ПРОТЯЖЕННОСТЬ УМА

Алессандро Барикко в книге «Игра» относит цифровую революцию, вызвавшую радикальную смену парадигмы, не просто к технологическим революциям, но, прежде всего, к революциям духовным. Как тут не вспомнить метод Ханса Зедльмайра, который рассматривал события XVIII столетия как следствие того, что изначально зародилось в глубинах человеческого духа как некая внутренняя катастрофа, и лишь потом выразило себя в истории как Французская революция. Барикко идет тем же путем, утверждая, что рождение цифрового мира стало следствием некоего духовного переворота. И, подобно Зедльмайру, внимание которого было направлено на художественные явления, никогда прежде не возникавшие в истории, Барикко сосредоточен на анализе точно таких же явлений, но в области virtual reality.

«Ищите ум, породивший цифровую революцию, — призывает он, — это важнее, чем изучать ее последствия: в нем, в этом уме, ее первоначальная матрица».

Чего же не хватало этому уму? Зачем и почему он породил цифровую революцию? На помощь нам может прийти Теория Расширенного Разума (Extented Mind). В конце 90-х ее предложили два ученых — Энди Кларк и Дэвид Чалмерс. Суть в следующем: наш разум не находится ни исключительно в мозге, ни в теле, но простирается за их границы и включает в себя физический мир. Некоторые объекты окружающей нас действительности (особенно это касается всего, что способно хранить информацию: от наших блокнотов с записями до гаджетов с заметками) воспринимаются как часть общего когнитивного процесса и являются, в некотором смысле, продолжением или расширением нашего разума. Таким образом, стирается граница между разумом, телом и окружающим миром. Все они рассматриваются как целостная самостоятельная когнитивная система.

Человек, который «выгружает» в свою записную книжку конспекты, заметки, списки и т.д., в каком-то смысле занимается расширением разума, используя записную книжку как «источник памяти», хранитель информации. В отличие от животных, мы способны включить в процесс своего мышления разные инструменты (как упомянутые выше). По мнению Кларка, человек не замкнут, не самодостаточен и его мышление полностью зависит от внешнего мира.

Наши гаджеты, без которых мы уже не можем обходиться, также является не просто утилитарными инструментами — постепенно мы дали им роль когнитивного продолжения.

Я могу допустить, что ум, создавший цифровую революцию, хорошо понимал, что количество информации будет расти в геометрической прогрессии, и человек уже не сможет справиться с ее сбором и анализом, а это значит, что ему понадобится «продолжение» собственного разума. Я также допускаю, что это и стало первичной причиной появления разработок в области Искусственного Интеллекта. Иными словами, с самого начала он задумывался как возможность расширения и дополнения способностей человека, а не как его замена.

«ЛОВУШКА ТЬЮРИНГА»

Однако здесь-то человечество и попало в так называемую «ловушку Тьюринга». Надо отметить, что мыслительный эксперимент Тьюринга оказал фундаментальное влияние на исследования в области ИИ, методологию развития компьютерных наук и даже на философию сознания. Но главной ошибкой разработчиков ИИ стал поворот от аугментации (т.е. усиления возможностей человека) к автоматизации, что привело к разговорам о скорой замене большинства людей роботами. Об этом пишут руководитель Лаборатории цифровой экономики Стэнфорда Эрик Бриньофссон, а также российский эксперт Сергей Карелов, который открыто утверждает, что технический прогресс идет совсем не тем курсом, поскольку:

"✔️ Мейнстрим ИИ, с его ставкой на автоматизацию — это не тот тип ИИ, что нужен бизнесу, правительствам, да и вообще людям.

✔️ Альтернативный ИИ должен:

— не заменять, а дополнять и расширять интеллектуальные возможности людей, выступая во вспомогательной роли для человека, а не для его замены;

— открывать и создавать новые классы полезных и нужных людям задач".

УМ, ПОРОДИВШИЙ РЕВОЛЮЦИЮ

Итак, первая гипотеза: ум, породивший цифровую революцию, сделал это с целью дополнить и расширить когнитивные возможности человека. Но есть и вторая: ум, породивший революцию, мог прийти к мысли, что человек устарел, а значит, его пора заменить.

