Create post
Theater and Dance

Человеческий голос

Отдельная, выдающаяся и не до конца изученная часть актерского наследия Смоктуновского — его чтецкие работы. Артист сделал огромное количество аудиозаписей: от небольших стихотворений и камерных рассказов до огромных, монументальных по объёму произведений и радиоспектаклей, где он мастерски взаимодействует с другими актерами. Вспомним хотя бы великий радиоспектакль (1981 год) Анатолия Васильева «Портрет Дориана Грея». Смоктуновский в нем играл циника лорда Генри. Невозможно забыть его опутывающую, паучью интонацию. Как и невозможно забыть, услышав единожды, магический, шершавый, царапающий голос Марии Бабановой (она читает текст от автора).

Смоктуновский, конечно, — сам себе театр. Есть такой театроведческий штамп, что хороший актёр способен превратить маленькое стихотворение (песню, эпизод и т.д.) в спектакль. К Смоктуновскому это, безусловно, относится в полной мере и даже больше. Смоктуновский творит не просто спектакль, а целую Вселенную…

Невероятное богатство голоса, умение актера преображать его, природная актерская гибкость, высочайшая культура и благородство речи — все это делало любое его художественное чтение (и прочтение) поистине полифоничным. Смоктуновский — это орган, со множеством регистров, а его исполнение — сложнейшая фуга. И актёр виртуозно умел переключать разные регистры. Как эмоциональные, так и тесситурные, если мы говорим непосредственно о голосе. Голосом Смоктуновский управлял и владел не хуже иного оперного певца. Бесценное качество для радио. Он умел сделать его темно-янтарным, надтреснутым, басовитым, мистическим, а мог, напротив, светлым, высоким, ясным. Любым! Благодаря небольшим, еле уловимым, голосовым колебаниям он мгновенно менял настроение, эмоцию, мир вокруг…

Смоктуновский часто и много записывал стихи. Записал в 1980 году всего «Евгения Онегина». Но мне хотелось бы вспомнить его работу с прозаическим текстом. А точнее одну, как мне кажется, безупречную запись — «Чёрного монаха». Смоктуновский убедительно и глубоко читал Пушкина, Тютчева, Арсения Тарковского, Омара Хайяма и т.д. Но, пожалуй, ни с кем из классиков он не совпал (психологически, интонационно, настроенчески) так, как с Чеховым. С чеховской тоской, иронией, меланхолией, безжалостным пониманием людей и одновременно состраданием к ним. При чтении «Чёрного монаха» Смоктуновскому, вне всякого сомнения, пригодился и богатейших опыт исполнения чеховский ролей в театре и кино. К тому же в прозаическом произведении актер не был заложником, органичного поэзии, строгого ритма. В «Чёрном монахе» Смоктуновский сам «дирижирует» ритмом, темпом и паузами. Смоктуновский, в принципе, очень музыкален. В одном из эпизодов (Коврин намекает Тане на свою симпатию) он чисто и не без известной доли баловства напевает степенную арию Гремина:

Онегин, я скрывать не стану,

Безумно я люблю Татьяну!

Актерская природа Смоктуновского как-то удивительно соразмерна чеховской прозе, он идеально попадает в чеховский тон.


Помимо артистического таланта, Смоктуновский был наделён даром эмпатии. В «Чёрном монахе» он никогда не озвучивает и не играет те или иные эмоции. Он этими эмоциями является.

Для каждого из четырёх протагонистов Смоктуновский создаёт уникальную речевую и голосовую маску. Нежный, высокий, прозрачный, наивный (в первой части) голос Тани. У Смоктуновского вообще получалось без переигрывания и натяжки «рисовать» женские голоса. Тут уместно напомнить о его интерпретации «Евгения Онегина», где немало женских персонажей. А чтение письма Татьяны — подлинный актерский шедевр. Актёр идёт не от формального голосового подражания, а от сути образа.

