Михаэль Дорфман

ПОЧЕМУ САИД

Встречаются два эмигранта.

— Привет, старик. Как дела?
— Нормально.
— Устроился? Язык выучил?
— Да, говорю, вроде.
— И понимают?
— Да, разве они поймут!

Блистательную методологию анализа того, что и как понимают эти самые “они” — западные люди, предложил в своей знаменитой книге “Ориентализм” Эдвард Саид исследователь культуры и литературный критик, профессор Колумбийского Университета, уроженец Иерусалима и палестинский беженец. Вера Райдер, наверное, единственный русский автор, проведший с ним интервью в 2002 г.

На обложке сборникa Эдварда Саида “Размышления об изгнании и другие эссе” Reflections on Exile and Other Essays : by Edward W. Said [Harvard University Press 2003.] воспроизведен знаменитый протрет Данте в изгнании. Средневековый итальянский поэт на обложке книги современного американского палестинца означает, что в этой книге много общего для всех нас — уехавших в эмиграцию и приехавших жить американской жизнью; тех, кто ощущают себя беженцами, и тех, кто леле

ет свою самобытность “не в изгнании, а в послании”; тех, кто верит, что нашел историческую родину и живет со своим народом; даже тех, кто никуда не уезжал, зато куда-то делась страна, в которой он вырос и привык жить.

Наверное никто так пронзительно и глубоко не рассматривал вопросы взаимодействия культур в эмиграции, положительные и отрицательные стороны отрыва от родины, как это сделал Саид. Ведь, если твой дом нигде, то он везде. Как и наоборот. Книга Саида о ложном понимании культуры Востока, но его метод помогает понять, как на Западе воспринимают любую не западную культуру, в том числе российскую или еврейскую.

Сборник Эдварда Саида надо прочесть еще и потому, что события последнего времени все чаще напоминают о другой его великой книге “Ориентализм” и последовавших за ней других работах этого востоковеда-ориенталиста, хотя сам Саид и развенчал этот термин. Вышедший недавно на экраны полнометражный мультфильм “Синбад. Легенда семи морей” — всего лишь дешевая попытка использовать популярное имя, как коммерческий бренд.

«Да и небезопасно по нынешним временам использовать положительные арабские образы в американском кино, — считает кинокритик и продюсер Джек Шахин, пытающийся создать арабское лобби в Голливуде, — фильм не соберет кассы. Вот про террористов — другое дело».

Возможно поэтому от “Тысячи и одной ночи” в фильме осталось лишь, что кто-то отправился путешествовать морем. Фильм “Синбад” не о семи чудесных путешествиях багдадского купца Ал Синдбада, а о пирате. Даже имя героя подверглось обрезанию для удобства произношения американских подростков. Качественная анимация пейзажей и монстров много теряют от поверхностных карикатур известных голливудских артистов, чьи голоса озвучили фильм. «Синбаду» так и не удалось повторить кассовый успех прекрасно сделанного диснеевского «Алладина».

«Алладин» же сделан в точном соответствии с саидовским «ориентализмом», т.е. так, как западный человек представляет себе Восток. Вероятно, из–за хорошей песни, «Алладина» приветствовали многие американские мусульмане.

Ставший бестселлером «Ориентализм» не является научным исследованием в строгом значении этого слова. Саид назвал его памфлетом. Противники и поклонники Саида сделали «Ориентализму» медвежью услугу, изобразив его как антизападный. На самом деле книга — диалог культур с точки зрения культурной самодостаточности и равенства. Споры вокруг вышедшей еще в 1979 г. книги не утихают до сих пор.

Образы фильма «Алладин» тоже пользуются огромным успехом до сих пор. Шустрый багдадский мальчик, имеющий мало общего с реальным арабским миром и с персонажем из «Тысячи и одной ночи», прочно вошел в популярную американскую культуру. Алладин стал узнаваемым брэндом Голливуда наравне с Микки Маусом или Королем Львом. Он попал в книжки и компьютерные игры, на майки и обертки сластей… и куда только нет.

