Разрушение границы сцены стало для современного театра хорошим тоном. Зритель из Поглядывающего превращается или в активного участника, или в слушателя в диалоге, в Ведомого — он существует в одном пространстве с актёрами, он включён в процесс.

В «Крыше» стирание границ и смешение актеров со зрителем оправданно. История, рассказанная в пьесе, могла случиться с кем угодно. «Крыша» — зеркало, она кажется лёгкой пьесой ровно до тех пор, пока зритель этого не понимает: а когда понимает, очень хочет отвернуться, но некуда отворачиваться. Похожий прием использует Достоевский, сталкивая лицом к лицу Раскольникова со Свидригайловым, а Карамазова — со Смердяковым. Нет, герои «Крыши» — не сказочные злодеи и не квинтэссенции порока, они — обычные люди, и от этого ещё страшнее.

Любовь. Поставка, больше похожая на читку или вербатим — попытка осознать, что такое любовь в современном обществе, дать ей определение. Эдипов комплекс, интеллектуальный расчёт, концепция Петрарки о «Земной и Небесной Лауре» — что это такое? С первого монолога задаётся идея любви —жертвы.

— Их прабабушка с прадедушкой жили на Полесье. У них было четверо детей, и один еще грудничок родился, пятый. Они ночью, зимой из одной деревни в другую ехали на лошадях. А за ними стая волков погналась. И вот отец уже все сильнее и сильнее бьет лошадей, но понимает, что все, сейчас волки их догонят, и начинает кричать жене и детям, что, мол, прощаемся, родненькие, я вас люблю. И тут вдруг слышит, что волки отстали. И так радостно ему стало, что он всю дорогу ехал и кричал: «Я вас люблю! Как же я вас люблю!» Доехали они до своей деревни, до дома, и тут поняли, что мать грудничка волкам выкинула, чтобы спасти остальных. Ужас, да? Я вот представила, каково это — выбрать.

— Я всегда больше любила давать, чем получать. Я с первой зарплаты сразу же купила подарки маме с папой. Может, у меня это с детства пошло, не знаю. У меня что мама — Снежная королева, что папа — тоже королева. Алла Николаевна говорит, что у меня уже на бессознательном уровне такая установка, что за любовь надо платить. Раз мне постоянно приходилось бороться за любовь родителей, мой мозг запомнил этот опыт, и теперь, как только появляется кто-то, от кого я хочу получить внимание, меня сразу начинает тянуть на подарки. Все я правильно сделала. Зато сейчас в этой сумке лежит Tiffany, а не «Яшма-Золото» какое-нибудь. Значит, правильные инвестиции все–таки. Правильные.

— Я не говорю, что мы всю жизнь в ответе за тех, кого приручили. Но Андрей ответит. А кто тебе сказал, что я его не люблю? Любовь не освобождает от ответственности.

— Но за маму я всегда испытывал животный страх. Это на уровне инстинкта. Правду говорят, что когда ты любишь человека, то переживаешь за него больше, чем за себя. Мне всегда было её жалко.

По структуре «Крыши» напоминает «Облачный атлас» Тыквера и Вачовски — скроенная из разных кусочков история, где одна и та же проблема подается с разных сторон.

Жанр? Реализм с нотами импрессионизма — слишком много недосказано, и это сделано сознательно. Недосказанность и отсутствие декораций рождают кафкианское внимание к слову.

Главное действующее лицо «Крыши» — воображение читателя, его страхи и комплексы, его личные истории, которые выползают из–за углов сознания. Признаваться в этом не хочется — хочется встать и выйти. Не потому, что постановка плоха, наоборот: она хороша настолько, что зрителю становится невыносимо от присутствия с самим собой. В тот момент, когда это желание достигает пика, это происходит — рассказчики бессловесно позволяют Ведомым отправиться за собой вовне — на крышу, парадоксальное пространство, где действия этой пьесы начались, продолжились, закончились. На территорию, где свобода — безгранична, а границы — не просто есть, они ультимативны.

Спектакль имеет чёткий гуманистический мотив. Наша правда — не единственная, вокруг нас — люди, к которым можно обратиться за помощью, а безответственность наказуема. На Крыше всё видно. И с Крыши — тоже.