Обнародовали письма Принцессы Фельд’Оранской, Королевы кречетов. 

[всё, что нам известно о принцессе, мы узнали только из её писем, отправленных неизвестному адресату]

Письмо 1

Кормила чепухой. То, что нигде не повторится. Лимонный курд похож на кусочек жира.  Бабочки в раю такие же прозрачные как здесь? Не уверена. Циклы повторяются. Замерзаю как ребёнок, отшитый своими родителями, отпихнутый взрослыми. Там глубоко, и в молоке плавают только жучки и листья. Не суть депрессия, а суть розы. Сколько раз я себя замочу под этой крышей. В водяной бане бесчисленных буквариков. Время, у меня его нет — и в этом вся отталкивающая возня, беготня, стрекотня. Из листьев жемчужниц, зачерепевших скорбями. Раз и из ручья выпадает змейка. Змейка-софист. Как у любого букваря, у неё напомаженные усики, так мне объясняет продавщица из вкусвилла. Тщите, бегу. Под скалозубыми ножницами полоска алых бус и нет им путей холода. Гибко греблет весло в постороннем озере. Мы сидим раскорячившись на берегу, я не помню повода, кажется, кто-то взял отпуск, и смотрю как опадают жестянки на воду. Очень тихо. У воды. У воды прозрачные листья и большие лёгкие, так тебе лучится серёдка костра. Запрещено разводить костры, но мы разводим. И гибнет сотни, и сотни.

Письмо 2

Застыла в пренебрежении. Я удаляю свои тексты и ничуть не жалею о скором. Не нужно договаривать слова, все всё и так узнают. Я не умею выползать из границ своих иллюзий. Перед глазами мельтешат кусочки сосен и мне хочется разбить их. Обернуть время назад, вниз. Сделать усилие и преодолеть собственный воздух. Мне плохо, вы мельтешите возле меня. Когда наступит конец за поворотом? Лучистые листья оставляют послевкусие на улыбках замутнённых рощиц. Я тебя несу в белокрылом воздухе. Разбегающиеся строчки, как муравьи. Чёрточки, письменные росписи, украденные в садах белые розы. Чепуха, требухой забиты все числа. Мне больше не хочется искать смысла в иллюзиях и упиваться событиями, как хохотом. Отбросить скрупулёзные хлопоты о букварях. Имущество тонет в озере. Глубоко, чтобы уйти под кору расщепляющих воспоминаний, гроздий в саду и рябин, изморози на ветках, я уползу голубизной по сетевым монолитам.

Здесь ещё холодно, и гости уходят со страниц нежными струйками. Как сцеживают сыворотку на ярмарке, так макают и волокут меня за шиворот к хворосту. На костре не видно тумана и вдаль уплывает катер. Несётся воздух, расшитый шелком шахерезады, и тигр лапкой пробует воду в озере, и я сажаю на булавку острый полигимн жёлтого и киновари. Совсем специально для зажжённых ниточек водорослей. Почему вспомнив о тигре на сердце дико и проще? Проще договариваться с воздухом, когда совсем ничего нет. С перлевыми цаплями, когда утро. Мне больно и страшно, и, если ты не видишь гусениц, это не значит, что их у меня нет. Затонувшее озеро. Кристаллы, вывороченные наружу. Когда я пишу о лете, мне автоматически становится проще. Проще я заменяю словом лучше. Но теперь, не в этот раз, после цикла сурасовых водорослей. Топчется-топчется на месте бык. Мне проще опуститься на глубину и рассказать всё о лете. Мне проще. Мне легче воздуха набрать и сделать то, о чём давно мечталось — сосчитать косточки на рыбьем скелете. Полулунными считая цифрами. Используя древнегреческий алфавит слева направо. И ни одна заглушенная сойка не залетит в полесье остановить машину для одиноких бусин. Хвостики птичьи остаются на том берегу, у ворот. Когда я пишу о ремёслах, мне становится проще и я зарываюсь в атмосферы, усыпанные блёстками.

