Современное положение декларации прав человека постулируемые ООН берёт за безусловную аксиому само наличие этих прав, где уже, например, в первой статье присутствует утверждение о том, что все люди от рождения обладают правами на свободу, равенство и достоинство, что они наделены цитата:

«разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства» (статья 1).

«Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Декларацией, без какого бы то ни было различия, как-то в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения» (статья 2).

Уже в этих первых двух очерках присутствует столько вопросов и спорных утверждений, на которые можно было бы потратить вечность для обсуждения, что лучше поступить также как поступили представители ООН: просто молчать и не отвечать на какие бы то ни было неудобства.

Например, почему люди наделены «совестью» и «разумом»? Почему они должны на законодательном уровне поступать в отношении друг друга в духе «братства»? И что это вообще значит? Откуда у человека взялись равные права? Самый главный вопрос: кого вообще считать человеком? Кем является этот человек?

На последний вопрос можно было бы ответить в духе биологического редукционизма и определить человека как того, кого мы причисляем к виду homo sapiens sapiens, но уже здесь мы садимся в лужу, поскольку мы сами, часть так называемых людей, условились, договорились, проводить подобное определение через представление, что уже говорит о том, что ни о каком биологическом подходе как определяющем факторе при определении и изучении социальных отношений речи вестись не может. Во-вторых, биологические определения человека имеют своей интенцией отсылку к разного рода идеологиям первой половины 20 века, где человек тоже определялся его принадлежностью к особенному биологическому виду, что конечно забавно ввиду того, что данное проявление дисциплинарного общества говорит скорее против его права на существование в лице гуманистов (тех, кто собственно и ратует в основе своей за дисциплинарное общество) и говорит скорее о позитивных качествах дистанцированных, локальных и независимых обществ суверена, но тем не менее ближе к разрешению вопроса это нас не приближает.

Таким образом у нас остаётся социальный фактор, но тут возникает серьезная проблема. Если мы начнём определять то, кто является человеком, а кто нет через, например, гражданство или религиозные взгляды, или любые другие социальные организации, то тогда одновременно должен появится и тот, от кого я буду отталкиваться для моего отождествления с каким-то определённым гражданством или религией, тот кто будет биологически представляется мне человеком, тем не менее в рамках моих социальных отношений таковым является не будет. Это в свою очередь тоже будет вести только к конфликтам, что неизбежно показал опыт ХХ века, поэтому вопрос о том, кем является человек в качестве общего консенсуса просто игнорируется, а даже если бы таковой ответ и появился бы, он всё равно был бы субъективен и не удовлетворил бы никого. Это же касается и других вопросов, которые должны быть приняты именно как безусловные аксиомы, не требующие объяснений, но только веры.

Всё это подталкивает нас на мысль о том, что вера в наличие прав человека, в какого-то однородного и однотипного существа по своей сути является монотеистической религией, пришедшей на смену монотеистическим религиям прошлого. Молодой политик эпохи французской революции Луи Антуан Сен-Жюст отмечал, что «Счастье — это новая для Европы идея». Именно счастье человека, а не небесного Бога в структуре идеалов эпохи просвещения начало занимать место спасения. Счастье, должно было спуститься с небес на землю.

Своим происхождением этот идеал очевидно обязан накопившемуся за тысячелетия опыту Ближнего Востока, Греции, Рима, но им не исчерпывается. Важно отметить, что сам гуманизм и ренессанс появились не где-то случайно, а в итальянских городах-государствах и вольных городах Священной Римской Империи, что управлялись бюргерством, то есть свободными торговцами и мастерами обладавшие особыми правами данные им императором. Именно в городских социальных структурах, где наиболее объёмно производился обмен и производство товаров, и важно отметить, что обмен происходил в среде людей из разных культур и местностей, формировались первые зачатки капиталистических отношений. Именно там родились идеи современного гражданства, государства, братства и представительной демократии. Возникает вопрос: а где здесь место Богу?

По сути город — это место, где Боги становятся не нужными или вернее они становятся нужными в сравнительно меньшей степени, чем в деревнях. Само происхождение божеств, их генеалогия первоначально раскрывается в работе Фрейда «Тотем и Табу», где выявляется, то что создание божеств происходит из детского опыта отношений со своими всемогущими родителями коими пытался манипулировать ребёнок. Впоследствии эти же отношения стали проецироваться на природу для того чтобы иметь возможность «управлять» этой всемогущей, непредсказуемой, капризной природой от которой так сильно завесили жизни людей.

