12 июня 2013 году в ходе митинга защиту узников «Болотного дела» был задержан за чтение стихов «в неположенном месте» Павел Арсеньев, после чего во время нахождения в отделении милиции на ул. Чехова им было написано стихотворение "День России".

Месяц спустя этому очень было посвящено полемическое эссе Александра Житенева "Мегафон как орудие производства" (Colta.ru).

Еще год спустя, само стихотворение появилось в переводе R. Meyer на английский в газете "Circling the Square" (Cicada Press), выпускавшейся русскими и украинскими художниками в знак протеста против военных действий.

Публикуем эти тексты для реконструкции событий, когда нам еще доводилось выходить на улицу без страха и собираться на площадях, а также в знак очередного празднования российской государственности (на карантине).

День России

«на территории марсового поля в присутствии граждан
читал стихотворение с грубыми несдержанными выражениями,
чем выразил явное неуважение к обществу
и общественной морали, нарушил общественный порядок.
на замечания сотрудника полиции не реагировал»

(из протокола об административном правонарушении №016170 от 12.10.13)

в тот день я решил все–таки заехать на митинг,
хотя велосипед так и не удалось починить,
на марсовом поле собралась типичная политическая тусовка:
немногочисленные фрики, ратующие за отделение
ленобласти от россии,
еще какие-то психоделические флаги —
было видно, что протест выдыхается:
люди уставали и одновременно
начинали опасаться ходить на митинги.
меня попросили прочитать стихотворение
в поддержку узников 6 мая,

я решил прочитать одно стихотворение
эдика лукоянова, которое мы недавно издали в крафте,
посвященное тому, как героические сюжеты
превращаются в реакционные символы,
и еще несколько других
(ненавижу читать публично свои стихи).

после этого, когда ваня овсянников
забирал у меня мегафон,
он успел шепнуть мне, что «власти недовольны
прочитанным (и, нужно полагать, написанным),
и тебя могут повинтить»

я рассмеялся этой старомодной опасности,
в уме пронеслось словосочетание
«третье отделение» и другие
ностальгические фантазии на тему «поэт и власть»,
и тут ко мне действительно подошли
двое представительных
и, разумеется, не представившихся мужчин в форме
и предложили пройти с ними.
по тому, как они приглушенно говорили,
было понятно, что им неуютно
участвовать в этом спектакле.
когда меня сажали в машину
от скандируемых лозунгов
о неподсудности мысли и все такое —
мне тоже стало неловко.

по дороге мы дружелюбно обсуждали с сотрудниками то,
может ли поэтическое произведение содержать
бранные выражения,
с каких лет детям допускается слышать последние
(«там же были дети!»),
является ли публичным только митинг или и та
ситуация,
когда меня везли в отделение,
а сотрудники щедро пользовались
нецензурной бранью.
они также спрашивали, кто же такое печатает
и каковы тиражи у этих изданий.
еще меня попросили дать почитать книжку,
а пробежав соответствующее стихотворение, улыбались,
и явно были разочарованы: они понимали, что
десять служивых мужиков едут по жаре в пыльном автобусе
из–за какой-то непонятной им причины, которая сильнее их,
и они не могут ничего с этим поделать.
и речь не о силе слов.

по приезде в отделение я узнал еще больше
о своей стране в день ее независимости.
кадровый состав в основном состоял
из скучающих мужчин и женщин,
у большинства из которых
роль мелодии звонка выполняла песня группы «любэ».
коллектив был поистине многонациональным,
как народ страны, покой которого они охраняли:
узбеки, славяне, тувинцы, армяне,
одинаково расслабленно расхаживали в серой форме
с какими-то бумажками,
и было видно, что никому не хотелось ничего делать.
во всем царила беззаботная усталость и
предпраздничная атмосфера.
в углу был прикован человек
руками к двери, перемежавший
угрозы повесить дежурного на осине
(«ты видно, забыл, падла, некоторые годы нашей истории»)
с мольбами принести воды.
из камеры выпустили модного молодого человека,
колобродившего вчера на скутере и больше всего, по-моему,
раздосадованного разбитым айфоном
(мне пришлось дать ему свой телефон,
когда он хотел сообщить кому-то,
что с ним все в порядке).
вскоре несколько рослых мужчин привели
невысокую осторожно улыбающуюся женщину,
торговавшую виноградом,
принесли и поставили на пол и сам виноград.
(«миша, я что слепой, блядь, тут нет слова виноград в протоколе»).
привели и каких-то малолеток за распитие
легкого алкоголя на детской площадке
(задержавший их с ними же, перепуганными, и заигрывал).
прикованный продолжал осыпать всех проклятиями
и умолять о том, чтобы его отвели в камеру
(сначала, не заметив, что он прикован наручниками,
я подумал, что это довольно странное желание).
сотрудники продолжали орать друг на друга
и заниматься всем чем угодно,
только чтобы не оформлять протоколы.
в какой-то момент скучающий инспектор по делам
несовершеннолетних пожаловался своему коллеге,
что торчит здесь с 9 утра, а малолетнего правонарушителя
так и не привезли.
тот ему посоветовал сходить за 0, 33, чтобы было веселье,
проверка все равно в отделении не раньше восьми.
снова привели за распитие,
потом каких-то музыкантов за то, что они играли музыку на улице,
и в общем картина того, что сегодня находится вне закона,
вырисовывалась довольно отчетливая.

