С порога мастерской меня встречают две Венеры Мелосские. (Одна из них — отражение в зеркале). Улыбаясь, появляется автор: с рыжей, как у Ван-Гога, бородой, в черных кедах с изображениями человеческих черепов. Купил, говорит, однажды в Мюнхене…

Олег Харченко — далее называем его согласно авторского псевдонима (и пожелания): Олег Харч — объездил едва ли не полмира, от Владивостока до Израиля, от Монако до Жмеринки. Пересказывать хронику странствий, только часть которых была связана с творчеством — напрасная затея: гроссбуха не хватит. Как-нибудь, при случае — а ныне об арте и о видении арта.

Впрочем, Харч и сам гроссбухи ваяет — сам же издает: в одном-единственном экземпляре; правда, отправляя его гулять в Паутине. Не оторваться от его “Хроник необъявленной гибридной войны”. Летопись унесенных ветром иллюзий и наново обретенных надежд нашего современника, соучастника двух Майданов и АТО, мало того, что написана живым пером, но им же горячо проиллюстрована на большинстве из 188-ти страниц. Взгляните, на чем она написана!

Уверен, для таланта не существует мелочей. Более того, талант ими и определяется. Для Харча такой “мелочью”, например, является материал, на котором он пишет — кистью, карандашом или рейсфедером, наконец, рукой. Это: древняя бухгалтерская книга со скучными закорючками параграфов и страничных разделений, с изжелта-серой — неумолим ток времени! — бумагой.

Сорри, увлекся, и начал с конца. Хронологическая цепь повествования прервана с самого начала — а начать стоило бы с “улиточной серии”, которая принесла автору заслуженную славу — пока в узких кругах. И которая стала знамением его возврата к искусству после 9-летнего перерыва, заполненного Making a Living, что, впрочем, обогатило Харча опытом и житейской крепостью. Теперь его не сломать и не удивить; у парня — сердце лева. Может и зубами щелкнуть, и ошеломить не на шутку…

Вот, казалось бы, улитки. Солидная генеалогия этого скользкого создания, от натуралистических штудий Эрколе деи Роберти, до аллегорий Андерсена и Гюнтера Грасса, вроде бы не оставляет надежды на какую-либо новацию в этой области. Но Харч и здесь поступил своеобычно: впитав большинство интерпретационных нюансов своих предшественников (например, сравнение человечьих пальцев с улиточьими рожками в “Магнитных полях” Бретона/ Супо), он, на то сознательно не замахиваясь, создал удивительную одиссею-иллиаду современного украинца, улитке подобного — такого же ранимого, как и его условный тотем — и такого же упрямого.

Улитка, она и мимо Монте-Карло проползла, и на Майдане оказалась, затем на Банковую пролезла, и на Андреевский махнула. (“Революционный эпизод” — наиболее развернутый у этой почти 20-частной саге). Ей и Принц Чарльз — брат-братан, и девушек она не избегает… хотя более естественна для нее другая улитка — если угодно, улит улитыч, ибо, как известно, улитки — двуполые существа, что не мешает им “сливаться у экстазе”, ударение на второй слог.

Впрочем, здесь легко сбиться на восхищенный пересказ авторских нарративов, а для Харча опять-таки немалого стоит то, как сие написано. С блеском и вдохновением, но пока без единого стилистического стержня. Чаще всего используется экспрессивно-экспресионистическая метода, хотя и без чрезмерной деформации очертаний. Пробиваются также ростки самоиронического китча: улитка и наследник иноземного престола. И рядом — рецедив полузабытого “сурового стиля”: улитка и противогаз, напряженное творение гибких форм.

Они словно лепятся на наших глазах, а где-то и до-лепливаются, при этом оставляя незаписанные куски картинного пространства, как условные люфты для персонажного маневра. (Куда бедной улитке на Украине податься?… где главу свою склизкую преклонить?). Вскоре автор научится плотно заполнять поверхность изображения, каждую щель изукрашивая причудливым узором. — Итак, скольжение историей изо-форм за последние 100-150 лет, не спроста всплывает в его дневнике фраза: “Ты забыл о Гогене?”. — И на Гогена придет свой черед: вопросы, столь четко поставленные в гогеновском панно 1897 г., и по сей день не потеряли своей актуальности.

