Белые страницы Талии Беловед

Терапевтические страницы травмированного письма

Жанр: Trauma writing

Всё что я пишу — сказки

Я пишу, потому что хочу чтобы что-то осталось после меня, кроме куста комнатной розы.

Предисловие к «Белым страницам Талии Беловед» 

Мой последний депрессивный эпизод затянулся вот уже на год, побив все предыдущие рекорды. И чтобы пережить привычное состояние, когда хочется себя убить, я прибегла к новому для себя методу — открыла заметки и набрала предложение

Я хочу себя убить

Так, новый метод переживания последней точки отчаяния потребовал автофикционального повествования. Я не хочу разделять реальность этих терапевтических заметок от других жанров, встречающихся в «Белых страницах». Псевдоним Талия Беловед возник также из необходимости — чтобы поддержать идею письма больше, чем заметок, выросшую из собственно заметок.

Принесут ли заметки обещанный терапевтический эффект? На самом деле, никакого терапевтического эффекта от заметок и не требовалось, я не делала и не делаю на их счёт целительного ожидания. Никаких ожиданий — наверное, так нужно отнестись к этому письму каждому, кто соберётся его прочесть. И договоримся, что это терапевтическое автофикциональное письмо, написанное человеком, быть может, вашим близким или мешающим вам идти в метро встречным, разницы нет.

1.

Цветовая амнезия

Браться за письмо, каждый раз когда хочешь убить себя.

Фиалковый фиолетовый и розовый детский. Яблоки на рассыпанном фоне среднего розового, настоящего розового, цвета цветков наперстянки или розовой лилии. Фиолетовый полосы и между ними розовый. Насыщенно розовый. Но не яркий — успокоенный смиренный. Каждый раз когда хочешь убить себя, прочитывай ещё одну книгу Пастуро из серии книг о цвете (потом я решила покупать каждую неделю по книге из модной серии НЛО и не только, изучив цвет вдоль и поперёк, именно так и не иначе). Почему не вышел коричневый? А розовый? Самый непочтенный и самый прекрасный. Почему не вышел фиолетовый — зло и творческая интенция. Я не знаю, раскладывая себя на зло и нежность. Полосы. Я составляю цветовые сочетания с полосами. Самый красивый цвет белый? Самое благородное сочетание цветов без вульгарности — чёрный, белый и коричневый. В какой пропорции, всего понасыщеннее. А какой белый? Или слоновая кость. А если коричневый, то горький шоколад или светлый. Ближе к охре. В золотой. Теперь цвета это не абстрактные или дополняющие, а самостоятельные понятия. 

Воображаемые полосы и составление сочетаний цветов успокаивают меня. Почему не зелёный? Самый некрасивый цвет. Ядовитый. Более ядовитый, чем фиолетовый. Когда я одеваюсь, я одеваюсь по цветкам, а не из соображений принятых сочетаний контрастов. Почти все цветы идут в сочетании с зелёным. Я всегда думала, что у меня жёлтая кожа. А оказалось — почти белая. Светлая. Без контраста с белым. Без контраста с холодными оттенками. А вены оливковые и голубые. Смешанные. И те и другие.

Каталоги цветов

и ароматов

трактаты о живописи

сочинения об одежде

труды по эстетике или символике

геральдические трактаты

Я не знаю, кто говорит с тобой сегодня. Здесь стоит уточнить, что обращаюсь я в повествовании к возлюбленному, бывшему или будущему. Кому удостоится это прочитать. Воображаемому возлюбленному. Может быть, реальный или воображаемый есть у меня/у неё и сейчас. Но я не знаю. Я уже ничего не знаю.

Я люблю книгу в разных качествах. Первое, открытое последним временем — в качестве материального физического носителя мысли. Мысли, насколько это возможно. Я также люблю книгу в качестве диалога, собеседника, герметичной и уникальной языковой системы. Я не могу пропустить любовь к книге, которая выступает и в качестве типографской продукции. Полгода до поступления в институт я проучилась издательскому делу в отношениях взаимной влюблённости. Развития чувства не случилось, но я люблю и ценю характеристики бумаги, исполнение вёрстки и читаю каждую книгу от корки до корки, начиная чтение с выходных данных. Не знаю, зачем мне знать приблизительный год каждого издания и тираж, но в моём микрокосме современной литературы эта осведомлённость несёт в себе сакральное знание.  