еще в отделении постоянно болтался ребенок,
какая-то пристав или майор решила привести сына на работу,
чтобы не нанимать няню, и он все время ластился к дежурному,
пока мамаша брала отпечатки пальцев.
(«можно 24, пункт 5 — как ты любишь!»
«вы что там ебанулись? он же таджик!»
«и что?» — «ну в смысле без документов»)

пока мы ждали в суде,
сопровождающие меня девушка и молодой мент
рассказывали друг другу о том, как они провели отпуск.
он говорил, что летал в таиланд в январе
и ходил там по ночным клубам («а хуле?»),
ей пришлось в ответ рассказать, что она предпочитает шарм-эль-шейх,
потому что это то же самое солнце и вода, а лететь ближе.
когда отпускные темы иссякли, она обратилась вдруг ко мне
по имени-отчеству и спросила, почему я выбрал
именно это стихотворение. но это было скорее
из какой-то рудиментарной вежливости к мифам литературы,
почерпнутым в школе, в которой девочки учатся всегда лучше.

судья явно торопилась домой,
хотя некоторая литературоведческая дискуссия
все же состоялась, тем более что в качестве адвоката мне достался
человек с серьезными гражданскими амбициями,
в результате чего литература вновь рисковала
стать предметом морального осуждения (и оправдания),
чего с ней не случалось уже давно.
но судье это быстро наскучило,
она была намного более современным человеком, чем мы.

наконец при выходе из здания дзержинского суда,
что на восстания, 38,
меня встретили ухмыляющиеся товарищи,
которые давно уже мечтали перестать переживать
по телефону и хотели просто отметить
сегодняшний день россии

Опубликовано в книге "Reported speech" (Cicada Press, 2019)

Мегафон как орудие производства

Александр Житенев

Когда самые важные новости приходят из зала суда, вся культура превращается в агору. В центре общего внимания — жест и формула. Ценятся актерская харизма и риторический талант. Критерий истинности — эффектность высказывания. Прав тот, кто первым сорвет аплодисменты.

В эту экспансию зрелищности втянуты все области культурного производства и, в частности, такая «интровертная», как поэзия, которая перестает быть «просто» работой со словом, притязая на артикулирование социальной проблематики и вынесение итоговых оценок.

Стремясь вырваться за рамки «геттоизированного» бытия, поэзия сегодня обличает и свидетельствует. Стилевая рафинированность не в чести. Слово должно быть аскетичным и прямолинейным. Не быть социальным поэтом сегодня не комильфо. И именно это вызывает вопросы.

«Новая социальная поэзия» — грандиозный фейк, но возник он не на пустом месте. Он возник из грез о социальности. В атомизированном обществе всегда будет запрос на единство. Здесь всегда хочется говорить «мы», и у этого эйфорического «мы» должен быть свой голос.

Поэзия как «осмысленное говорение», предполагающее связь «слова и дела», обнаруживает — пишет Александр Скидан — «глубинное родство» с политикой, понятой как «опытное — всегда рискованное, чреватое срывом и катастрофой — обустройство общего пространства бытия».

Еще раз: «новая социальная поэзия» — это культурный императив, она «долженствует быть». Если ее нет, ее надо выдумать. С ней связана мысль о сохранении субъектности, об автономии художника. В конце концов, если вы не занимаетесь политикой, политика занимается вами.

У нас уже был пример порождения литературного явления из концептуального аванса. Явление называлось «новый реализм». Оно так удачно фокусировало «ретро»-ожидания, что связанные с ним писатели, кажется, и по сию пору извлекают дивиденды из своего косноязычия.

Едва ли нужно напоминать, что символический капитал этого «реализма» также был обеспечен выходом в социальный контекст. Разницей тематических и стилевых ориентиров можно пренебречь. Общность принципов легитимации явлений куда более красноречива.

Аванс создает поле зачарованности. Художник, который оказывается в его центре, абсолютно неуязвим для критики. Высказывать сомнения в его творческой состоятельности неприлично. У него всегда есть индульгенция: он работает в «горячей» точке культуры.

И тут становится очевиден фатальный изъян такой модели: она создает инерцию долженствования. От апологетического тона уже невозможно избавиться: между восприятием и оценкой нет места для рефлексии. Настоящие путы любви, сети недоговоренности.