Но и сегодня, и в другие годы, не взирая на формально-стилистические поиски, собственно художественное не отрывается от смыслового, порою — актуально-публицистического, что никак не предполагает даже ситуативного превалирования содержания над мазком, цветом, композиционным изыском. Кто автор? Прежде всего, художник. Откуда он? Узнаете при случае. Кво вадис?…

Доказательство этого подсознательно-гармонического синтеза являются три последние по времени живописные серии Олега Харча, которые по стилю исполнения кардинально отличаются от “Улиткиады”. Это — “Анекдоты о главном”, а также “Параллелизмы” с “Германизмами”. Здесь автор переходит к поетике наива… у него он, какой угодно, только не наивный. Скорее уж, квази-наивный. Подобный поворот на 180 градусов кажется необъяснимым, но уже в “мини-бестиальной эпопее” звучала смеховая игра со стереотипами современной идеологии. Ее, однако, маскировала “взрослая” манера письма, которую автор по ходу дела усовершенствовал. А сделав — отчалил к другим берегам: vis-à-vis/ кас.

При том, вроде бы и осилил сложнейшие реалистические жанры — как-то пейзаж, да еще и экзотический, но без капли экзотики, туризма, глянца. Речь — о ночном виде Монако, который под его кистью дышит селенитной угрозой. Еще ощутимее это в отечественном ландшафте, где среди угрюмых аллей Харч узрел очертания крымского полуострова. И пророчески написал — тогда, наобум, в духе “изысканного трупа”, сиречь “автоматического письма”: “План Бе возникает в мозгах о захвате ЮБК”. Аббревиатура разшифровывается как Южный берег Крыма — а на двора был сонный 2012-й… и вопрос “откуда мы?” решался просто.

Однако даже в более терпимые времена роль Кассандры была для художника почти неподъемной. Не то что роль едкого аналитика “свершившегося-невероятного”; народная картинка дает подобной роли полный карт-бланш. Но наивом Украину не удивить: столько наивных классиков угромоздилось на одном километре квадратном, что и не продохнуть, не то, что слово молвить…Посему есть смысл рассматривать картину Харча как квази-наив — синхронное утверджение и переосмысление давно известного жанра.

Хотите — верьте, хотите, нет, но у нашего автора это получилось. Правда, наив был лакомым харч-ем для поколений модернистов, котрые, его пожрав и утершись, пустить эксперимент на территорию старого, суверенного жанра не пожелали. Харч — пожелал, Харч сделал. И всех нас заставил в это поверить. Корпя над своими непростыми работами, ухитрился понять “кто мы?” — на собственном же примере. Мы — ну, да, наивные, малодушные, смешные, рустикальные, похотливые, смешливые… но и упрямые, свободолюбивые, щедрые, подверженные рефлексии, смелые в поиске, неудержимые в действии, рисковые — хотя и осторожные порой выше всякой меры. Ползем, как улитки — но ведь доползаем!

Вот и художник добирается к внутренней самости, выскользнув из собственной ракушки, то бишь– житейской ох!-раниченности. Отсюда — вкус Харча (можно воспинимать это буквально) к причудливому коллажу, сочетанию несочетаемого, бурному мезальянсу изображения и слова, которое часто мутирует в “блудословиє”. Но переходом к коллажной триаде стал — в общем, “малоговорливый” — цикл “Ватная бухгалтерия”, и впрямь созданный на листах старых, почти брежневской поры банковских бланков, служебных графиков, диаграмм — прием, апробированый еще в “Хрониках…”. Только там он быстро сходил на нет, вытесняемый потоком нарратива.

