«Лето 85»— о юношах, французе Алексе и еврее Давиде, которые встречаются, влюбляются друг в друга и пытаются быть счастливы, но жизнь — не сказка. После премьеры 11 октября в кинотеатре КАРО на Новом Арбате был организован ZOOM с актёрами и режиссёром. Немного о нём — и о том, в какие культурные контексты попадает новое творение Озона.

Французы любят танцы.

И нет, дело не в знаменитом Alors on danse от Stromae, который лет 10 назад звучал из каждого утюга. Танцевальный институт Франции был сформирован Людовиком XIV, и при нём же родился и расцвел пышным цветом французский балет. Танец был для классицистов большим, чем просто красивая забава — во времена, когда за решеткой Версаля царили Смерть, Война, Чума и кто там четвёртый, чётко поставленный балет был возможностью «взять себя в руки и никогда не отпускать», преодолеть хаос и мрак, возвысится над страданием и болью. Классицизм вообще — искусство скрывать боль. Достаточно прочитать истории Андромахи и Федры в изложении Расина. О том, как связаны классицизм Франции, личность Людовика и танец, можно (да и нужно) посмотреть в кинокартине «Король танцует» с Бенуа Мажимелем.

Кульминационный танец Алекса из «Лета 85» Озона не имеет ничего общего с балетом, но функция его та же — преодолеть боль. Одиночный танец — выражение Воли, он противоположен и Любви, и Смерти, потому что не требует партнера, но требует дыхания. Поэтому danse macabre — это явление в высшей степени противоестественное. Топтание на могиле возлюбленного — акт его десакрализации, отмежевания от его духа через своё тело. Давид, как мне кажется, не так прост: говоря любовнику «станцуй на моей могиле», он будто транслирует — «продолжи жить после моей смерти. НЕ заканчивайся. Переживи её. Как сказал бы мой далёкий предок — да, и это пройдёт».

Интересно, что это как минимум второй фильм Озона (после «Новой подружки»), где герой мужского пола прибегает к переодеванию в женскую одежду, чтобы пережить свою скорбь. У Wonderzine есть прекрасная статья о плакальщицах, где говориться:

— Проявления негативных эмоций в современной культуре табуированы, но непрожитая боль остаётся внутри, из–за чего человек может сталкиваться с ней снова и снова. Традиции, связанные с похоронами, наоборот, помогают «легально» проживать боль, не стесняясь своих чувств. Согласно антропологу Брониславу Малиновскому, задача погребальных обрядов — снятие тревоги, которую закономерно вызывает смерть. С другой точки зрения, их задача ещё и в том, чтобы создавать тревожность, напоминая о неизбежности смерти и важности жизни.

Плакальщицами и вопленицами могли быть только женщины. Почему? Ответ очевиден. В мировой культуре мужчинам не пристало проявлять чувства — они не знают, что с ними делать, куда деть, как выразить скорбь. Женщины становятся носительницами их слёз, их голосом, они транслируют скорбь. Мне кажется неслучайным, что герои Озона примеряют в минуты «сокрушенного сердца» женские образы — через это они дают волю чувствам, и для них это — первый шаг к освобождению от скорби.

Можно упомянуть, что у ряда африканских племён есть погребальные ритуалы, которые представляют из себя танец. Но это уже излишне — благодаря тонкой работе Озона зритель ни разу не сомневается в глубокой ритуальности действий Алекса.

«Лето 85» сравнивают со знаменитым «Зови меня своим именем» с Шаломе, но мне явственно видится здесь отсылка к «Одинокому мужчине» Форда: то же желание уйти вслед за любимым, те же нелепые, вызывающие смех зрителя попытки суицида. Вспоминаются мифические Ахилл и Патрокл, немифический Теннисон, вполне реальные несчастные Батюшков и Чайковский. История Озона потому и увлекательна, что попадает сразу в несколько масштабных культурных архетипов, но при этом она (по признанию самого режиссёра) «на 50% автобиографична».

Зрители, бывшие на предпоказе в «Октябре» в октябре 2020 года, заметили, что главный, ведущий мотив фильма — это фрейдистская дуальность Эроса и Танатоса. Давид проходит испытание и тем, и этим: он не боится любви и смерти, потому что смотрел им в глаза. Он говорит, что нужно смеяться в лицо смерти, однако ничего не говорит о любви — и это недоговорённость оказывается фатальной. Алексу только предстоит пройти через его опыт.

Примечательно, что в самом начале фильма Алекс переживает падение в воду, после чего он видит чудесным образом приплывшего к нему Давида, которого, кажется, шторм не трогает и не волнует. Эта сцена навевает мысль об инициации (ритуалы взросления, которые проходят при помощи воды) и, конечно, о библейской отсылке к Иисусу, который тащит из воды неверующего ученика. Возможно, это сделано Озоном неумышленно. Но это сделано.

После показа много говорили — на трёх языках: русском, французском, английском. Об ЛГБТ в России и Франции, о личном опыте Озона и о работе Феликса Лефевра и Бенжамена Вуазена. Феликс торжествующе улыбался — это его первая крупная роль в кино. Бенжамен шутил и поедал зефирки. Оба на вопрос «как вам работалось с Франсуа?» синхронно сказали «он нас слышит — поэтому мы скажем, что он гений!». Смеялись по обе стороны экрана. Было удивительно от того, как эти двое трикстеров смогли столь убедительно сыграть страсть и скорбь. А впрочем, ещё более удивительно то, как третьему трикстеру удалось в очередной раз запечатлеть прекрасную картинку, которая по-французски легка настолько же, насколько по-гречески трагична.