Я люблю бумажные книги любовью к человеку и не скрываю этого. Я люблю книги.

Я уже не могу не читать. Даже когда меня тошнит от текста, слова, мысли. Я предпочитаю читать одновременно несколько книг, хотя бы две обязательно. Мне легче читать поэтические сборники целиком и залпом, потому что поэзия концентрированна и на один заход, пусть и тяжёлый, мозгодробильный, зайти легче. Так было и с бегом — длинные дистанции давались мне успешно. К читаемой прозе мне обязательна поэзия. Проза идёт тяжелее, она водянистая или водяная, научпоп тоже. Я замечаю грамматические ошибки в чужих текстах. Всегда. В любых. Даже самых сложных. Самыми легковесными мой мозг воспринимает научные статьи и научно-популярные книги. Понятные и логичные. Моему мозгу нужно это переключение с прозы на промежутки логики и разума. Я очень люблю книги. И я хочу, чтобы каждая из них стояла у меня на полке. 

Чтобы чувствовать себя женщиной, мне больше не нужны прежние признаки инквизиции такие, как испорченное или нерастраченное на любовников, или испорченное из-за того, что нерастраченное, либидо, платья и сверхплатья, глобусы натянутые на сов и мою задницу всю в чёрной росистой пене, в пене дня суровых и не очень взмахов бровей на удивлённых лицах

Мне не нужны цветы, чтобы чувствовать себя женщиной. До двадцати трёх лет я не могла перестать окружать, обставлять себя живыми растениями. Моё тело всегда было фиалкой, анютиной глазкой, каланхоэ, чем угодно только не моим телом. Теперь оно, как вы можете лицезреть, глиняный сосуд с выраженными тёмно-коричневыми и резкими углами (забегая в будущее).

Белый чёрный коричневый

Да, моё нерастраченное либидо на любовников не/действует мне/ей на нервы

Проблема самоидентификации несёт погрешности. Я несу своим телом только физическую боль и распад каждый день. Красота неминуемо угасает, сублимируясь в иные её формы. Мне двадцать три года и сейчас я глиняный сосуд с выраженными тёмно-коричневыми и резкими углами. Холодными. Идентифицируя себя коричневым. Потому что мои глаза никогда не будут голубыми, а другие и не хотела. А волосы золотистыми. Но, наверное, под слоем кожи и мышц на вас смотрит, на меня в зеркало смотрит девочка с голубыми глазами и золотистыми волосами. Золотистыми и взвитыми как пух летних растений, подсвечиваемый золотым часом.  

Снова

Пастуро пишет, что белый, чёрный и серый во все исторические вехи периодически не считали цветами. Я думала над этим в том направлении, что предпочитаю жить в «зимнем мире» (пространство белого с чёрным и серым), потому что не идентифицирую себя. Вообще. Ни с чем. Пустота. Отсутствие цвета.

Инакомыслие:

Тем не менее, меня с художки приучили (а в художественную школу я пошла на год скорее, чем в общеобразовательную), что самый красивый цвет — серый, а сочетания материала — уголь и сангина. И белое писание по чёрному фону. Самая ценная краска белила титановые. Я жила в чёрно-белом мире, и даже собаки так не живут. Почему самый красивый серый? Он состоит из и вбирает в себя, и отражает все цвета и оттенки, находящиеся рядом с ним. Поэтому, серый — это лиловый. Серый — сородич голубого. Зелёного.

Снова моему возлюбленному из ассоциаций (может быть, я пишу эти штуки себе самой)

Я люблю тебя как люблю зелёный, редкое явление. Как могу до стёртости в пыль любить мозгом зелёный, некоторые его оттенки. Я люблю тебя как эвкалиптовый зелёный, как sage, как оливковый зелёный, как серо-зелёный. Как бледно-зелёный. Как изумрудный люблю.

Автриса: Мария Преображенская