Последние события вызывают обоснованные опасения, что и люди, по долгу службы занимающихся Востоком, тоже верят в реальность мира мультфильмов больше, чем фактам реального мира. Похоже, западные политики и спецслужбы воспринимают Ближний Восток в точном соответствии с блестящими эдвард-саидовскими описаниями ложных западных стереотипов. Иначе трудно понять, как оснащенные чудесами современной технологии спецслужбы и окруженные сонмом профессионалов политтехнологов политики поверили в реальность быстрого установления демократии в Ираке.

Трудно допустить, что американский президент или британский премьер умышленно лгали, уверяя публику в существовании огромных запасов оружия массового поражения, которое можно запустить в течение 45 минут, о беспилотных иракских самолетах, грозящих Флориде отравляющими газами и смертоносными бактериями, об алюминиевых трубках, предназначенных для атомных бомб, о всемирном заговоре Аль-Каиды. Без Эдварда Саида никак не понять, откуда взялся фантастический рассказ о бункере Саддама Хусейна, могущий выдержать даже термоядерный удар. Очевидно, что западные союзники искренне верили, что идут на Восток за сказочными сокровищами, которые легко взять. Пускай не за золотом и пряностями, а за нефтью. Поэтому им и самим невдомек и публике не объяснишь, почему после победы бензин не подешевел, а продолжает дорожать и сегодня цены выше самой высокой отметки накануне войны.

Действительность не обескуражила западных союзников. Сила ориентализма так велика, что даже захватив Ирак, они не дают фактам себя запутать. Столкнувшись с сопротивлением, ни кабинетные аналитики, ни боевые генералы не способны поверить, что против них не воюет огромная разветвленная бюрократия со штабами, субординацией и чинопочитанием. Публике тожественно поставляют противоречивые оценки, за которыми нетрудно разглядеть, что власти сами ничего не знают и очень мало понимают. Политики говорят, что война окончена, что цели достигнуты, что с режимом Саддама покончено. Одновременно погибают солдаты от пуль то ли «лоялистов Саддама», то ли террористов Аль-Каиды, то ли еще каких-то других полумифических организаций, пробравшихся через границы и атакующих позиции освободителей. Основываясь на своем армейском опыте, рискну допустить, что никакого организованного сопротивления в Ираке пока нет

Ночью 7-го июня 1982 г. в первый день войны я вошел в Ливан в составе израильских войск. Наши командиры не питали никаких иллюзий по поводу целей войны. Пока премьер Менахем Бегин по телевизору распинался об угрозе безопасности Израиля, а министр обороны Ариэль Шарон уверенно объявлял об установлении нового порядка на Ближнем Востоке, наши командиры говорили другое.

«Это не война, где мы защищаем нашу страну, — говорил нам командир Амос, — Мне здесь не нужны герои. Ваша главная боевая задача в этой кампании — вернуться домой живым». Потом я от многих слышал, что такой инструктаж проводился в войсках повсеместно.

Поначалу мы не встретили никакого сопротивления. Шииты, христиане и друзы встречали нас дружелюбно, посыпали рисом в знак приветствия, предлагали кофе, сигареты и гашиш. Ведь Израиль вооружил их трофейным советским оружием, помогал в гражданской войне с палестинцами. Тогда еще не было дорожных мин и выстрелов в спину. Еще не было самоубийц. Не было Хизбаллы. Ливанские шииты еще не поняли, что Израилю они больше не нужны. Несколько месяцев спустя я вернулся в Ливан. Израильская армия уже сидела за колючей проволокой укрепленных баз, а солдаты в отпуск отправлялись только на вертолетах.

Против 100-тысячного экспедиционного корпуса с танками и самолетами у палестинцев было что-то около 15-20 тысяч легковооруженных бойцов по всему Ливану, около трех десятков танков. Я сам участвовал в эвакуации легендарных пещерных арсеналов Арафата. Об этих арсеналах в крепости крестоносцев Бофор тогда говорили не меньше, чем о бункере Саддама Хусейна. И тоже в терминах «Тысячи и одной ночи».Там было много легкого стрелкового оружия, минометов. Еще немного противовоздушных средств обороны и РПГ. Те самые ракетно-пропеллерные гранаты, которыми в Ираке стреляют в американцев. Ими же стреляли и в нас.