Неудивительно, что в разговорах о «новой социальной поэзии» обнаруживаются и ложность оппозиций, и заданность прочтений, и безальтернативность оценок. И это при том, что обсуждаемая художественная практика является откровенно спекулятивной и другой быть не может.

Главный признак, изобличающий рекламную природу публичных акций, — блуд многословия. Красивый политический жест не предполагает «программы», он исчерпывает сам себя. Он сам — слово. Способность к высказыванию такого рода делает избыточными любые другие.

В «социальной поэзии» налицо стремление конвертировать свое присутствие в точке социальной напряженности в символический капитал — желательно немедленно. «Самоценная застенчивая красота» умолчания, поясняет нам Кирилл Медведев, здесь некстати: «привилегию автора надо использовать без стыда и скромности».

Был на митинге — расскажи об этом. Был задержан — расскажи об этом. Сомневался, стоит ли повествовать о своем геройстве, — расскажи об этом. Это «хроника текущих событий», летопись противостояния системе. И не важно, что на первом месте уже не поступок, а субъект речи.

Но дело не только в переизбытке автодокументации, в невероятном нарциссизме левых. Дело в том, что чаемое единство слова и дела расслаивается здесь на гастроли с репертуаром автозака и «теплое» теоретизирование (о «теплом марксизме», напомню, говорил Кирилл Медведев в программе «Школа злословия»), что и в одном, и в другом случае приводит к китчу.

«Полифоническая конкуренция нескольких голосов, связанных авторской речью», в общем, не нужна; для «прямого политического высказывания», признается Медведев, больше «подходит песня». Левое искусство органически вульгарно, это плакат и балаган, в этом его фронда, его raison d'être.

Закономерно, что каждое рассуждение о гетерономии искусства в этом наборе координат превращается в апологию детского утренника, как в статье Романа Осминкина: «движение монахов и монашек за выборность игуменов и игумений», «общество православных феминисток за посещение церкви во время критических дней».

Очередная попытка «обогнать оформление» приводит к тому же, к чему приводила всегда: к отсутствию художественного результата. И ссылка на то, что сегодня нет «произведения», а есть «коммуникативная ситуация», ничего не меняет: «коммуницировать» тоже не получается.

«Новая социальная поэзия» предполагает маскарадную идентичность, постоянное ускользание из поля речи. Именно поэтому она может производить только безадресные эмблематические жесты. Упраздним разделение труда на творческий и ручной, напечатаем книжечку на крафт-бумаге.

Не лучше обстоит дело и с теорией, которая пересочиняется от случая к случаю. Слово здесь даже не инструмент, слово здесь — арабеска. Предмет анализа существует только внутри высказывания. Укоренение в реальности фикции и последующая война с ней — самый характерный ход.

«Субъект, — пишет Павел Арсеньев, — смотрит со стороны на свою речь, подвергает ее непрерывному сомнению и всегда стремится избавиться от ее власти». Но, простите, «власть» — это единица языка описания, в самой речи никакой «власти» нет. «Избавиться» от нее значит всего лишь сказать «избавился».

Однако вымышленность эстетической проблематики — лишь частное проявление зависимости от идеологического катехизиса. «Проблематизация» литературы, заявленная левыми, не может быть осуществлена ими в принципе, поскольку предпосылки собственной речи здесь никогда не ставятся под вопрос.

Преодоление «блаженного разноречия» во имя «пространства общего», декларируемое как цель — в частности, Арсеньевым, на деле оборачивается созданием замкнутого пространства «дискурсивной совместности», позволяющего не столько развивать теорию искусства, сколько поддерживать друг друга.

«Голод и холод публичного пространства», о котором писал Григорий Дашевский в связи с масштабными акциями протеста, в «социальной поэзии» свелся к эксплуатации оппозиционности как темы. Впрочем, если «центральной характеристикой сегодняшнего дня стало настроение», странно было бы ожидать иного.

Colta.ru / 12 июля 2013

We’ve finished compiling and laying out the totality of our latest publication, Circling the Square: Maidan & Cultural Insurgency in Ukraine. Advance PDFs are available for review, as well as for any interested readers while we await the finalized print edition. A free PDF will be made available after the release event. It’s ultimate form will be a full color 14” x 22.75” newspaper with broadsheet style entries, intended to be distributed at little or no cost.

The publication features a massive list of contributors, the majority in original English translation, as well as a complete Russian and Ukrainian index of source material.

Its contributors: Pavel Arsenev, Assembly for Culture in Ukraine, Larissa Babij, Oleksandr Burlaka, David Chichkan, Chto Delat?, Nikita Kadan, Volodymir Kuznetsov, Mariana Matveichuk, Dmitry Mrachnik of the Autonomous Workers Union, Anastasiya Osipova, Petr Pavlensky, Marina Simakova, TanzLaboratorium Performance Group, Anna Zvyagintseva, Larisa Venediktova, Alexander Wolodarskiy, Serhiy Zhadan. (For a full list featuring bios and links consult our original announcement here).

