Ханна Блэк — художница и писательница, живущая в Нью-Йорке. Текст впервые опубликован в журнале Artforum, декабрь 2020.

Перевод: ВС

Все бунты излучают исторически-мировое сияние, но восстания после убийства Джорджа Флойда светили больше обычного, потому что они открыли двери мира. Бунты спасли социальную жизнь, показывая, что в масках и на открытом воздухе, можно проводить время вместе на улице и не заболеть. Бунты реконструировали «внешнее» дома, задействуя «внешнее» капиталистических социальных отношений. До бунтов, даже до пандемии, часто казалось, что жизнь заканчивалась там, где начинались другие люди.

Открытие «внешнего» улицы стало неожиданным эффектом восстания. Несмотря на то, что восстания были практикой скорби, бунт был незапланированной интерсубъективной силой толпы, чем-то, что может случиться, когда много людей встречаются снаружи в одном месте. Используя публичные пространства по-новому — вырывая скамейки из асфальта, разбивая витрины в тысячи драгоценных камней, и заполняя телами шоссе, — бунты показали, что все объекты могут быть трансформированы коллективной игрой. Восстание не может воскресить мертвых, но оно может воскресить мертвые пространства городов, оживить улицы — как в слогане «Это наш город!»; гражданско-анархическое клише, которое имеет смысл сейчас, когда улицы используются по-другому. Физическое ощущение захвата улицы остается даже тогда, когда их снова завоёвывает повседневная рутина.

Выходить на улицу важно, потому что ты чувствуешь погоду собственной кожей и потому что на улицах — люди. Социальная жизнь — это субстанция, с которой предположительно работает революция, поэтому неудивительно, что короткая и мерзкая история полиции основана не только на белом патрулировании рабов [1], но и на контроле за поведением толпы. Полиция существует в яростной оппозиции к толпам. В отличие от идеи гражданского неповиновения или идеи искусства, полиция заполнена до предела своей целью, так что в полицейской деятельности ее представители вообще не действуют как люди. Они против побега и против собраний. Улицы — это рамка и контекст для рабочей социальной жизни, и именно поэтому полиция ограничивает те удовольствия, которые могут быть там прожиты. Их работа — уничтожить всю неформальную жизнь улицы во всех ее проявлениях: уличная торговля, бродяжничество, все те несущественные преступления, которые никому не вредят. Борьба с ними дает расистскому полицейскому насилию законную форму. Мохаммед Буазизи, чье самосожжение разожгло арабскую весну был уличным торговцем, Эрик Гарнер был также уличным торговцем. Запрет на бродяжничество происходит из того же принципа, поскольку он криминализует нахождение где бы то ни было.

В Нью-Йорке в первые недели июня, когда муниципалитет приказал оставаться дома, крики «Нахер ваш комендансткий час!» разносились, как только часы пробивали восемь. И те, кто на самом деле были снаружи, оставались снаружи. Никто не казался себе храбрым, эти люди были заряжены электрическими токами коллективной энергии, которая и являлась смелостью. Полиция пыталась и так и не смогла ограничить собрания сотни и тысячи людей в разных частях города. В этот момент город был ближе всего к тому, чтобы победить нью-йоркскую полицию. Мы достигли этого без оружия, а только за счет физического присутствия и огня.

После бунтов, перед зимой, город был похож на существо, зажатое экзоскелетом. Оказалось, что снаружи может случиться всё. Летом парки были наполнены людьми и соревнующимися песнями из колонок. Дым гриля, смог травы и Поп Смоук обозначили спектральное присутствие нью-йоркской коммуны, которая жила вторую призрачную жизнь, будучи стертой политикой. Я шла по темным улицам с людьми, которых я встретила в приложениях, разбираясь в витиеватых границах прикосновений. На пляже Якоб Риис мы плавали ночью, когда кто-то занимался сексом неподалеку. Группы юных аболиционистов, кайфующих от жизни на улице, пересобирались в разных частях города поесть и поговорить. Романтично видеть, как все вросли в друг друга. В Проспект-парке мы ложились на землю и смотрели, как небо разрывалось рассветом. «Я выходил на улицу каждый день, — сказал мне друг в октябре, — с первых дней восстания». С приходом зимы мы переоткрыли костры, как будто бы возвращаясь к первому языку — становясь животными, которые жили до того, как началась история. Я помню в образе бунта гиперадаптивность бытия.

Коммунизм — это движение от государства и движение друг к другу. Все, что происходит на улице, — это урок, потому что это возможность встречи. Настоящее образование — это разговор или конфронтация. Остаются знаки и чудеса; имена убитых на стенах, разбитые витрины, как дышащие дыры в безвоздушном мире. Государство не делает ничего стоящего, и в лучшие дни мы чувствуем, что оно может просто испариться за ночь. Когда молодые люди говорят «Нью-Йорк будет дышать» или «Отмена [рабства, тюрем, капитализма] сейчас» (Abolition now), они верят в это — они выходят на улицы и на несколько часов делают свободу реальной.

[1]. Прим. перевод. Патрулирование рабов — организованные группы вооруженных белых людей, пресекающие побеги черных рабов в южных штатах США.