В 70-е и первую половину 80-х годов Жиль Делез главным образом занимался преподаванием. 2 июня 1987 года философ провёл последнее занятие и вышел на пенсию. Лекции 1987 года стали заключительными в его преподавательской деятельности и были посвящены одному из его любимых мыслителей — Лейбницу. Это весьма символично, ведь во многом собственный концептуальный арсенал французский философ сформировал на основе идей «философов барокко»: сгибы, складки, монады, модусы, аффекты, события, столкновения и т.д. Некоторые идеи Лейбница Делез отразит чуть позже, в работе «Складка. Лейбниц и барокко» (1988), но его живая мысль, всплывающая на лекция, невероятно привлекательна — она сочетает простоту общения со студентами и непростую игру концептов и мыслей.

Все лекции несут одну стержневую идею: философия барокко — это особый, двухъярусный ход мысли. Два этажа, по его мнению, в своей совокупности отражают и искусство раннего барокко (Тинторетто, Эль Греко) и философию Нового времени (Декарт, Спиноза, Лейбниц). Последний интересен тем, что значительно преобразовывает барочный мир, вводя идею складки (pli) как отражение бесконечности. На одном этаже — материя, постоянно образующая складки, на другом — души, представляющие собой изгиб или сгиб (inflexion) мира, его кривизну, приводящую к появлению точки зрения.

Концепт точки зрения, по мнению Делеза, является один из ключевых новшеств в философии Нового времени. Что такое точка зрения? Можно было бы представить, что это центр круга или вершина конуса, но поскольку весь мир является изгибом, то точка зрения представляется нам как точка пересечения, где сходятся касательные переменной кривой.

Первое свойство точки зрения состоит в том, что она всегда формирует вариацию или потенцию распределения событий, случайностей или феноменов. Второе важное свойство связано с убежденностью в том, что наличие точки зрения не означает относительности, скорее обладает элементов абсолютности или детерминированности. Точка зрения обладает истинностью только в условиях детерминированности подчиненных ей переменных и это пересекается с лейбницианской идеей гибкости вселенной. Делез и здесь прибегает к барочному термину — перспективизм: «Истины нет, если вы не нашли той точки зрения, при которой она возможна». Как и Ницше, Лейбниц использует перспективизм не для того, чтобы обозначить идею «каждому свою истина», а чтобы утвердить точку зрения на мир как условие проявление истинного. Точка зрения отражает лишь одну из конфигураций мира, которую сумела составить из предшествующего хаоса. Третьим свойством является множественность. Плюрализм точек зрения означает, что мир может быть отражен бесконечными рядами бесконечное количество раз и это является следствием искривления мира.

Следующий важный термин это присущность или включенность (inessse). Это следующий шаг в переходах от сгиба вселенной к точке зрения, от точки зрения к сгибу. Это важный переход от виртуального к актуальному, незаметная трансформация от сгиба к присущности предвосхищает введение понятия индивид, душа или позже — монада. Душа есть выражение мира (актуальность), но именно потому, что мир есть выражаемое душой актуально (виртуальность). Точка зрения является один из способов видеть мир, созданный Богом, но его еще надо выразить. Точка зрения еще не может в себя ничего включать, она только предоставляет обзор на бесконечный ряд, фаза присущности предполагает переход к чему-то, что сможет складывать в себя это бесконечность

«А почему вообще мир складчат?» «Почему нечто вообще имеет свойство складывать?» «Не надо задавать этот вопрос» — утверждает Делез — «лучше спросить: работает ли это?»

Вещи могу складывать потому, что они вложены друг в друга или иначе — одна одни вещи имплицированы другими (implicare можно понимать как обволакивать). Вещь, которая имплицирована, т.е. включена в другую вещи, не может развернуться, если только идеально, с помощью мысли.

Точка зрения имплицирует складку и становится одним из модусов (я бы сказал функцией) субъекта, следовательно, субъект не субстанциональное начало, но нечто, что занимает некую точку зрения, т.е. охватывает некую область изгиба вселенной. Тогда и весь бесконечный ряд, охватываемый точкой зрения, является бесконечным рядом предикатов субъекта. Следовательно, мир есть совокупность предикатов субъекта.

Субъект индивидуален и он всегда выражает только ту область, которую отчетливо видит и обнаруживает в себе. Выражая себя он выражает и часть мира, предикаты субъекта становятся предикатами вселенной. Каждый субъект есть зеркало мира со своей точки зрения и мир сам по себе не существует вне или помимо субъектов, которые его включают или охватывают.

