Проходя под квадратной аркой Виола проронила вслух:

“Болит анус, когда ношу каблуки. Когда они несут и возвышают меня, а я подпрыгиваю от каждого соприкосновения моего толстого каблучка с венским асфальтом.”

Внутри все смещалось со своих мест.

[∅]

Этим вторничным дождливым днем Виола в очередной раз пришла домой, отбросила обрюзгшие стилеты, погладила новоявленные мозоли и принялась играть Токкату Прокофьева в темпе. Миниатюрное электронное пианино покачивалось, как ветка на ветру. Виола же периодически срывалась на мат, мол:

“Это, блядь-нахуй, невозможно просто.”

В последнее время ей думалось, что надо бы найти способ употреблять этот запретный плод русского языка как-то искуснее.

Но на какой хуй это нужно было Виоле? Непонятно.

Далее Виола любила думать самостоятельно на клавишах:

“В моем парлансе. В моем инструментальном языке, если быть точнее… ну, потому что речь моя разительно отличается от моего письма, имеет место конструкция переворачивания сакрального посредством профанного. Или может быть это просто комплимент с синтетическим подсластителем?”

Хватило. Точка. Виола плюхнула свою задницу на кровать так, что снова чуть подлетела в воздух. И потом продолжила:

“Пружина хороша, сука. Спасибо Вадику за подарок, — а затем открыла это пресловутое приложение Инстаграм и уже в пятый раз за день проверила количество непрочитанных сообщений в ДМ, — твердая и несменяемая 4, а мне нужна, скотина, пять.”

Виоле беспардонно вязал душу комплекс отличницы.

“Опять я спугиваю всех своими ночными жемчужинами, выкаканными по воле случая."

В этот раз она решила незамедлительно и нестеснительно делиться с человеком с улицы ощущением, которое ее пробудило ночью от кисло-сладкого сна,

теперь я не могу наверняка сообщить, существовали ли они раздельно или же одно было подмножеством другого:

[

И написала в итоге совсем не то, что прочувствовала, и сообщила о том же, и подпрыгнула на кровати, и

думала. ну, а я бы что на такое отвечала? и бью себя по виртуальным щекам и пианитстким пальчикам за такие проделки. и затем мы все играем в ладушки. и потом продавщица в Колобках, и она тоже бьет мои пятилетние пальчики за то, что я и девочка, и мороженое в холодильнике, и на улице выгуливают мусорные пакеты. и зачем их выгуливают? и зачем напускать чужие толстые, как каблучок, пальчики на мои миниатюрные струнки пальчиков, просто потому что мороженое так естественно подмигивает им и они следуют указанию? ВЕДЬ ночью за минуту я умудрилась забыть устройство мира, откровенно раскрывшееся передо мною, как аленький цветочек (?). мне. потому что указательным пальцем, пальчиком, начала бить по экрану я и слишком медленно обволакивать цветочек в буквы. А.А. Намозоленное сознание. А.

Но я не отчаялась, я. Зачем же, a?

А ладошкой-эскаватором подхватила пару орехов из белоснежной икеевской плошки. Там располагался комплект орехов “студенческий”. В этот раз мне выпал габаритный пекан и нормальный такой кешью. Я отбросила пекан.

Я вспомнила свою первую любовь, которую звали Кеша.

Полезла своей ладошкой-эскаватором, которую уже имеет смысл охарактеризовать как пинцет-пальчики, в глубь своего рта — его левую часть.

Пальчики проворно освободили себя от ноши, оставив седьмому зубу на секундное попечение и последующую легкую расправу орешек кешью. Седьмые справились бы быстро с перемалыванием Кеши в кашку, но мы своим центральным аппаратом приказали им всего-навсего раздробить его на две части. Это действие сопровождалось приличным одноразовым треском. Ну очень удовлетворительным.

Присутствующая, наблюдающая меня в анфас, стала бы счастливчиком, могущим зафиксировать мою физиономию в момент кешью-ухмылочки.

Но никого не было.

Я попутала. Одна часть кешью осталась у меня в руках, иначе бы я подавилась и умерла. Ведь кешью всё же был нормальный такой.

Норми-кешью оказался на столе, отделенным и независимым от моего норми-существа. Всё; было нормально.

]