Письмо 3

На моём плече трамвай и чистые весна-лето-осень с оборонёнными или оборонившими газетными листами. Считаю поперёк глаз своих минуты и время. Отдельно красный георгин, отдельно тугой узел ревматоидных конечностей. Клубни георгинов. Луковицы гладиолусов. Кто-то когда-то произнёс это имя и без деталей исчез в одно летнее утро. Солнце стояло во сне и расталкивало пешеходов, от которых пахло рыбой и устрицами. Дивный смех и далёкое полужье. Я не знаю, на каких хребтах играет гортань. Но что тебе и какое дело до моей гортани? Всё равно там, где розы, не расцветёт шиповничья собака. Не раскроет сети в путях железнодорожных улок. Я знаю, что писать перевёртышами — плохо и опасно, и уголовно наказуемо. Но я убираю зубы за язык и стучу в полдень на маленьком семафоре, будто на барабане.

И с моих ног сыплется роса, жемчужины испарины тела. Оно у меня настолько белое и настолько большое, что испаряется за дольку лимона. Перекрёсток слева и плавные на теплоходе

…

Смело смерть ворочает камни, у неё их с обоями пудов два. Осьминожьими ножницами отрезаю полкуска ткани, что пойдёт на вышивку газет. И строками зальётся атмосфера в низине дорог, у самых шин, переваливающих себя неторопливо, как слоны герцога оранского. Принс, я назову тебя так. Слишком энергичная, слишком страстная — и пассивная, когда дело касается зубоскалинья. Я пишу, как ребёнок, перебирая собственными ручками в кремовых отворотах листа бумаги сорта оранж пекое. Принц оранский онанирует, но уже полдень и у вас

принято пить чай.

Письмо 4

Каждое утро я завариваю ему чай, принцу оранскому, его онанирующему высочеству. За капитуляцию своих маленьких войск, кавалеров, облачённых в оранжевые шелка, помпи-дур, я бы назвала его просто «дур», напополам с яблоком вперемешку молока. Короче, я завязываю себе узлы на рту, чтобы не квакнуть лишнего. В пять часов у его высочества приём и я прихожу развлекать его гостей своим видом. Чаще всего он орёт и жалуется матери, королеве и герцогине, что его жена

что его принцесса

принцесса августейша дочь сына святого короля преобра женского

совоку-

совокупляе

совокупается с цветами роз, дождями перламутровых полдней, мшастыми розами, у которых по бокам уши, как на бёдрах прилежных тружениц, или бакенбарды, как на щеках почтенных мужей. Она совокупляется с гортензиями и центифольными розами, столепестковыми примами, прима-балеринами, я от своих оспин не откажусь, но он

он, принц аранский мать его кружевниц

предлагает мне совокупляться лишь осенью, с примулами и фиалками, которые он выводит со своих детских лет. Я ничего, я не сопротивляюсь, только каждый раз, напиваясь за свободу родины, он выходит в сад в одной рубахе нараспашку, в исподней рубахе и застаёт меня там, совокупляющуюся с розами. Он меня совершенно ненавидит, как часто бывает в королевских парах праиндо времён, и я веду себя ничуть не лучше него…

Поэтому тоже ненавижу и распаляю свои жемчужные бусины

в сети игрока кладу браунинг, коричневый как верхушка щербета, приготовленного его матерью

и слепленных из местной глины ваз, стоящих по обеим сторонам галереи их родового замка

Но я-то знаю, что скоро будет дано и я расщиплю их семейку отравным способом

и отравленные поплывут их тела белыми нитями вниз по ручью. Я же, впрочем, захвачу королевство безобманным способом

и украду-украду только сердечко его сада.

И да, дорогая моя, попадание — это когда твоим лёгким принадлежит выстрел, предназначенный большому оленю.

С любовью,

твоя Фе-Фе.

Автриса: Принцесса Фельд’Оранская, Королева кречетов.

аватар исчезнувшей пять месяцев назад принцессы, сделанный на нейросети.