Первыми нам дали отпор мальчишки. Шустрые алладины вооружились разбросанными повсюду РПГ и “калашниковыми” и пошли играть с нами в войну. Армия учит многому, а прежде всего армейская муштра учит преодолеть страх. Но не избавляет от страха. Солдат идет в бой, но намерен вернуться домой. Мальчишки смерти не боялись. Они не понимали, что значит смерть. Да и навидались ее за 15 лет кровавой гражданской войны. Залягут такие вот 13-летние алладины на холме среди оливковых или вишневых деревьев или в винограднике при дороге, нацелят РПГ на военный джип или группу солдат, и жмут на гашетку. Потом с криками выбегают, садятся в уворованный Мерседес и с бешеной скоростью гонят по ухабам, не разбирая дороги. Часто водитель был так мал, что за рулем не видно.

Палестинцы сражались в своих лагерях, защищали свои дома, но пока организовались взрослые, воевали мальчишки. Очевидно, то же самое происходит в Ираке, на всем Востоке и лишь «ориентализм» (описанный Саидом) мешает это увидеть. «Изменчивую и богатую событиями действительность, — пишет Эдвард Саид, — трудно принять потому, что большинство людей сопротивляются лежащему в основе такого подхода представлению: человеческая идентичность не только не является чем-то естественным, но конструируется и даже порой откровенно изобретается».

Частично причиной того неприятия и враждебности, которые были проявлены по отношению к книгам, подобным «Ориентализму» (а после него к «Изобретению традиции» Эрика Хобсбаума и Теренса Рейнджера и «Черной Афине» Мартина Бернала) является то, что они подрывают наивную веру в бесспорную позитивность и неизменяемую историчность культуры, самости и национальной самобытности.

Каждый, кто изучал арабский и исламскую цивилизацию в хороших университетах знает, что среди множества классических текстов, сказки “Тысяча и одной ночи” там почти не вспоминают. Прекрасные сказки ведь тоже своего рода «ориентализм» и не только из–за винопития и оргий, противных благовоспитанному мусульманину. Наиболее «острые» места пропущены в западных и российских изданиях тоже. Например, в красочном советском многотомном издании.

«Сказка-ложь» и для классического арабского сознания вымысел считался низким недостойным искусством. Не спроста в классических арабских текстах вымысел всегда вкладывается в уста рассказчика. Поэтому понадобилась Шехерезада, рассказывающая свои сказки.

Западные люди восприняли “Тысячу и одну ночь” как аутентичное выражение арабской души. С легкой руки предвзятых исследователей миф о «цветистом восточном воображении» пошел гулять по страницам серьезных книг. «Все подобные географические обозначения, — пишет Саид, — являются странной комбинацией эмпирического и воображаемого. Сама идея Востока, которая является обиходным понятием в Британии, Франции и Америке, происходит по большому счету не столько из стремления описать этот регион, сколько из желания господствовать там и каким-то образом защититься от него».

* * *

Саиду возражали многие. Его критиковали за то, что, выделяя передергивания, расизм и враждебность ориенталистики, он не упоминал многочисленные научные и гуманистические достижения. Остроумно отвечал ведущий западный ориенталист, оксфордский профессор Бернард Люис в книге «Запад и ислам», но так и не смог отвести развенчание Саидом востоковедения, как объективной науки.

Не поняли Саида и с арабской стороны. Вдохновленный успехами национально-освободительного движения в Африке французский исследователь Муссалам заявлял, что алжирец не мог бы написать такую книгу. Но Саид и не отрицает, что «Ориентализм» вышел из вполне конкретной истории личной потери и национальной дезинтеграции палестинского народа. Резко критиковали книгу и марксистские ученые, пользовавшиеся большим влиянием в университетах США.