Жизнь в деревне, её способ производства требует гораздо большей зависимости от природы, чем производство и труд в городе. Хороший урожай, добыча на охоте, безопасность очага при повсеместном присутствии диких зверей и банд налётчиков — все они требуют большей удачи, Божьего благословения, короче говоря чего-то внешнего над чем у тебя не так уж и много контроля, чем к примеру, ковка брони или производство дорогой одежды — городской труд.

Помимо этого, жизнь в городе гораздо безопасней ввиду наличия крепких стен, охраняющих город от набегов, расквартированной рядом армии, наёмников, благам цивилизации в виде услуг, связанных со здоровьем и конечно же благодаря тому, что город организует труд в первую очередь не натурального продукта в виде, например, пшеницы или пушнины как оно происходит в деревнях, а занимается переработкой этих ресурсов во что-то более сложное с его последующей перепродажей.

Хорошим примером нарождающихся капиталистических отношений может служить венецианский Арсенал, появившийся в 12 веке, на котором одновременно работало около 30 тысяч наёмных работников-граждан. Арсенал производил корабли — сложный продукт, требующий разного рода натуральные ресурсы в виде, например, льна, железа, дерева, воска и так далее. В самой Венеции этих ресурсов естественно не было, приходилось закупать и устанавливать взаимозависимые торговые отношения. Наёмный труд — закупка — производство — продажа. Где в этой цепочке место Богу?

На этом примере можно видеть, что производителем сложного продукта является сам гражданин, рабочий, который при этом находится в гораздо меньшей степени зависимости от угрожающей и непредсказуемой природы, нежели крестьянин или охотник, производящий простой, натуральный продукт, продукт, что ему достаётся целостным, только с позволения божественной благодати как некое производное самого Бога, дающего как бы в аренду часть своей собственности (поскольку Бог проявляет себя во всех объектах).

Ещё одним важным фактором в качестве примера большей безопасности жителя города является разница в материальном благосостоянии и правах крестьянина и гражданина республики, где последний имея в своём распоряжении большие средства чем бедный крестьянин за счёт торговли и производства, получает ещё одно подтверждение своему предположению о том, что, то чем он занимается, является богоугодным делом. Благодаря своим средствам он производит самый высокотехнологичный продукт, привлекает самых талантливых мастеров и обладает правами и свободами о которых простой смерд и мечтать не мечтает (всё на самом деле гораздо сложнее и вопрос о том, у кого здесь больше свобод, а у кого меньше требует отдельного рассмотрения в будущем). Таким образом патриархальная экономика сёл, основанная в первую очередь на мужском физическом труде, применяемом при земледелии, скотоводстве, охоте, рыбалке, остаётся не у дел.

Эпоха индустриализации выплеснула наружу те капиталистические отношения, что сложились в городах-государствах с их правами и свободами, уничтожая на своём пути ремесленный труд, всё те же скотоводство и земледелие, основанные на самодостаточности, локальности и независимости. Все они были вынуждены уступить своё место наёмному труду рабочего или проще говоря зависимого, тем самым окончательно добив образ всесильного Бога-отца. На смену сильному и независимому субъекту-феодалу благословлённого Богом под патронажем крупных капиталистов пришла эпоха масс.

ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ БОГ

Гуманизм, секуляризм, рационализм, научная картина мира как явление веры в свои собственные силы познать мир, вместо книги данной тебе Богом-отцом, что отвечает на любые вопросы, являются следствием этих масштабных процессов сравнимые разве что с неолитической революцией. Всеобъемлющее наслаждение целостности, должное принадлежать ранее только отцу семейства, выражавшееся и в отношениях с Богом теперь окончательно было присвоено братьями, братьями во правах человека. Отныне наслаждаться должен не Бог, а Я сам, человек, новый монотеистический Бог. Бог на протезах.

Современная версия капитализма и идеологии просвещения успешно эксплуатируют наслаждение целостностью этого нового Бога, требуя от субъекта бесконечной погони за желанным миражом. «Ты должен иметь хорошую машину, без неё ты не будешь наслаждаться собой в достаточной мере», «ты должен иметь хороший шампунь, иначе ты ограничиваешь себя в своём наслаждении», «ты должен иметь новый Айфон», «ты должен иметь хороший секс», «ты должен иметь успешную карьеру, чтобы зарабатывать на наслаждение, без этих протезов ты ничего не стоишь, без них ты не целостен», и наконец «если ты наёмный рабочий у капиталиста, ты тоже не целостен» или «если твоя раса не целостна, то и ты сам не целостен».

