Первым спектаклем Дока на новой площадке «8/3» станут «Правозащитники» Елены Греминой. В основе спектакля — их, как говорила ЕА, «нелогичная жизнь», замкнутость, выгорание, отсутствие личных интересов и тосты в честь первого правозащитника доктора гааза. Такая вечеринка. Единственная вечеринка, которую мы можем устроить в честь открытия.

Публикуем предисловие Анны Добровольской к пьесе «Правозащитники» — специально для сборника документальных пьес Театра.doc.

Идея этой пьесы родилась совершенно случайно, казалась спонтанной, но, как я теперь понимаю, получилось все очень закономерно.

Мы ехали с Еленой Анатольевной и Аней Гаскаровой на такси в аэропорт Стокгольма, уезжая с маленькой и милой конференции, посвященной гражданскому обществу в России.

Про организаторов конференции я раньше никогда не слышала, и сразу же после мероприятия они исчезли, не ответив ни на одно письмо.

Тем проще думать, что их миссия таким образом была полностью выполнена.

Они хотели собрать не только правозащитников и активистов, но и представителей культурной среды. Я нашла в участники двух художников, а Театр.doc шведы нашли и пригласили сами.

Помню, как боялась, что приедут какие-нибудь буйные театралы, которые будут рассказывать про ужасный путинский режим. Но приехала ЕА, смешная и добрая, она все расспрашивала, откуда у меня такой английский, смеялась, что так учат только в ФСБ. Ей как раз нужно было выпускать спектакль «Подлинные истории…», поэтому она все время выпадала из наших общих бесед, а когда мы шли гулять, доходила до ближайшего кафе с вай-фаем и говорила: ну вы идите, я вас потом догоню, мне надо диалог дописать.

Я в то время много занималась просветительскими и PR проектами о правозащите, пыталась продюсировать документальный кинопроект о правозащитниках, и меня непрерывно мучил вопрос, как говорить об этом так, чтобы люди не «заводились», не приходили к мысли «какой ужас», не считали бы всех правозащитников ни святыми, ни идиотами. И когда ЕА выступала на той конференции и рассказывала про Doc, мне вдруг показалось, что это может быть чем-то очень крутым.

Когда мы уже уезжали в Москву, прямо на заднем сиденье такси, по дороге в аэропорт кто-то из нас первой сказал: «А давайте сделаем документальный спектакль о правозащитниках?», а кто-то ответил: «Хотела вам предложить то же самое». Оказалось, что еще со времен «Часа 18» Гремина влюбилась в правозащитников, и очень хотела «вернуть им долг», сделав про них спектакль.

Я при этом была совершенно уверена, что я, в лучшем случае, помогу найти денег, и, дай бог, смогу что-нибудь посоветовать, но Елена Анатольевна произнесла знаковую фразу «Анечка, вы все и будете делать, больше ж некому». Теперь уже я понимаю, что это основа философии Театра.doc, и это то, почему он совсем не собирается умирать со смертью своих основателей. «Мы все и будем делать, больше ж некому».

Дальше начались прекрасные, но мучительные 10 месяцев. Я была человеком, который не только в документальном, но и в художественном театре совершенно не разбирался, поэтому мы с Еленой Анатольевной устроили мне очень краткий курс молодого бойца. Она рассказывала мне, что такое вербатим, я ей — что такое правозащита. Я поняла главное — в интервью героев обязательно нужно взломать и заставить говорить интимные и неприятные вещи, а там разберемся. Так примерно и получилось, я пыталась ломать героев, и по факту — каждое интервью переламывало меня. Выбирать героев было очень сложно, в итоге мы решили идти таким путем: выбирать тех, без кого не мыслила спектакль я, и без кого не мыслила спектакль ЕА. Для меня это были Игорь Каляпин, Игорь Сажин, Андрей Юров, Светлана Ганнушкина. Для ЕА — Людмила Альперн и Валерий Борщов, те, с кем она уже работала раньше, когда разбиралась в устройстве российских тюрем.

Не все интервью в итоге вошли в спектакль, и до сих пор мне кажется, что стоило беседовать еще как минимум с десятком людей, просто чтобы услышать их точку зрения, чтобы отразить их историю. Хотя очень быстро стало понятно, что все отразить просто невозможно.

Монтаж текста пьесы был мучительным, потому что я выделяла как «важные» и «необходимые» километры текста, а ЕА все это безжалостно вычеркивала и клеймила как «антитеатральное». Сейчас я понимаю, насколько она была права, но тогда мне казалось, что нужно непременно сказать обо всей философии и истории, иначе это все вообще не имеет никакого смысла.

Елена Анатольевна говорила, что ей хочется, чтобы зрители обязательно рыдали. У меня при этой мысли шевелились волосы на голове, меньше всего хотелось рыданий, а больше всего — чтобы зритель хоть как-то разглядел живых людей за всеми этими «иностранными агентами», «святые, которые помогают людям», «безумные бессребреники» и прочими ярлыками о правозащитниках.

ЕА в итоге победила, все рыдают, хотя я надеюсь, что хоть какие-то личные истории наших героев в пьесе проступают.

Было три или четыре варианта текстов пьесы и формы спектакля, в какой-то момент Елена Анатольевна вдруг обнаружила историю про Доктора Гааза, и, благодаря его фигуре, все начало складываться, хотя, как написал Павел Руднев, «текст пьесы антитеатрален, и это может быть как проблемой, так и достоинством». И мне до сих пор кажется, что он такой, и каждый раз жалко зрителей, которых мы снова и снова погружаем в это безумие. Но для них это полтора часа ужаса на сцене, а для героев спектакля — это жизнь, которую мы и хотели разглядеть за всем этим ужасом. Надеюсь, получилось.