Здесь — благодаря автономии каждого листа — вспыхивает вновь и вновь: подножием для междуножья фотографических красоток из какого-нибудь “Хастлера”. Если бы этим все и ограничивалось, не стоило бы город городить. Но красотками дело не закончилось, на поверхности всплыли “священные монстры”, суровые, подернутые скорбным бесчувствием лики православных святых и мучеников… И на завершение — трафаретные по начертанию каламбуры, ведь автор не утерпел и дерзко припечатал РУССКИЙ ПРАВОСЛАВНЫЙ ФАРШИЗМ вместе с БУХОВНЫМИ СКРЕПКАМИ.

Таким образом, порно-неприличное совокупилось с сакро-непристойным (кто помнит, что древнейшая в мире профессия имеет храмовое происхождение?!), во всяком случае — скомпроментованным при нынешней ситуации. А текст, лаконичный, вызывающий и читабельный (далее так не будет), вопреки ожиданиям, вовсе не низводится к уровню подписи-ярлыка, скорее — беглого комментария к действию; мол, “не могу молчать”, и все тут, хоть не Лев Толстой. Но “порнофрагменты”, громоздясь и клонируясь, теряют способность возбуждать — как и религиозные архетипы, здесь: скопированные автором, — способность выбивать слезу из зрительских глазок. Эрекция (метафорически!) опадает, как и волна сусального “умиления” — сублимируясь в энергию ерзания и ерничанья, игры и презрения.

Суть, понятно, не в совратительных ракурсах — во 2-м “сезоне” “Бухгалтерии…”, представленном портретами российских императоров, взгляд еле различает “огненный зов вагины”, брезжащий из–под вкрадчивой паутины тонирования, да и в 1-м “сезоне” можно было встретить сцену вполне “приличной” охоты — здесь хорошо бы вспомнить локализацию сцены: северная башня Софийського собора. Суть — в нерозделимости трех (четырех, считая фон) картинных начал. Выдерни одно — и рухнет лесенка впечатлений. Откажись от “страма” — получишь соц-артовский плакат, отбрось “леригию” — унылый кавардак, забудь “плохие слова” — учебный коллаж. И все такое прочее.

И такое, но совсем иное — в трех сериях, написанных за последние полутора года, включая ныне длящийся. На волю вырвался незаурядный лингвистический дар автора, VIP-леснувшись в длинноватых текстуальных обрамлениях “Анекдотов” — либо же утонченных, как оказалось, словесных ассоциациях, которые Харч положил в основу “Пареллелизмов” с “Германизмами”. К слову сказать, эти живописные основы созданы для совместного проекта с известным узбекским художником Вячеславом Ахуновым. Органично сделавшим орнаментально- текстовое оформление работ всей серии, и которые в технике цифровой печати были явлены зрителю на Международной выставке Совриска 2016 года в Ташкенте. В первых (12 картинах) он исследовал ориентальные истоки некоторых, вроде бы исконно украинских слов, вроде “кавуна”, “казана”, “кобзы”, “изюма”. Что касается следующей серии, пока насчитывающей две картины, то ее содержание адекватно прочитывается из названия, но ассоциативный ряд более изощренный. Все? Конечно, нет. Это — лишь анонс принципиально нового жанра. Под условным названием квази-наив.

И снова трудно переоценить роль фактурной подложки — но, может, она не так очевидна здесь, как в коллажах или авторской книге. Вместо затратного и чересчур раз-обыденного холста Олег Харч использует неудобную, шероховатую, не ласкающую глаз мешковину со всеми ее пакостными узелками и пупырышками, коварными переплетениями ниток ткани и утка, с которыми краска соревнуется, дабы облечь их вязкой, маслянистой субстанцией. Вне зависимости от своих намерений, автор высек в нашей дуще ностальгическую искру по базарным коврикам нашего детства, которые родители вешали в спальнях над нашими же головами. Германизмы — кстати, тоже не волюнтарная прихоть художника: весомая часть этих ковриков приходила сюда из весей оккупованной советскими воинами-соколами ГДРии. И лишь остаток — с базаров, облюбованных героями третьей новеллки “Операции Ы”.