Для тех арабов и мусульман, которые воспринимали западное вторжение с тревогой и опасением, эта книга оказалась первым серьезным ответом Западу, который на самом деле никогда не слушал Восток и никогда не прощал его за то, что тот является Востоком. Они приняли «Ориентализм» как систематическую защиту ислама.

«”Ориентализм” может быть принят за книгу, встающую на защиту ислама только при игнорировании той половины моих рассуждений, где я утверждаю (как и в следующей книге «Covering Islam»), что даже первобытное сообщество, к которому мы принадлежим от рождения, не защищено от конфликта интерпретаций — отвечает Саид, кстати, сам христианин — То, что на Западе кажется наступление ислама, возвратом к нему, или его возрождением, в действительности является борьбой мусульманских обществ за определение ислама».

В ответ на «ориентализм» Саида израильский филосов Авишай Маргалит и британец Йен Бурума предложили блестящую модель «оксидентализма» — системы воззрений, предвзятых мнений, враждебности и непонимания незападными народами западной цивилизации. Модель прекрасно объясняет многие феномены, например, почему Израиль — не Запад, но не отрицает, а лишь дополняет предложенный Саидом метод.

Саид развенчивает общепринятые модели Востока и Запада, показывает их относительность и зависимость от места, времени и наблюдателя. Израиль — это Восток или Запад. По мнению Саида, несомненно израильтяне — ориенталисты. По мнению американцев — несомненный Запад. Американское кино показывает конфликт на Ближнем Востоке в точности, как на Диком Западе — хорошие честные белые и плохие, лживые и порочные индейцы.

За полгода до начала войны в Ливане я учился на армейских курсах. К нам в часть приехал тогдашний министр обороны Ариэль Шарон. Нравы тогда еще были патриархальные. Начальство ходило почти без охраны. Мы вольно расселись на траве, вперемешку курсанты, командиры и люди из эскорта министра. Сам Шарон уже тогда страдал от чрезмерной тучности и на землю не садился. Он произнес зажигательную речь, называл нас авангардом нации, обещал, что скоро мы увидим плоды прихода во власть нового правительства правых.

Потом Шарон отвечал на вопросы. Я спросил министра, правдивы ли слухи, что сократят срок службы с трех лет до двух. Шарон посмотрел на меня белыми кроличьими глазами, по своему обыкновению пожевал губами и уверенно заявил, что работает над тем, чтобы служба сократилась на полгода для парней и на год для девушек, а тем «кто служит тяжело, то им и меньше служить, чтобы отдать время учению».

Поверив министру, я отнес свои небогатые сбережения в банк для обеспечения своей учебы после армии, и по совету банковского консультанта вложил их акции его банка. Через полгода началась война. Мне пришлось не только отслужить весь срок, но меня еще задержали на полгода. Через два года акции упали, и обнаружилось, что все без исключения израильские банки вступили в сговор и создали финансовую пирамиду, с целью раздувания курса своих акций.

Еще через несколько лет я участвовал в ток-шоу известного израильского журналиста Мордехая Арциэли «Шабат тарбут» (субботняя культура ивр.). Гостем шоу был депутат парламента Ариэль Шарон, отстраненный по решению судебной следственной комиссии от поста министра обороны. Я спросил его, были ли за полгода до начала Ливанской войны планы. Он ответил, что у военных есть планы на все случаи жизни.

* * *

Американские модели вовсе не учат делать добро. Нынешний президент США Джордж Буш часто говорит о необходимости бороться со злом. А это совсем не одно и то же, что делать добро.

Я помню встречу с профессором Эдвардом Саидом. Худощавый человек с чертами лица, часто встречающимися в Израиле, как у арабов, так и у евреев. С большими крестьянскими руками в рукавах американского клетчатого пиджака. Саид рассуждал о критике литературы, о Мишеле Фуко (которого он толкует как исследователя “чужого”), о деконструкции Жака Деррида, с которым дружил…

Деррида вспомнил о Саиде в своей лекции на церемонии получения звания Почетного доктора в Иерусалимском университете в июне 2003. Метод Саида, по словам Деррида помогает понять творчество погибшего в Холокост замечательного германско-еврейского поэта Пауля Целана.

