В своих предыдущих эссе известный враг массовой культуры Марио Варгас Льоса критиковал вседозволенность, публичность, аудиовизуальные медиа и цивилизацию спектакля. На этот раз он разбирает два наиболее губительных для культуры явления — политкорректность, утверждающую равноценность всего, и научное мышление, требующее, чтобы всё новое было лучше, чем старое.

В разные времена слово «культура» имело разные значения. На протяжении многих веков культура была неотделима от религии; в Древней Греции её ключевой составляющей была философия, в Риме — право; в эпоху Ренессанса — искусство, в эпоху Просвещения — наука. Но несмотря на различия, культура всегда была общим наследием из идей, ценностей и произведений искусства, сводом исторических и философских знаний.

Во все времена существовало разграничение между теми, кто обогащал культуру и теми, кто не проявлял к ней интереса или отвергал её. Разделение на культурных и некультурных людей было основано на общей системе ценностей и общих критериях культурности, а также общих моделях мышления и поведения.

В наше время всё изменилось.

Понятие культуры расширилось настолько, что — хотя никто и не решается сказать об этом вслух — культура превратилась в фантом.

Если каждый человек считает себя культурным (или определение культуры исказилось настолько, что каждый вполне оправданно может считать себя таковым), это означает только то, что культурных людей больше нет.

Первые семена упадка культуры посеяли антропологи, руководствовавшиеся лишь уважением к изучаемым ими примитивным сообществам. Они определили культуру как сумму верований, знаний, языков, традиций, обычаев, умений и систем родства — словом, всё то, что сообщество говорит, делает и почитает. Такое широкое определение имело целью покончить с присущими этнографии предыдущих лет расовыми предрассудками, за которые Запад не переставал себя порицать. Намерение антропологов было в высшей степени благородным, но, как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад. Одно дело утверждать, что все культуры заслуживают изучения поскольку все они представляют собой ступени на пути развития цивилизации, и совсем другое — утверждать, что все культуры равноценны в силу того факта, что они существуют.

Политкорректность восторжествовала: мы уверовали, что все культуры в равной степени выражают разнообразие нашего мира и что делить их на более и менее развитые, или даже на современные и примитивные — это проявление высокомерия, догматизма, колониализма и даже расизма.

Поставив знак равенства между разными культурами, этнографы и антропологи тем самым уничтожили классическое определение культуры. Социологи совершили аналогичную революцию в собственной области, поставив на первое место популярную культуру — менее утончённую, искусную и возвышенную, чем традиционные формы, но также более свободную, искреннюю, критичную и смелую.

Смерть традиционного понятия культуры породила несколько увлекательных книг. Одна из них — «Рабле и его мир» Михаила Бахтина. В ней русский критик противопоставляет «народную культуру» официальной, аристократической культуре. По его словам, последняя создаётся и культивируется в салонах, дворцах, монастырях и библиотеках, тогда как народная культура рождается и живёт в тавернах, на улицах, ярмарках и карнавалах.

Народная культура высмеивает официальную, выставляя напоказ то, что та подвергает цензуре — половую жизнь, выделительную функцию и непристойности — и противопоставляет «дурной вкус» так называемому «изысканному вкусу» господствующих классов.

Но не стоит путать предложенное Бахтиным разделение на официальную и народную культуру с распространённым в англосаксонском мире разграничением между «хайбрау» и «лоубрау» культурой. Это последнее всё ещё находится в пределах классического понятия культуры. Отличие «хайбрау» от «лоубрау» в доступности того или иного произведения пониманию читателей, слушателей или зрителей. Поэт Томас Элиот и писатель Джеймс Джойс в этой классификации принадлежали бы к «хайбрау» культуре, тогда как Эрнест Хемингуэй и Уолт Уитмен считались бы примерами «лоубрау» культуры, поскольку они понятны рядовому читателю. Но в обоих случаях речь идёт о литературных произведениях. Бахтин и его последователи (сознательно или нет) пошли намного дальше, поставив знак равенства между наличием культуры и её отсутствием; они возвысили отсутствие культуры, заявив, что примитивность, вульгарность и нестройность можно компенсировать жизненной силой, юмором и честным описанием главных человеческих переживаний.

