Donate
Books

"Варшава" Владимира Козлова: лбом о железную горку памяти

Olga Bubich11/03/25 19:16137

Мужчина в помятом спортивном костюме заходит в трамвай и плюхается на место между желтым автоматом для покупки билетов и дверьми. Привычным жестом сбрасывает капюшон, обнажая бритую голову. Затем, пробежавшись взглядом по пассажирам, так же, почти на автомате, открывает полторашку "Львівське" и делает пару дерзких глотков: бутылка сжимается характерным пластиковым звуком. Костяшки пальцев у него плотные, опухшие, на среднем — татуировка православного креста. Стараясь не привлекать внимание, кладу книгу с русским названием на обложке в рюкзак. Последнее, что бы мне хотелось — обратить на себя внимание этого парня, словно вынырнувшего в мартовский вагон со страниц белого томика. Берлин 2025 соединятся с Варшавой 1993 из одноименной книги Владимира Козлова, и пары десятков лет и тысячи километров между географиями моего сегодня и свежей постсоветской реальности истории из-под обложки с бегущим зайцем недолговечной беларусской валюты словно никогда не было. Автоматический голос на немецком произносит следующую остановку — я поднимаюсь, чтобы пробраться к выходу. Пассажир из "Варшавы" ставит гедонистическую точку в объявлении пивной отрыжкой.

Фотография книги Владимира Козлова "Варшава", сайт издательства "Мяне Няма", 2024
Фотография книги Владимира Козлова "Варшава", сайт издательства "Мяне Няма", 2024

"Варшава" модного беларусского издательства "Мяне няма", постепенно обретающего репутацию терапевтического кружка мужчин-мемуаристов с кризисом среднего возраста, — мой у них фаворит. Однако у Козлова, в отличие от рефлексирующих Кравченко или Сулима, ни грамма экзистенциальной романтики электричек или ершистости иронии эмиграции в модусе survival instinct не наблюдается, и кризис здесь более универсальный — экзистенциально исторический. С первых строк — лбом о железную горку памяти: только Балабанов, только хардкор. Причем декорации суровых беларусских 90х, до мурашек достойно точно, переданы всеми доступными средствами. Стиль, образы, диалоги и экономное хайку концовок абзацев вставляют не хуже "Балтики 9" вместо пар на втором курсе — настолько убедительно, что Балабанов превращается в Линча, а персонажи романа входят в твой собственный вагон трамвая.

"Стою у окна. Дождь. По стеклу размазались капли. Дядька с портфелем идет к желтому "Москвичу-412". В комнате — холодно, отопление включают не раньше пятнадцатого октября." И это только первый абзац. Бум! — и ты уже в 1993, в мире из пластиковых стаканчиков, постеров с дебильным оскалом Шварценеггера на стене вонючей общажной комнаты, зажеванных кассет "Нирваны", косух, ангор и разговоров о самом-главном-ни-о-чем. Козлов ведет туда, вслед за Янкой, по шпалам глаголов в настоящем времени, скупыми тропами коротких предложений, начисто лишенных наречий и прилагательных и визуально сопоставимых с документальными поисками Бориса Михайлова или Игоря Савченко. Внутренняя геометрия с видом на серый ландшафт — с комментариями. Писатель, в обличье рассказчика студента Вовы, смотрит в окно, за которым (идет дождь и время) жизнь замерла в парадоксе столкнувшихся режимов. Из цветного здесь разве что отпечаток помады на ободке чашки, прошедший сквозь сканер взгляда — и герой здесь даже скорее не рассказчик, а хроникёр: розовый след так же важен, как и документация скачков курса доллара и размеры нищенской зарплаты. В наслоении двух реальностей — расколотого совка и перемен, долгожданных, непредсказуемых и полностью лишенных логики и тормозов, — рождается пугающе правдивый текст.

Несмотря на сравнение с Балабановым, "Варшава" Козлова все же многогранее и деликатнее — и, возможно, именно этим она зацепила меня больше, чем другие книги мужской линейки новой эмигрантской литературы из Беларуси. Польская столица в названии, например, читается обманкой и появляется лишь ближе к концу, мельком, как непримечательная, никому не интересная, станция на маршруте к обещанному и недостижимому доброму и светлому (again?). Варшава здесь — не город, а случайный пример, иллюстрирующий кофмортное безразличие иностранного пузыря по отношению ко всем, условно, Другим. Путая Беларусь и Россию и смешивая в один коктейль совершенно разные пост-коммунистические истории и географии, водитель-иностранец в одном из финальных эпизодов романа, подвозя героя до Берлина и "улыбаясь во весь рот", транслирует то, что десятилетия спустя, мы будем так часто встречать в реакциях deeply, или не очень, concerned европейцев.

"— У меня есть один друг из Варшавы…

— Так это же не Россия…

— Ну и что? Все равно — Восточная Европа. Правильно?

— Правильно."

Звеняще актуален в этом диалоге не только оптимистичный пофигизм человека далекого от феноменологии серого пейзажа в квадрате окна, но и ответ героя. Купив на заправке "сникерс" и бродя на следующий день по немецкой столице с ворохом мыслей в голове, тем же уставшим взглядом пытающегося выжить (уже выжившего?) постороннего он сканирует город. Видит ли он разницу, соглашаясь с подругой, перебравшейся в мир Других? Или так и остается со своим "правильно" и защитным аргументом "страна как страна"?

В последнем абзаце писатель не дает ответа, но через запятую герой наблюдает очень разных — нарочито больше не серых — прохожих, закольцовывая повествование почти прекратившимся дождем. Алко-марафон тоже на паузе, а вместо него провисает коленками старого трико пауза выжидательной тревоги от встречи с новым… И в этом опять же — дух отходняка от чертовски сложного времени, где просыпаться уместно либо нетрезвым, либо уже мертвым. А как сейчас?

март 2025, Берлин

Фотография книги Владимира Козлова "Варшава", сайт издательства "Мяне Няма", 2024
Фотография книги Владимира Козлова "Варшава", сайт издательства "Мяне Няма", 2024

Author

Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About