Третий день идёт метель, на карнизе по ту сторону окна тоскует синий голубь. Я достаю лисью шапку с хвостом и лапами (острые коготки!) и старое «готическое» пальто в пол, застегиваю его на двадцать медных пуговиц, кладу айфон и шёлковую чёрную маску за высокие обшлага — и начинаю путь сквозь сугробы и заносы в кинотеатр «Пионер» (сталинский ампир!), поскольку только там и только в такую погоду нужно смотреть премьеру «Северного ветра» Ренаты Литвиновой.

Нордический ветер дует и дует (наша ориентация — север?!), полицейские и люди в штатском бесконечно обмениваются кодовыми фразами (Брянск-Север!), Северный Поток строится и строится. Остров Туле всплывает как субмарина, королевы ледяного матриархата поднимаются из своей стылой вечности.

— Вы это купили в «Мехах у Лолы»? Нет? А цена? — гардеробщик любуется моей шапкой, хотя лисий хвост по дороге успел оторваться.

На экране два часа подряд празднуют Новый Год и пьют шампанское из хрустальных бокалов (звон, пузырьки, драгоценные камни!). Куранты бьют тринадцать (двадцать пятый час суток! близящаяся близь времени!): это тайный час, в котором поселился русский Серебряный век. Серебряный век, как нам убедительно продемонстрировала Рената Литвинова, ещё не закончился (или закончился здесь, но продолжается в вечности): неужели в него можно попасть сквозь советскую новогоднюю лиминальность? — да, можно, ныряйте в прореху времени, как в горностаевое манто из прабабушкиного наследства (волшебство! меха от Лолы!).

Смерть приходит в брызгах шампанского, со шлейфом из веселящего газа. Что-то пошло не так, выпадает ключевой элемент мозаики, умирает возлюбленная — и в Северные Поля врывается политическая нестабильность: купюры в сундуках стали гнить, покои (о дворец! о зима без конца!) покрываются плесенью, крыса в каретной упряжке сбивается с намеченной траектории, старинный самолёт во дворе совсем заржавел. Пока всё ещё «будете мясо или грудку?» (фазаны! кабаны! олени!), но коррозия уже почти поглотила событийный узор. Лилии покрывалом падают на гроб жертвы циничного преступления («я — злой человек, злой человек, я — твой человек!»), метро превращается в последнее убежище для финального акта ожидания кого-то, кого всегда ждал (всегда ждала!): любовника? внука? нового императора Северных Полей?

Гиперборейские королевы тоскуют по сильным мужчинам, но с кровью мужчин что-то случилось, ответственности и взрослению они теперь предпочитают алкоголизм, любовные травмы или, на худой конец (в лучшем случае?!), смерть на войне. Здесь царит матриархат поневоле. Это суровая метафизическая Россия, которая вываливается из–под лакированных поверхностей антикварных комодов, прорастает хтоническими щупальцами ветвей сквозь стены дворянской усадьбы, сгущается до вони в аромате сигарет и духов, просачивается через наш внутренний (Северо-)Запад, холодной вьюгой врывается в двери наших жилищ.

Браво, Рената, лучший фильм, из тех, которые Вы снимали! Мы любим Вашу манерность, Ваш имморализм, Ваш эстетизм, Ваше жеманство, Ваши повторы, Ваши меха, Ваше серебро и Ваше шампанское. И Ваши многослойные смыслы. Так любим, что закроем глаза (снег залепит!) на слабую игру Софьи Эрнст и некоторые другие мелочи.

Как можно было бы назвать, обозначить «Северный ветер» в двух словах? Может быть, декадансом эпохи позднего путинизма (к таковому, кстати, отсылают и титры с благодарностями Собянину и Абрамовичу, которые словно бы конкретизируют иконографическую абстракцию Спасской башни Кремля, возникающей в кадре с наиболее упадочной, последней серией новогодних торжеств Севера) — пожалуй, да, если только быть уверенным в том, что он поздний, а, не приведи Боже, всё ещё средний.

«А для плохих дел у нас есть плохие люди…», — произносит Маргарита (героиня Литвиновой) в ответ на предложение одной капризной актрисы поспособствовать убийству неугодной невестки.

И да — что ещё можно делать в безвременье, если только не пить шампанское, кутаться в мех, сверкать авторской бижутерией и душить тех, кого не смогли полюбить?