Из страха показаться неполиткорректными, мы стёрли границу, разделявшую наличие культуры от её отсутствия и культурных людей от некультурных.

Некультурных людей больше нет — следовательно, каждый человек культурен, даже если он никогда не читал книг, не посещал музеев, не слушал музыки и не стремился познать мир, в котором живёт.

Мы хотели положить конец элитарности, к которой испытывали неприязнь просто потому, что само слово «элита» подразумевает неравенство и привилегии, противоречащие нашим эгалитарным идеалам. Год за годом мы подрывали авторитет этого кружка педантов, которые посмели поставить себя выше нас и утверждать свою монополию на знание, нравственность и хороший вкус. Мы победили, но это была пиррова победа, ведь теперь мы живём в мире, где всё перемешано; в мире, где к культуре относится одновременно всё и ничего, так как больше невозможно определить, что есть культура.

Мне могут возразить, что сегодня совершается как никогда много научных открытий и технологических прорывов, печатается как никогда много книг и действует как никогда много музеев, а произведения современного искусства покупаются за неслыханные суммы. Да и как можно говорить об отсутствии культуры, когда построенные человеком космические аппараты достигают отдалённых планет, а уровень грамотности выше, чем когда-либо в истории? На это я отвечу, что прогресс очевиден, однако он был достигнут усилиями не обычных людей, а специалистов. А пропасть между культурой и специализацией настолько же велика, как между кроманьонцем и Марселем Прустом. Кроме того, хоть уровень грамотности сейчас и выше, чем раньше, это количественное различие, а культура — это вопрос качества. Именно благодаря высокой степени специализации в науке страны накопили достаточно оружия массового поражения, чтобы уничтожить нашу планету и загрязнить космос. Это положение вещей — одновременно научное достижение и проявление варварства, то есть в высшей степени антикультурный факт, если, как считал Томас Элиот, «культуру можно определить как то, что делает жизнь стоящей того, чтобы жить».

Культура играет — или, по крайней мере, играла, когда ещё существовала — роль общего знаменателя, позволявшего установить связь друг с другом самым разным людям, которые в силу развития науки вынуждены были сосредоточиться на своей узкой области и отдалились от остальных. Культура служила компасом, помогавшим людям не потеряться среди умножающихся знаний и понять, что важно, а что — нет. Никто не может обладать всеми знаниями одновременно, но благодаря культуре у людей была иерархия знаний и ценностей.

Сегодня, в эпоху специализации и упадка культуры, на смену стройной иерархии пришла аморфная смесь.

Сегодня всё приемлемо и равноценно и больше невозможно объективно оценить, что красиво, а что — нет. Сам вопрос утратил актуальность, ведь понятие красоты оказалось дискредитировано вместе с классическим понятием культуры.

Специалисты продолжают продвигаться вперёд в своих областях, не замечая, что происходит вокруг, и не желая понимать, что их достижения могут породить хаос в других сферах жизни. Эти «одномерные люди» служат примером того, как можно быть одновременно отличным специалистом и некультурным человеком, ведь вместо того, чтобы сближать их с другими людьми, профессия заставляет их ограничиваться одной узкой областью, представляющей собой лишь каплю в обширном океане знания. Тенденция к специализации существовала со времён возникновения цивилизации и усиливалась по мере умножения знаний, но всегда было меньшинство, культурная элита, обеспечивавшая связи между членами общества. Эти люди не только умели находить точки соприкосновения между различными областями знаний, но и обладали нравственным авторитетом, будь то религиозным или светским.

Благодаря этому, интеллектуальный и творческий прогресс не был оторван от человеческих нужд, что обеспечивало не только улучшение условий жизни, но и нравственное обогащение общества, снижение уровня насилия, устранение несправедливости, эксплуатации, голода, болезней и невежества.

