Сходила на открытие выставки «И просто, и тёмно» Вадима Михайлова и Ульяны Подкорытовой, прошедшее вчера в «Доме Радио». Теперь чувствую себя очень плохо.

Кураторы проекта — Кристина Галько, Алиса Сычева и команда галереи «MYTH».

Публика, одетая в тяжелый люкс, пришедшая посмотреть не на искусство, а друг на друга, обсудить светские сплетни и випассану под звон бокалов, вызывает желание уехать в лес, не возвращаться никогда. Но это было ожидаемо. Такова специфика любого открытия. Хотя я, наверное, никогда к такому не привыкну. Несмотря на то, что ситуация, в которой искусство — это «статусное потребление», развлечение для богатых, часть интерьера, не является чем-то новым, скорее наоборот. Так уже было. Долгое время. И так, отчасти, и есть.

Если тебе везет = если тебя покупают.

Глупо, наверное, расстраиваться, что в site-specific проекте слишком много site-specific. Но я ничего не могу с собой поделать. Понятно, что пространство «Дома Радио» сложное, не предназначенное для выставок. Но если, все же, ставишь перед собой такую задачу, то стоит подумать об условиях возможности диалога. Пространства и звучащего в нем высказывания. И если с музыкой такой диалог действительно происходит, и «Дом Радио» всякий раз оказывается местом, куда, ради причастности к нему, хочется возвращаться, то в случае этой выставки, как кажется, достичь этого эффекта не получилось. Но и «петь» в унисон не получилось тоже. Пришлось подпевать.

И Подкорытова, и Михайлов используют сильные образы, характерные для мифа, с которым они оба работают. Но работать с мифологией можно по-разному. Эти художники создают зрелищные объекты, что, конечно, не умаляет их внутреннего содержания. Тем не менее, это аффективное искусство. Продолжающее, в этом смысле, логику места. «Дом радио» тоже про это. Хотя выбор художников не был внятно артикулирован. Ни в программе мероприятия, ни в речи медиатора. Но вот несколько цитат из этой речи: «художник подчеркивает красоту пространства», — это про Михайлова; «это все просто формально красиво, можно молча ходить и смотреть», — про Подкорытову.

При этом Михайлов, чьи работы выставлены на седьмом этаже, «подчеркивает красоту» бывших разделочных цехов столовой радиокомитета. И именно это знание, которое не получается игнорировать, вкупе с атмосферой места, вызывает нехарактерные для восприятия его творчества ассоциации, в цепочке которых художник оказывается близок к мяснику. Фантасмагорический скелет в одном из залов и фартук, с изображением кистей рук, где плоть выглядит, буквально, как перчатки, одежда скелета, только усиливает это ощущение.

А его свадебные платья, залитые левкасом и черной краской, трансформированные, в технике сграффито, в узнаваемом авторском стиле, воспринимаются в этом пространстве как свидетельства насилия и получаемого от него перверсивного удовольствия.

Словно Михайлов, чья работа всегда была связана с балансом, с иронией, даже юмором, коллапсировал в то самое «тёмно» из названия выставки. Но не в смысле содержательной сложности, а, скорее, банальной мрачности, петербургского нарратива новостных сводок про части тел в реках. Хотя кажется, что этот эффект — результат той самой сайтспецифичности, на которую была сделана установка. Также, возможно, дело в особенности экспонирования работ. Которым нужен воздух, нужно пространство. Но здесь все наоборот. Здесь пространство диктует, навязывает свои правила. Его как раз очень много, много комнат, которые, как будто, нужно чем-то заполнить. И эта уступка формальной необходимости в заполнении пространства в результате приводит к тому, что высказывание художника, связанное с темами истории и памяти (так как Михайлов работает с найденными объектами), воспринимается как тавтологичное. И самому себе, и тому месту, в котором оно производится. Лишается собственного содержания = голоса, иллюстрирует. И сводится к аффективному аттракциону. Который утомляет уже в третьей комнате.

А Подкорытова — это то самое «просто», «просто формально красиво» в подвальном пространстве бывшего кафе-кондитерской «Опера», где сейчас в «Доме Радио» расположен бар для сотрудников и гостей институции. И это, опять же, воспринимается как главное.

Часть работ, прежде всего керамику, сложно разглядеть из–за специфики освещения пространства, в котором царит полумрак. И никакие Золотые бабы из деревни Ыб, описываемые в тексте продюссера как «источник света», не способны его рассеять. Никакая деревянная броня не спасет от поглощения пространством. Здесь, конечно, хочется пошутить про «часть команды, часть корабля».

Лайтбокс с работой, посвященной рефлексии экологических катаклизмов на Русском Севере, размещен за барной стойкой, в своего рода алькове, обрамляемом бутылками. Здесь заканчивается медиаторский тур.

Я возвращаюсь домой и перечитываю то самое стихотворение Цветаевой — «Это и много и мало» (1919), цитата из которого стала названием выставки, и пытаюсь соотнести его с увиденным. Размышляю о добровольной подчиненности некой «высшей инстанции» и ее операторам. В секулярном, разумеется, ключе. Возможно слишком много. Для человека, который случайно оказался «в чужом дому». С каким-то своим уставом.