В прошлом веке идея «устарелости человека» (Die antiquiertheit des menschen) посетила немецко-австрийского писателя и философа Гюнтера Андерса, ученика Хайдеггера, Гуссерля, Кассирера и Тиллиха. Он считал, что технологические инновации постепенно оттесняют человека, делая его абсолютно не нужным; человек- не более чем пользователь, потребитель и жертва машин, за скоростью которых он не успевает. Человек обречен постоянно отставать. И даже несмотря на то, что он в состоянии создать инновацию, он едва ли может представить себе возможные последствия своих изобретений. Человек неполноценен. И желая избавиться от собственной неполноценности, он стремится оснастить свое бренное и смертное тело новыми инструментами, он хочет синхронизироваться с машиной, чтобы улучшить и трансформировать себя, он, говоря словами Андерса, «устал от фатальности человеческой природы» и бежит от самого себя. Человек устал от «человеческого, слишком человеческого», но вместо того, чтобы возрасти как человек, он хочет стать машиной.

Глубочайший антропологический кризис, на который указывает Гюнтер Андерс, налицо. Сама идея человека сегодня терпит крах. Усталость от человека, низвержение «человеческого», уничтожение «человеческого», исчезновение «человеческого» дают о себе знать во всех сферах нашего существования:

— Новейшие течения в современной мысли низводят человека до уровня предмета, лишая его прежнего онтологического статуса. Зубочистка и буддийский монах, Хаммер и Хайдеггер, пилка для ногтей и талантливый живописец располагаются на одной линии. Всё равно всему. Объектно-ориентированное мышление, ставящее вещи в центр бытия. Метафизика вещей. Плоская онтология и «демократия объектов» Брайанта. «Крошечная онтология Богоста». Бытие отныне не иерархично. Ханс Зедльймар, писавший в XX веке об «утрате середины», пришел бы в ужас, обнаружив, что заступило на место Бога и человека.

— Ту же тенденцию мы можем обнаружить и в современном театре, и в современной живописи, которые ищут возможность, наконец, освободиться от человека. К примеру, в «Весне священной» Ромео Кастеллуччи танцуют уже не люди, а костная мука, приводимая в движение специально разработанным механизмом. Место людей все чаще занимают объекты, вещи. Сам человек, подчас инсталлированный в произведение, превращается в объект. Человеческий образ «распадается», расчленяется, разбирается на части, подобно механизму. В живописи давно происходит фрагментация человеческого образа (от искажения пропорций и акцента на телесном уродстве до расчленения тела). У «черного Рембрандта», норвежского художника Одда Нердрума постоянным становится акцент на болезненных и поврежденных телах. Американская художница и скульптор Сара Ситкин занимается раздроблением человеческого образа, намеренным его искажением. Тем же самым заняты и такие художники, как Марчелло Нитти, Раду Белчин, Кристиан Зуккони, Берлинде де Брейкере, Эмиль Алзамора, Жоау Фигейреду и др. Мирча Элиаде прав, когда говорит, что «именно художники представляют собой истинную творческую силу цивилизации или общества. В своем творчестве художник предвосхищает то, что должно произойти через одно или два поколения и в других областях социальной и культурной жизни». Здесь-то и пригодится метод Ханса Зедльмайра, искавшего «симптомы» эпохи.

— Подобная фрагментация происходит и в кинематографе (это выражается, например, как в клиповом монтаже, так и в характере протагониста, если мы говорим о сюжете фильма: как правило, это ущербное, фрагментарное, безвольное существо, сломанное наркотиками, нищетой, пьянством и т.д.; вместо сильной личности, сражающей с судьбой, мы вынуждены наблюдать агонию имбецилов). Та же проблема обнаруживается и в литературе, где, кроме всего прочего, страдает еще и язык. Фрагментация наших знаний также не вызывает никаких сомнений.

Произошло явное изгнание «человека», его «подмена», но никак не его преодоление. На место человека так и не пришел ни сверхчеловек, ни богочеловек, ни гомеровский герой. Редкие попытки поставить на место исчезающего человека иную антропологическую формацию можно заметить еще у европейских символистов: Жана Дельвиля, Симеона Соломона, Фернана Кнопфа, Эмиля Фабри и др. Но это было скорее предчувствием «нового человека», его едва уловимым дуновением, тайным призывом. Писатели-фантасты (например, Герберт Уэллс) сумели предвосхитить явление его полной противоположности — digital man. Кто он, это дитя сетевого столетия, общающееся посредством тегов и твитов, — предвестие конца человечества или создатель нового «цифрового Бога» — Искусственного Интеллекта? Все попытки ингуманистов, спекулятивных реалистов, кибермыслителей, «космических пессимистов» и т.д. решить проблему «утраты середины» и научиться мыслить за-пределами-человека изначально обречены на неудачу. Они не создают прорывы в области мысли, все, что они делают, это приумножают и выявляют симптомы опасного заболевания под названием «смерть идеи человека».

Чего все–таки хотел ум, положивший начало цифровой революции: усилить человека или же заменить?