Да и о детстве — неспроста: Олег Харч предлагает вариант современной украинской ИДИЛ-лии, без понаехавших русалок и заезжих лесных мишек по среди бурелома. (И с ними разберутся). Здесь — воистину “Восток и Запад вместе”, оба — за пределами Украины. Вест-гамбургер и Ориентальный рахит-лукум объебеняются, как в тарелке общего пользования — все–таки остаясь в пределах вверенной им серии. Но и у безусловно европейских “Германизмах”, начатых в этом году, дают о себе знать орнаментальные капризы, узорчатые арабески, то есть, все то, что мы привыкли считать прерогативой другого культурно-географического региона. Диптихальность серий кажущаяся — Восток и восторг, то есть Запад, как у Киплинга, продолжають ползти (или нестись сломя голову) каждый своим путем… но под зорким оком нашего автора.

Наконец, “Анекдоты о главном” — название отсылает к пресловутым “Старым песням о г (л)авном”, коим, верно, во сне не приснилась бы неудержимая ирония Харча. Собственно, какие здесь анекдоты, подавно — песни: болтливые, аки жисть, рассказки, потоки которых щедро заливают верхныие и нижние этажи картинного изображения, оно же в их присутствии сжимается, словно клок шагреневой кожи. Более того, они обступают его со всех сторон по периметру, не претендуя на сносную раздельность фраз — но, при желании, рассказку, поднапрягшись, прочитать можна. Впрочем, большинство рассказок знакомы нам с пеленок — как о москале, не умеющем плавать, равно, как и гутарить на языке “братского народа”, оттого он и утоп в бурных водах “братской реки”…

Если в двух предыдущих, скажем так, “изменных” (антипод “низменным”) сериях Олега Харча смысл оборачивался орнаментальным парадоксом, то в “Анекдотах…” он выглядит чересчур уж прозрачным и оче-дивным. И то, и другое впечатление являются ложными — что доказывает неоспоримый факт естественного взаимокоординирования всех перечисленных серий. И в первом случае лингвистические экскурсы были толчком для живописного эксперимента, хотя им не исчерпывались, и в случае следующем (очередность также фиктивная, ибо все три серии задумывались и создавались почти синхронно) народный юмор напряженно искал свежей формы осбственного обнародования. И находил — на територии, некогда очерченных отечественной “волевой гранью”, которая, к слову, слов чуралась.

(Отдельное исследование можно было бы написать о причудливых формах “картинного сердечника”, в которые Харч втямяшивает истории как таковые, от полуовала, до пятна сложной, остроугольной конфигурации. Но преобладает все же нейтральность традиционного формата, унаследованная художником из предыдущих периодов собственного творчества. И хочется, и колется: формальный прием угрожает узурпацией сложносочиненного впечатления, которое вольнее чувствует себя в пространстве легитимной традиционности. До какой степени Харч способен поддаться очарованию самодостаточного орнаментализма, покажет время).

Итак, в украинской живописи возникает новый, неожиданный симбиоз глаголения и показывания, логической артикуляции и непосредственного зрительного образа. Нечто отдаленно похожее существовало у нас в эпоху барокко — но только в графической сфере: народной картинке, гравированном лубке, заменявшем большинству населения книгу и картину — а также газету и телевизор, тогда не существовавших и в проекте. Поскольку все перечисленные блага цивилизации (мы не вспомнили интервент-Интернет!) оккупировали более-менее зажиточные украинские жилища, то новорожденному художественному жанру нет нужды поучать — и развлекать — много (мало?)требовательный пипл.

Картина сегодня — уникум. Особенно, если она создана Олегом Харч- Харченком. Ошеломлять — его цель. Тешить взор — его призвание. Провоцировать к размышлению — его интенция. Три в одном… но счет не окончен. Творческая биография нашего автора продолжается, а мы коснулись лишь нескольких узелков… колючей дерюги, заполненной красками и образами. — Еще не Sera!

Олег Сидор-Гибелинда, кандидат искусствоведения. Киев. Март 2017 года

* Авторизированный перевод с украинского.