Именно поэтому, когда на сцену современных социальных отношений выходят люди в виде условных традиционалистов, религиозных деятелей или любые другие ребята, что занимают позицию кастрации отношений субъекта с его объектом наслаждения — материальными благами, заявляющие о том, что нужно вернутся к традициям, к Богу, ограничить своё материальное наслаждение, вернуться к старому способу «ключевого» наслаждения, то на них вполне заслуженно смотрят как на идиотов. «Почему я должен ограничивать своё наслаждение в пользу отмерших традиций и религий? Особенно учитывая, то что современная гуманистическая картина мира с её верой в силу и разум человека, дающая мне желаемое материальное наслаждение, уже помогла преодолеть человечеству голод, многие болезни, увеличила продолжительность и уровень жизни, снизила смертность, отправила человека в космос, дала более состоятельную картину мира, опровергающую старую, религиозную. Два вопроса: если через труд других людей я приобрёл все эти блага, несоизмеримо повысил свою безопасность, то зачем мне Бог? Что у вас есть такого, что могло бы перебить все эти перечисленные приобретения гуманистической эпохи?» Практически ничего. Лапти традиционалиста проигрывают конкуренцию порнографии гуманиста.

Условный традиционалист, пытающийся кастрировать отношения современного субъекта с его «ключевым», материальным наслаждением, говоря о том, что в жизни есть более высокие, идеальные цели в виде ответственности, чести, достоинства, что гомосексуализм — это зло или то, что не нужно завозить мигрантов, в рамках современных социальных отношений выглядит как агрессор, садист, угроза всему тому чего смогло добиться человечество при проявлении гуманистической картины мира.

Таким образом позиция сторонников прав человека, толерантности помимо того, что за своими плечами имеет аргументом все перечисленные успехи, также выступает в качестве обороняющихся, мазохистов, защитников слабых, жертв этой необоснованной агрессии. Мало того, защитник прав человека и толерантности защищает не только гуманистические ценности, слабых, жертв, но и исходя из этих самих гуманистических ценностей пытается вразумить традиционалистов в надежде спасти их от своей же глупости, поскольку эти традиционалисты как-никак, убогонькие, но тоже люди, люди, которые просто не ведают, что творят. Примерно, как сторонники антипрививочного движения.

Интересен ещё один момент. Ввиду наличия такого значительного количества аргументов, занимаемой ими позиции обиженных, гуманисты во имя поддержания условий толерантости становятся наиболее нетолерантны по отношению к любому проявлению инакомыслия. То есть сами становятся садистами. Точно также, как и предполагаемый традиционалист, выступающий как бы в роли садиста на самом деле является также и мазохистом, который всего лишь старается спасти разрушающийся под гнётом «толерастов»-садистов мир.

Именно поэтому настоящим врагом народа, панком и анархистом современного общества является не какой-нибудь очередной представитель марксистски настроенной интеллигенции, имеющий одинаковые с капиталистом идеалы — идеалы наслаждения материальным благополучием Бога-человека, а традиционалист, что взывает к обретению наслаждения старым, антикапиталистическим способом через услужение монотеистическому Богу-отцу, его заповедям, заветам и традициям.

Эта разница в получении ключевого, смыслообразующего наслаждения и является корнем конфликта, объясняющего хотя бы отчасти причину, почему считающий себя панком и революционером очередной марксист-интеллектуал имеет возможность публиковать свои исследования, выступать открыто со своей повесткой дня, иметь платформу во всех крупных СМИ, приниматься финансовыми элитами и получать от них одобрение и материальную выгоду, то есть быть полностью встроенным в капиталистический дискурс, который заранее уготовил ему место неизбежной оппозиции, а условный традиционалист в этот дискурс встроиться просто не может. Именно поэтому издания традиционалиста закрываются, сайты блокируются, каналы банятся, на работу не принимается. Во многом это явление конечно же можно объяснить и низкой интеллектуальной базой условного представителя старых порядков, его невстроенность в капиталистические отношения, требующие постоянной концентрации на открытости, прибыли, желании вступать в эти отношения, но всё же основным фактором мне видится именно иной взгляд на ключевое наслаждение следствием которого является всё перечисленное.