В своем эссе «К определению понятия культуры» Томас Элиот утверждал, что культуру нельзя отождествлять со знанием (кажется, что он обращался скорее к нашему веку, чем к своему собственному, ведь тогда проблема не была настолько серьёзной, как сейчас), поскольку культура предшествует знанию и направляет его, придаёт ему нравственную окраску. Будучи верующим, Элиот видел в ценностях христианской религии основу знаний и норм поведения, которые он называл культурой. Но я не считаю, что вера — единственное противоядие от губительных последствий умножения знаний — ядерного оружия и ядовитых химикатов, загрязняющих воздух, почву и воду. Начиная с XVIII—XIX века, эту функцию для многих западных людей успешно выполняет светская нравственная философия. В то же время, многим другим людям вера в трансцендентное существо необходима, чтобы преодолеть бессилие и отчаяние.

Иерархии в различных областях знаний; неразрывная связь нравственности и свободы, гарантировавшая развитие творчества и в то же время решительно отвергавшая всё, что противоречит основам человечности и ставит под угрозу выживание людей; элита, сформированная не на основе происхождения, экономической выгоды или политических взглядов, а на основе таланта, личных заслуг и нравственного авторитета, необходимого для определения приоритетов в искусстве и науке — вот чем была культура в самые просвещённые времена. И мы должны возродить это, если не хотим и дальше слепо двигаться навстречу самоуничтожению.

Нельзя ожидать от науки и искусства выполнения одних и тех же функций. Именно то, что мы перестали видеть разницу между ними, привело к нынешней неразберихе в области культуры.

Наука и технология движутся вперёд, отбрасывая старое; прошлое для них — это кладбище мёртвых идей, на смену которым пришли новые открытия. Но литература и изобразительное искусство никуда не движутся и не стирают прошлое; наоборот, они оберегают прошлое и черпают из него вдохновение. Вот почему, несмотря на все различия, Веласкес настолько же современен, как Пикассо, а Сервантес настолько же современен, как Борхес или Фолкнер.

Понятия специализации и прогресса неотделимы от науки, но неуместны в области искусства. Разумеется, это не означает, что литература, живопись и музыка стоят на месте. В то же время, произведение искусства, достигшее определённого уровня мастерства, не умирает с течением времени и не сменяется другим; оно продолжает жить, эволюционируя и обогащая следующие поколения. Вот почему до недавних пор литература и изобразительное искусство были основой культуры и помогали устанавливать связь между людьми несмотря на разные языки, традиции, убеждения и эпохи.

Люди, которые сегодня восхищаются Шекспиром, Мольером, Рембрандтом и Моцартом, чувствуют связь с теми, кто восхищался ими в прошлом.

Постепенно произведения искусства становились всё более сложными и доступными всё более узкому кругу людей. При этом, новые экспериментальные и авангардные произведения выражали неизвестные прежде грани человеческого опыта, порождали новые формы красоты, образовывали своих читателей, зрителей и слушателей, что позволяло им стать частью общего наследия. Без сомнения, культура может и должна быть экспериментальной, при условии что новые формы и техники расширяют спектр жизненного опыта, меняют наше восприятие и открывают для нас неизвестные прежде аспекты человеческой ситуации.

Культура может быть экспериментальной и самокритичной, вдумчивой и мечтательной, чувственной и поэтичной; она может непрестанно побуждать к переоценке каждого убеждения, каждого мнения и каждой теории. Но она не может быть оторвана от реальной жизни, которая не имеет ничего общего с шаблонами, софизмами и фальшью. Возможно я излишне пессимистичен, но мне кажется, что мы с нашей безответственностью, сравнимой только с нашей необузданной любовью к развлечениям, превратили культуру в один из тех песочных замков, которые разрушаются под первым же порывом ветра.

©Mario Vargas Llosa

Больше на paranteza.info