влюблённые, я

подарю вам море и изумрудные скрижали из волн обладания.Я маэстро бесконечных образов

галлюцинации и забвения ненужных конопатых принципов.

Моя кожа не слышит голоса, лишь прикосновение нагих тел дев Орлеанских и Манонов, и жажда

усыхает от пота входа внутрь таинств тантрической любви.

Нам нужны фантомы для приближения, нам нужен запах палёной любви от жарких прикосновений.

Мы бесформенные тела, с ароматом жаренных каштанов, опрокидываюшие жизнь.

Не надо имени человеческого закона, — он пуст и неуместен! В нём нет преданности, он

неживой, как похоронная свеча.

De profundis domine…

Подальше от вашего правопорядка и образов.

Красота у нас на коленях, погладьте её!