Тем не менее не стоит думать, что отцовская кастрирующая функция отсутствует в современном гуманистическом обществе, что запреты устанавливает только условный традиционалист, нет, напротив история не знает примера такого количества стандартизаций, норм, запретов, ограничений в свободе действия, достаточно взглянуть на законодательство любой страны или на упаковку туалетной бумаги чтобы в этом убедиться. Впрочем, важно отметить, что почти все эти законы касаются запретов, никак несвязанных с наслаждением материальными благами, наоборот они заточены как раз на потребление этих благ при запрете на дискриминацию потребления, а значит и наслаждения другого. Однако оборотной стороной любого запрета всегда является желание, поэтому запрет дискриминировать кого-либо на почве расы, гендера, ориентации на котором постоянно настаивают люди чтящие права человека, равенство и толерантность, говорит скорее об их собственном вытесненном желании, которое они прекрасно удовлетворяют через смещение к примеру этих порывов, на традиционалистов, русских, китайцев, а если мы говорим про российское общество, то к примеру, на «быдло», «ватников» и так далее.

По сути вся идеологическая основа гуманизма держится на альтруистической любви к человеку как к высшему существу, которое стоит холить и лелеять. Проблема в том, что альтруизма в строгом смысле слова не существует, любовь как таковая к любому объекту есть любовь к самому себе. Мы любим кого-то, поскольку этот кто-то похож на нас самих, на наш идеал-я, родителей, поэтому даже благотворительность не является проявлением альтруизма, а есть лишь банальное проявление эгоистического наслаждения, что требует от субъекта его Другой. Возникает риторический вопрос: на каком основании вы решили, что у вас есть больше прав настаивать на своём ключевом наслаждении, если ваша позиция такая же эгоистическая и как позиция любого другого человека, включая того самого традиционалиста? Впрочем, ответ уже был дан и в этой статье, и в предыдущей («Ресентимент сострадальца»).

В данном случае становится крайне интересен феномен ислама в Западной Европе. Пока что можно только сказать, что по всей видимости мусульмане, проживающие в западных странах, продолжают иметь точкой ключевого наслаждения поклонение Богу-отцу, причём второе-третье поколение мигрантов часто бывает радикальнее первого. Вполне возможно, что это хотя бы отчасти связано с тем, что по представлению части мусульман, жители Западной Европы умирающее, вырождающееся племя, от которого необходимо отталкиваться, не отождествляться с ним. В качестве подтверждения этих представлений могут выступать ситуации к примеру, связанные с легализацией гей-браков, упадком церкви, навязывающаяся толерантность и так далее. Ислам в Европе является интересным событием, который вгоняет капиталистическую логику в диссонанс. С одной стороны, с подачи крупного капитала и просвещенческих идеалов масс о счастье на земле, завозятся миллионы мигрантов, которые повышают общий уровень жизни, а значит и степень миража целостности наслаждения, но с другой стороны пришлые люди далеко не всегда принимают тот ключевой способ наслаждения, который возводится в абсолют капиталистическим, либеральным обществом. Ввиду нежелания большинства мигрантов из исламских стран отождествлять себя с тем обществом в котором они проживают, возникает вопрос: что делать? Впрочем, данная тема требует дальнейшего изучения.

УТОПИЯ

Завершая всё сказанное нужно указать на то, что в конечном счёте, что утопия старого образца в виде рая на небесах в который ты попадёшь в случае если будешь следовать указанным в священной книге предписаниям, что утопия капиталистическая или коммунистическая с их раем на земле в виде Мерседеса последней модели и забитого сосисками холодильника суть одно и то же, поскольку основные признаки этого идеального мира всегда одни и те же: комфорт и удобство, мир неразличимости и отсутствия исключения, дискриминации, закона, деления на внешнее и внутреннее, на я и ты. Проще говоря под любыми красивыми утопическими идеалами всегда скрывается желание вернуть себе целостность, состояние полного наслаждения, вернуть себе это океаническое чувство первых мгновений жизни любого человека.

А при коммунизме всё будет заебись

Он наступит скоро — надо только подождать

Там всё будет бесплатно, там всё будет в кайф

Там наверное вощще не надо будет умирать

В «Тотеме и Табу» Фрейд отмечал, что бытие обществ охотников-собирателей весьма похоже на аутоэротическую фазу. Исходя из этого становится совсем неудивительно, что идеалом в марксистской литературе считается именно это состояние, к которому должно вернуться общество. В век самого раннего, нескончаемого детства, в докастрированный век, где нет разделения, исключения, лишения целостности и наслаждения, короче место, где нет места функции отца. Мечта невротика навязчивости. Именно к этому веку стремится любая человеколюбивая утопия, именно к этому веку в конце концов стремится эрос, к обществу, что было описано Замятиным, потому что на самом деле измерение, где могли бы быть сняты все противоречия можно найти только в одном месте — на вселенском кладбище.