Хрипловатый, старческий, задыхающийся, фальшиво благостный, как у Иудушки Головлева, голос Егора Семёновича. Доброжелательность Егора Семёновича не должна вводить в заблуждение. Это жестокий, эгоистичный человек, в котором живет настоящая ненависть. Поразителен один момент в записи: Егор Семёнович мирно беседует с Ковриным и вдруг замечает, что какой-то работник привязал лошадь к яблони, а это может навредить его обожаемому саду. И тут он начинает кричать: зло, страшно, бессовестно… Нас обдаёт внутренним адом этого человека.

Будто из потусторонних, неземных глубин выныривает голос Чёрного монаха. Он говорит приятным, убаюкивающим баритоном и гипнотизирует Коврина. Коврин беседует с ним заискивающе сладко, каким-то не своим, чужим голосом, с нездоровыми эйфорическими тремоло. А после излечения Коврин, напротив, начинает говорить отрывочно и односложно, с тупой бараньей апатичностью. Персонаж Коврина распадается на осколки, в том числе и речевые. Коврин Смоктуновского, медленно, но неумолимо с каждой новой страницей сползает в безумие, его речь постепенно утрачивает человеческое звучание, становится какой-то нездешней. Нечто подобное происходит в знаменитом «Чёрном монахе» Камы Гинкаса на уровне всего текста. В МТЮЗовском спектакле проведена изощренная и тончайшая работа со словом. У Гинкаса как будто разваливается на несобираемые кусочки и ломается сам язык. Так трагедия героев оборачивается трагедией языка. Гинкас бережно сохраняет текст Чехова и доносит его целиком. Текст повести распределён между героями, рассказчик в спектакле Гинкаса — фигура ускользающая.

Смоктуновский же выделяет повествователя как отдельного, полноценного персонажа. Порой он по-дорновски ироничен, в его интонации блуждает легкая усмешка. В иные моменты он отстранён, а иногда и не на шутку напуган. Как в финале, когда Коврин захлебывается от крови, а рассказчик от ужаса. И как же этот ужас контрастирует с последними словами повести: «…на лице его застыла блаженная улыбка». Однако чаще всего авторский голос звучит бесконечно уставшим… С каким беспросветным утомлением он озвучивает приговор отношениям Тани и Коврина: «Это было безобразно». Смоктуновский вообще произносит самые страшные вещи в этой повести сухо, обыденно, банальным тоном. Как письмо Тани Песоцкой Коврину: «Сейчас умер мой отец. Этим я обязана тебе, так как ты убил его. Наш сад погибает, в нем хозяйничают уже чужие, то есть происходит то самое, чего так боялся бедный отец. Этим я обязана тоже тебе. Я ненавижу тебя всею моею душой и желаю, чтобы ты скорее погиб. О, как я страдаю! Мою душу жжет невыносимая боль… Будь ты проклят. Я приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим…» Здесь нет истерики и надрыва, а есть лишь констатация глухой и непреодолимой ненависти. И от этого монолог Тани звучит ещё безнадежнее.

Смоктуновский записал «Чёрного монаха» в 1990 году. В этой небольшой работе он аккумулировал все свои декламационные и артистические умения и таланты. Благодаря актерским тетрадям Смоктуновского, изданным и проанализированным Ольгой Егошиной (Егошина О. Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского. — М.: ОГИ, 2004. — 192с.), и его автобиографии «Быть» (Смоктуновский И.М. Быть!. — М.: ЭКСМО. 2005. — 416 с.) прекрасно известно с каким самоистязательным максимализмом относился он к ролям. Этот максимализм он перенёс и на радио. Порой, как в «Чёрном монахе», Смоктуновскому удавалось совершить чудо и тогда слово становилось Словом.


P. S.

«Чёрный монах» в исполнении И.М. Смоктуновского:

https://m.youtube.com/watch?v=OLNkyTRhZ4E




Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About