Для множества людей повседневная жизнь представляется чем-то вроде огромного ресторана или бара, в который все заходят выпить и который окружен целой психодрамой страхов и ложных целей. Если ты не делаешь того, что принято, то это катастрофа: во Франции начать ужин с сыра, перед супом и основным блюдом, равносильно оскорблению. То же самое в театре, если режиссер вместо того, чтобы выпускать один спектакль за другим, говорит: «Нет, я не хочу идти дальше по этому пути». Или, допустим, вы уже достигли определенного уровня, позиции, не важно, насколько она вам соответствует, но вы уже ее занимаете — держаться за нее глупо, вы должны отпустить. Но это значит съесть сыр перед супом, потому что мир ожидает, что вы станете держаться за нее — таково негласное соглашение, таков обман этого бара. Кто-то плачет, кто-то жалуется, что он неудачник, а кто-то уже пьян. Все делятся своими признаниями, своей ностальгией. Половина современного творчества — это крик ностальгии, которой художники делятся со зрителями, ностальгии по другому образу жизни, по другим жизням. Как Мармеладов у Достоевского в «Преступлении и наказании», когда он пьян, признается, что пропил все деньги своей семьи, что он подлец, пославший свою дочь на улицу, чтобы та продавала себя за деньги. И это правда — он действительно пропил последние деньги своей семьи. Он выказывает огромную ностальгию по тому, чтобы жить иначе. И собственно тот момент, когда Мармеладов выказывает ностальгию, есть не что иное, как обыкновенная минута творчества. Все соглашаются, что нужно что-то менять. Мармеладов, начиная свой день с выпивки, остается пьяным и не выходит из трактира; пьянство и постоянный бред о нем уводят его от всякого усилия сделать нечто иное. Необходимо видеть, как вырваться из этого пьянства и избавиться от него. Или признать, что ему подвержено так много людей, что оно является естественной частью твоей жизни. Потому что для многих это естественно… Некоторые оказываются мудрыми и принимают это; это те люди, которые создали всю нашу цивилизацию. Может быть, это не идеал; или ты принимаешь этот бар, или оставляешь его. На это нужно отважиться. Все попытки оставить его на пять минут, чтобы потом снова вернуться, попытки неудачные… Очевидно, что оставить можно лишь то, что у вас уже есть. Ганди как-то заметил, что для того чтобы не прибегать к насилию, нужно быть способным на него — потому что иначе это уже не отречение от насилия, а обычное отсутствие мужества… Позаботься о своей нужде. Если ты чувствуешь потребность в том, чтобы жить на краю общества, живи на краю осознанно, не думая об этом, как о временном решении. (Лично для меня это совершенно не свойственный путь. Я считаю, что нужно жить в самом сердце общества и только, когда у вас возникнет такое желание, нужно уйти на край). Если ты постоянно находишься на краю, то не жалуйся, говоря: «Я не могу жить так же, как мои предки. Я хочу жить иначе. Поживу так три или четыре года, а потом вернусь путь предков». Удивительно! Не лучше ли было бы в таком случае вступить в состязание с добрым примером предков и осуществить то, о чем твои предки мечтали, но чего они так и не отважились осуществить? Что важно, так это то, входишь ли ты в бар так же, как Мармеладов, или просто в хорошем настроении, с юмором, просто из некоего интереса. Планетарный бар — это очень интересное место: выпить и стать его частью. Жить вне бара. Вернуться в него?

Опубликовано как «The Planetary Bar is a Very Interesting Place», в «The Akt», 1988-1989.

Перевод с польского языка выполнен по изданию Grotowski. Teksty zebrane. Варшава, 2012.

Перевел П. Куликов