Its translators: Olivia Crough, Ian Dreiblatt, Ilya Kliger, J. Kates, Ronald Meyer, Dennis Ossipov-Grodsky, Anastasiya Osipova.

Expect to see the publication back from the presses within a weeks’ time. For further information consult the Titles section.

UPD: См. также стихотворение Романа Осминкина примыкающее к этому сюжету

бывает позовешь на митинг друга поэта
а сам знаешь что к митингам он скептически относится
говорит нужно изобретать новый язык политики
и с ним не поспоришь
конечно нужно изобретать этот самый язык
но вот вопрос как его изобретешь то
не участвуя в повседневной рутине борьбы
хотя борьба здесь конечно слишком пафосное слово
но другого пока нету
не изобрели еще…

так вот позовешь друга поэта на митинг
а он возьми и выматерись прилюдно
то ли по неопытности
хотя бывалый поэт и активсит вроде бы
то ли по недомыслию
а может быть и по своекорыстию
славы быстрой узника совести захотелось
но нет
скорее всего просто не подумал человек о последствиях
не каждый же день стихи по митингам читает
да и со статьями КОАПа спать не ложится
что логично
поэт ведь, а не правозащитник из какого-нибудь НКО

так вот позовешь друга поэта на митинг
а он возьми и прокричи «вечная слава любой поебени»
а люди в штатском тут как тут с видеокамерками своими
ай-ай скажут
как нехорошо получается
тут женщины дети и старики
а вы ругаетесь
а еще поэт…

ты конечно возмутишься
вину за товарища тобою позванного почувствуешь
сам то ты давно уже пленник собственных риторических и поведенческих клише
а у друга поэта нет нет да и живое слово прорежется
тот самый новый язык может быть начнет изобретаться
но тут же его и хвать
ты воспротивиться было попытаешься
21 век на дворе, а вы граждане милицейские ничему не учитесь
как сажали за слова так и сажаете
ну сколько же можно уже
вот и путин ваш говорит что в россии цензуры нет
нет у нас цензуры
а вы…
но куда там
смеются лишь в ответ
нечего говорят
поебенью разной заниматься
да еще при детях, бля
дети наше будущее
вот и путин наш говорит
дети наше будущее
плодитесь и размножайтесь
и не учите детей плохому…

так вот позовешь друга поэта на митинг
а его в автозаке в отеделение увезут
а потом и в суд
как мелкого хулигана
ты домой вернешься озадаченный
вина гложет на душе кошки скребут
сидишь ты вот Рома сейчас дома пьешь чай
а друг поэт твой на нарах голодный
а может его там бьют ни за что
бутылки из–под шампанского в разные места засовывают
непотребтва творят с ним всевозможные
ведь на его месте должен быть ты
ты его позвал на митинг этот злополучный

посокрушавшись так час другой
в сеть социальную зайдешь не выдержишь одиночества
ведь человек социальное животное
с врожденной вербальной потенцией
способностью разговаривать то беж
читать и писать
а поэт навысшая точка реализации такой способности
язык обращенный сам на себя
чьим предметом является как сказал бы мой друг поэт
любая поебень

так вот зайдешь в сеть социальную
а там батюшки святы
сплошь заголовки пестрят
поэта арестовали за стихи
поэт бросил вызов власти
поэт пострадал за свободу всего человечества
и фотографии друга твоего улыбающегося
со взором горящим
с выраженьем строгим
одухотворенного
с книжкой в руках
где та самая поебень фигурирует
и вот уже со всех новостных лентах
новость эта про поебень
вот и на радио каждый полчаса ее повторяют
вот и в топе яндекса на первое место взобралась…

и хоть не был ты ревнивым к успеху чужому
не выдерживаешь груза такого медийного
что же это получается то товарищи
ходишь ходишь на митинги
читаешь с пеной у рта
про несправедливость окаянную да про тучи на страной сгущающиеся
листовки раздаешь
флагом махаешь
и хоть бы разик в топ яндекса попал
так нет
ни разу ни единого разочку
так упомянут между строчек в газете малотиражной
и дело с концом
а тут за поебень
единожды оброненную
да еще и по недомыслию
слава такая другу твоему поэту выпала…
но будучи в душе не злопамятным
спишешь все на логику медийную
да и забудешь быстро обиду детскую
ведь что может быть приятнее
чем друг твой поэт живой невридимый
на пороге стоящий да улыбающийся
бутылку шампанского откупоривающий
с тостом громогласно поебень славящим
любую

Опубликовано также в книге "Not a word about politics" (Cicada press, 2016)