После 2020 мне все чаще стали попадаться в руки книги, написанные в жанре, который в беларусском поле раньше не являлся лидирующим. В его определении стало звучать слово автофикшн, хотя, по сути, речь скорее шла о неком синтезе блога и мемуара — слишком уж плотно в такой прозе присутствовало документального и нередко достаточно мало — литературного. В сюжет могли вплетаться дневниковые записи, письма, списки, приватные sms, заголовки из Telegram-каналов, неотредактированные наблюдения и анекдотические истории с участием реальных людей, призванные скорее развлекать, чем предлагать рефлексию. Акцент таким образом делался именно на достоверность, личную перспективу и контекст времени с откровенностью, преподносимой как основное достоинство прозы. Перевернув последнюю страницу одного из таких произведений — романа Павла Антипова с длинным, как вереница вагонов, названием Куда-нибудь приезжать, что-нибудь делать и уезжать, я задалась вопросом: о чем свидетельствует рост популярности такого жанра и почему сегодняшние писатели из Беларуси выбирают именно его?

В мировой литературе автофикшн, конечно, явление не новое: в это свободно дышащее понятие можно включить и Дар Владимира Набокова, и Crudo Оливии Лэнг, и Ерофеева с его Петушками, и даже наш Прудок Горвата. Но качественный скачок интереса к такого рода прозе наметился все же именно во второй половине прошлого века, закономерно отражая ускорение, рассредоточение и размытость — как пейзажа за окном набравшего обороты поезда (моя личная перекличка с образом электрички у Кравченко), так и предсказуемости в планировании жизненных событий per se. Расфокус четкости мира, языка, и человека — как пишущего, так и читающего. В какой-то степени прежние ориентиры и каноны просто перестали восприниматься как sexy — только truthiness, только хардкор the death of expertise. Но предложение, полагаю, находило и спрос — читателям, уставшим от универсальности большой истории тоже хотелось той самой, пусть и плохо слепленной, но своей, родной, правды неидеальных, уникальных голосов — вместо стройного старого хора песен о главном.

Мемуарный всплеск в Беларуси отягощается, как всегда, нашей локальной спецификой — травмой от социально-политического (а параллельно с ним, закономерно, психологического) контекста 2020+. Репрессии, уничтожение независимого культурного сектора, разгром СМИ и издательств, вынужденных переизобретать себя с нуля в эмиграции — в условиях писателей-экстремистов и читателей-террористов форма исповеди-монолога-признания выглядела более чем логичной модальностью речепорождения.

Не имея ресурса писать о будущем и дистанции писать об опрокинутом настоящем (исключения все же были), авторы из Беларуси — вне зависимости от их в настоящий момент географического нахождения — обращались к прошлому по причине естественного желания зацепиться за смысл, представить хронологию поиска вариантов ответов на вопрос А как вообще сюда попали? И автофикшн, в широком смысле слова, тут действительно уместен, позволяя через прозу проговорить новое/другое/болезненное: эмиграцию, столкновение с насилием, поиск, распад, пересборку идентичности через всматривание в детство и взросление.

Здесь интересно отметить, что в случае ряда книг, выпущенных последние годы в издательстве "Мяне няма", в поле внимания авторов в большей степени отражался период, предвосхищающий поворотный 2020, словно состояние между эйфорией и травмой в итоге обострило память до катастрофы турбулентности, отпечатавшись в эмоциональных слепках навсегда утраченной реальности. Словно, все, что мы делали или не делали, чувствовали или подавляли как в том самом августе, так и в нескольких августах до него, вдруг начало восприниматься судьбоносным (даже желание приготовить мужу гороховый суп) — достойным томика в несколько сотен страниц и, возможно, и увеличительного стекла терпеливых потомков.

Когда государство пытается стереть или исказить правду, личные истории становятся формой документа, артефактом времени, ускользая как от цензуры, так и от самоцензуры. Героини и герои такой прозы позволяют себе некрасивость, хрупкость, где-то даже нелепость и жалкость — все то, что, как раз и является ингредиентами откровенности.

Например, протагонист романа Павла Антипова. Наблюдая за эпизодами его жизни с 2006 по 2013, разложенным на смс-главы мушкетерских приключений в компании Поэтов и женщин, ты достаточно быстро понимаешь (и принимаешь) отсутствие флёра конвенционально-маскулинного. Драматичные метания между совершенно уже немодным литинститутом и европейским лишь в названии Еврорадио, между вездесущестью Хадановича, очарованностью Рыжковым и нытьем по гонорарам, стремительно расходящимся на разномастный алкоголь, начинают восприниматься околотерапевтической (само)иронией. Какая-то надуманная истерика среднестатистичного беларусика, как сказал бы один мой знакомый фотограф. И ведь это все такое вялотекущее — от смс к смс — от года к году — и есть наше (когда-то) настоящее настоящее.

А потом в дверь постучали…

Да, порой некоторые томики с подобными откровенностями могут казаться пустыми, нелитературными. Слишком уж неотредактированно ЖЖ-шной кажется их проза: повторы, провисающие главы, скучные подробности и нарочито авторская небрежность. Иногда, возвращая книгу на полку, ты толком-то и пересказать затрудняешься, о чем и к чему все это было, но бумажный след — и это важно — при этом остается вполне физический. Даже просыпается жажда нормального, придуманного, романа, но потом в инстаграм появляется соблазнительное фото кофе, круассана, руки и новой обложки с отдаленно знакомым именем, и снова просыпается надежда на хороший текст. Но что есть в нашей пене дней определение хороший?

А если серьезно, наблюдать за лавиной откровенностей интересно; повторюсь: такая мемуарная литература мне представляется важной именно как документ, как коллективная биография, отражающая, несмотря на разнообразие и тональность голосов, общую эмоциональную палитру — потерянность и потерю, поиск с переменной успешностью, отсуствие страха посмотреть на себя в зеркало и обратить в слова то, что ты там видишь. Да, не исключено, что лет через десять-двадцать, после того как герои воспоминаний и анекдотов перейдут из категории личных знакомств в имена без четкого образа и репутации, с ними ассоциирующихся, их контуры — без осмысленной начинки сюжета и глубины поднимаемых вопросов — утратят привлекательность (или превратятся в легенды?), хрупкая память истончится до воздуха, суп остынет, а свечка погаснет.

Но пока мы можем быть уверены лишь в одном: уставшие, напуганные, нередко влюбленные или подвыпившие и постоянно попадающие в нелепые ситуации, мы продолжаем быть собой. И если Паша, Вика, Сергей или даже Максим хотят рассказывать о своих буднях, а кто-то имеет ресурс эти воспоминания публиковать и читать, тому и быть. Напечатанные книги лучше, чем молчание безнадежных. А время потом без нас ответит на вопрос, что из этих автофикшн-мемуаров на самом деле — литература. Когда-нибудь.

май 2025,

Берлин