Проза французской писательницы и феминистки Виолетт Ледюк (1907 — 1972) может быть плохо известна русскоязычным читательницам и читателям, так как на русский язык её не переводили. Ледюк была не только современницей, но и подругой почти всех литературно-философских звёзд XX века: она хорошо общалась с Жаном Жене и Симоной де Бовуар (с последней Ледюк связывали сложные, ядовитые отношения), её тексты читали и высоко ценили Марсель Жуандо, Альбер Камю, Жан-Поль Сартр. Как и многие произведения эпохи, повести Ледюк несут в себе отпечаток автофикциональности и сконцентрированы вокруг экзистенциально острых для авторки тем, таких как память, одиночество, семейное отчуждение, положение женщины в обществе и кризис сексуальности.

Эти темы мы обнаружим и в романе «Незаконнорождённая» (фр. La Batârde, 1964). Предисловие к нему написала Симона де Бовуар, так определившая метод Ледюк:

«Женщина погружается в секретные глубины своей памяти и рассказывает о себе с безоглядной искренностью, так, будто её никто не слышит».

Публикуемый перевод — вступление к роману — предназначен только для некоммерческого использования с указанием авторства переводчика.

Мой случай не уникален: мне страшно умирать и горько жить на свете. Я не работала и не училась. Я кричала и плакала. Мне пришлось потратить много времени на рыдания и крики. Мысли о потерянном времени мучают меня. У меня не получается подолгу размышлять, но я могу часами смотреть на увядший лист салата, вновь и вновь пережевывая и жалея о прошлом. Прошлое не питает. Я покину мир так же, как и пришла в него. Нетронутой и со своими пороками, мучившими меня всю жизнь. Я бы хотела родиться статуей, а родилась слизняком в толще навоза. Добродетель, благородные черты, отвага, высокий ум, культура. Я билась об эти слова, скрестив руки.

Читатель, мой читатель, я пишу на том же камне, что и год назад. Моя бумага всё так же в клетку, а горизонт наплывающих друг на друга холмов обрамляют те же ряды виноградников. Вдалеке лежит жаркий туман. Мои холмы купаются в ореоле нежного тепла. Я покинула это место и вернулась? Тогда жизнь перестала бы значить постоянное умирание в ритме секундной стрелки часов. Но меня всё ещё завораживает свидетельство о моём рождении. Или возмущает. Или нагоняет скуку. Я перечитываю его от начала до конца при первой возможности и снова оказываюсь в длинном коридоре, где эхом разносится лязганье акушерских щипцов. Я вслушиваюсь и вздрагиваю. Рассеки же сообщающиеся сосуды, которыми мы были, пока она носила меня под сердцем. Я родилась в учетной книге мэрии, на кончике пера служащего. Никакой грязи, никакой плаценты: я родилась из письма, из регистрационной записи. Кто такая Виолетт Ледюк? Прабабушка её прабабушки — только и всего. Давайте перечитаем. Это и есть рождение? Шарик нафталина с запахом обид. Женщины жульничают, женщины страдают. Они стирают свой возраст, чтобы нравиться. Я готова трубить о своём возрасте, ведь я никому не нравилась и мои волосы всегда будут похожи на детский пушок. Я писала эти строчки два с половиной часа — две с половиной тетрадных страницы в клетку. Я пойду дальше, я не сдамся.

На следующий день, в 8 часов утра 24 июня 1962 года. Я ушла писать в лес из-за жары. Я встретила день, собирая букет из цветов дикого душистого горошка, и нашла птичье перышко. И я жалуюсь на жизнь, на жизнь в мире, полном щебета и трелей. Каштаны с тонкими, нежными стволами. Свет, мой свет, заглушенный листвой. Всё это в первый раз, это рождение моего дня.

Мама, ты превращаешься в моего ребенка, в старости вспоминая всё с детальной точностью часовщика. Ты говоришь, я слушаю тебя. Ты говоришь, ты в моей голове. Да, для тебя в моём животе пылает вулкан. Ты говоришь, я молчу. Я была рождена для служения твоему горю, как рождаются для служения богу. Ради жизни ты научилась жить в прошлом. Иногда я почти заболеваю от усталости; иногда, ближе к полуночи, когда я лежу в постели, а ты сидишь в кресле. Ты говоришь: «Я любила только его, я любила лишь однажды, дай мне тянучку», — и я превращаюсь в лиру, в вибрафон для твоей пыльной гривы. Ты постарела, ты забросила себя. Я тянусь к коробке с конфетами. Ты говоришь: «Хочешь спать? У тебя глаза закрываются». Я не хочу спать, я хочу отделаться от твоей старости. Я накручиваю волосы на бигуди, мои пальцы воспевают твои двадцать пять лет: твои голубые глаза, чёрные волосы, красиво уложенную челку, твой нагрудный платок, кружева, твою шляпу с широкими полями, мои страдания в пять лет. Моя элегантная, несломимая, отважная, побеждённая, моя ворчливая, стирающая меня как ластик, ревнивая, справедливая, несправедливая, моя командующая, моя боязливая. Что скажут люди? Что люди подумают? Что бы они сказали на это? Наши бесконечные жалобы, наши переливания слов. Когда по вечерам мы возвращаемся с пляжа, ты заходишь в лавочки, живо болтаешь и очаровываешь хозяек, а я жду снаружи, потому что не хочу заходить с тобой. Я бешусь, стоя в тени, я тебя ненавижу, но должна тебя любить, ведь покупатели, почтальоны и соседи пугают меня до смерти. Ты выходишь из магазина, и я говорю: «А он тебе понравился. Жалкое зрелище». Ты обижаешься. Нет, я вовсе не хотела оскорбить тебя, оскорбляя его. «Принц, настоящий принц», — так ты его называла. Я слушала и пускала слюни, а теперь мне всё равно. На следующий день в овощной лавке: «Дайте мне самых вкусных фруктов. Это для богини, а не то мне достанутся упреки». Ты меня обижаешь. Я бы никогда тебя не упрекнула.