* * *

Беседа между рожденным в Иерусалиме палестинским американцем и мной. живущим в Иерусалиме русским израильтянином не могла не коснуться и вечно раскаленной темы взаимоотношений между нашими народами.

«Нет взаимопонимания, — говорил Саид, — потому, что обе стороны не видят друг друга реальными»,

Я возразил, что такова природа человеческого сознания. Люди видят мир не таким, как он есть, а через некие ментальные структуры, которые и являются основой мировоззрения.

«Верно, — ответил он, — Но на эти структуры еще надевают фильтры».

Я спросил Саида, свойственен ли ориентализм израильтянам. Как пример типичного ориентализма он вспомнил Голду Меир. Не известное изречение про палестинцев, что мол, она не знает такого народа, а мы мол, сами палестинцы, у нас даже палестинский паспорт был при британцах.

Саид вспомнил о высказываниях Голды Меир по поводу израильских «Черных пантер». Молодые лидеры этого громкого движения протеста — евреи, выходцы из исламских стран, попали к ней на прием, рассказывали ей о нищете, дискриминации, запустении, социальных проблемах. В ответ Голда спрашивала: «А кто вы такие? Где работаете? Где работают ваши родители?». Потом, уже среди своих, на встрече с собственной партийной молодежью Голда нашла нужным сказать: «Они… несимпатичные молодые люди».

Через полторы недели после начала войны в Ливане я был в огромной колонне израильских военных грузовиков шедшей по единственному шоссе, связывавшей Ливан с Израилем. Мы вывозили трофейное оружие из пещерных арсеналов Арафата. На пограничном посту в Рош а-Никра колонна остановилась. Бывалые солдаты не сильно переживают задержки. Ожидание составляет бóльшую часть времени армейской жизни.

Позже оказалось, что колонну остановила молоденькая таможенница. Ee начальники в министерстве финансов решили, что как всякий груз, приходящий в Израиль, трофеи тоже должны облагаться налогом. И наши начальники побежали звонить в Тель-Авив. Переговоры между Минобороны и Минфином продолжались целые сутки. Потом еще перекладывали деньги из одного кармана в другой.

Пока же в разгар военных действий, призванных, по словам тогдашнего израильского премьера «покончить с угрозой терроризма, и на 40 лет здесь воцарится покой», единственная трасса, связывающая тыл с фронтом была забита огромной пробкой. Я же сидел на ливанской стороне, слушал арабскую музыку, которую незадолго до того научился понимать, ел из каски огромные и удивительно ароматные ливанские черешни и бросал косточки в сторону израильской границы.

Через 20 лет неподалеку от этого места фотокорреспондент «Нью-Йорк Таймс» сделал скандальный снимок Эдварда Саида, якобы бросающего камни на израильскую сторону. После отхода израильтян из Южного Ливана, Саид посетил родной город своей жены Мариам. Они приехали на границу, и смотрели в сторону его родного Иерусалима, куда ему заказано приезжать. На прощанье он бросил камешки, как мы бросаем монетки, надеясь вернуться туда еще раз. Фотограф заснял этот момент, и пустил гулять утку, что немолодой человек в инвалидном кресле бросал камни в израильтян.

Одно время Эдвард Саид принимал активное участие в общественной жизни. Он был членом Палестинского национального собрания, но потом он порвал с Арафатом и стал его суровым критиком. В пору его политической активности, учителями и научными руководителями Саида были евреи и сионисты Харольд Блум и Джефри Гартманн. Знаменательно и, что Саид получил свою профессорскую кафедру в самом еврейском университете мира — Columbia University в Нью-Йорке. Еврейском не по названию. По названию есть Еврейский университет в Иерусалиме. Еврейском не потому, что традиционно там большинство преподавателей и студентов евреи. Самым еврейским Колумбийский университет стал в силу духа просвещения и терпимости, который всегда отличал гуманистическое, светское и свободное еврейство.

Все права принадлежат Михаэлю Дорфману © 2003

© 2003 by Michael Dorfman. All rights reserved