Почему должна быть множественность монад? Если бы субъект был один, он был бы Абсолютным, но это прочтение мира Спинозой. У Лейбница, Бог — единственный, абсолютный индивид и читатель мира, но все монады являются субъектами, которые потенциально (виртуально) могут выражать весь мир, но в действительности (актуально) выражают лишь малую его часть — это главная причина того, что у Лейбница присутствует множественность монад, т.е. субъектов.

Термин монада, как отмечает Делез, появляется у Лейбница только в 1687 году, а до этого он выражал свою идею субъекта при помощи таких слов как индивидуальная субстанция, душа, индивид. Использование именно этого термина — монада — вполне может объясняться ее значением еще в неоплатонизме, например у Прокла, у которого monas означает «единственный» или «один-единственный». Монада как единица, как начало ряда и единство нечто, готовое породить виртуальную множественность — это очень понравилось Лейбницу.

Монада — это индивидуальное единство, готовое породить бесконечное множество или единица деленная на бесконечность (1 / бесконечность). Сама бесконечность, и это старая христианская доктрина, может пониматься как бесконечное совершенство и являться онтологическим доказательством Бога. Бог — совокупность всех возможностей, заключенное в сингулярном существовании. В существовании Бога важно учитывать только одно — он не может сам себе противоречить. Следовательно, монады также не могут противоречить Богу, они могут быть только инверсивными (т.е. обратно пропорциональными) по отношению к нему, но не могут не совпадать с его замыслом. Ниже будет пояснено почему происходит именно так.

Так описаны два яруса мысли, так представлена барочная философия: на верхнем этаже находятся индивидуальные субстанции, которые охватывают мир и выражают его через свои атрибуты, а на нижнем этаже располагается материя и тысячи ее складок. Главный вопрос теперь — как выстраиваются отношения между двумя этажами? И тут добавляется еще одна важнейшая идея Лейбница — учение о предустановленной гармонии.

Удивительным образом Делез вновь делает огромный разрыв в своем повествовании, чтобы тут же заняться его заполнением, и поэтому разговор о гармонии он начнет только спустя 10 лекций. Забегая вперед, можно уже сейчас отметить что означает гармония. Во-первых, гармонией заменяет собой прямое взаимодействие монад (т.е. ликвидируется механицизм) на общий генерализирующий принцип их работы — самостоятельно выражать мир. Во-вторых, гармония между монадами является доказательство Бога потому, что, по-разному выражая мира как божественный замысел, они в конечном итоге выражают один общий (наилучший из всех возможных) мир. В-третьих, гармонию Делез понимает как отношения между выражающим и выражаемым, где первым является монадой, а второе — материей.

Продолжая разговор про субстанции, Делез напоминает, что по Декарту, субстанция определялась через сущностный атрибут. Сущностный атрибут «мысль» определяет мыслящую субстанцию, а «протяженность» — телесную субстанцию. По Лейбницу же, атрибут это абстракция, а субстанция всегда конкретна. У Декарта субстанция не едина, а у Лейбница — это единство, monas, монада. Субстанция не соотносится у него с атрибутом, а скорее со способами существования.

Главным отличием между сущностными пропозициями и пропозициями существования является то, что в первом случае сказать, что 2+2 не равно 4 контрадикторно, т.е. невозможно, а во втором случае, поскольку мир находится в индивидуальном понятии монады, 2+2 не равно 4 является контрарным, т.е., по сути, возможным, или правильнее — совозможным.

Совозможное и несовозможное — не то же самое, что возможное и невозможное. К примеру, невозможным является мир, где одновременно есть Адам-грешник и Адам-не грешник, но совозможным являются отношения между Адамом-не грешником и миром, где Адам согрешил. Здесь вновь вплетается роль Бога, ведь в его задачу входит не только создание бесконечного количества миров, но и выбор одного единственного мира, который будет наилучшим из всех, т.е. мира, где находится максимальное количество совозможностей.

Вторым важным отличием лейбницианства от предыдущих метафизических учений заключается в том, что монада состоит не из совокупности атрибутов, а из совокупности событий, а событие — это совокупность сингулярностей. Характер отношений между сингулярностями может носить совозможный или несовозможный характер, и они все доиндивидуальны, т.е. предшествуют рождению конкретной монады.

Говоря о свободе конкретно взятой монады, Лейбниц вновь возвращается к схеме сгиба. Раздумывание человека — это процесс сгибания души в разные стороны. Предположим А это работа, а В — таверна. Что означает для души быть свободной? Это означает быть склонным, не будучи вынуждаемым. Мотивы склоняют, но не вынуждают. Человек раздумывает и его малые восприятия складываются в склонность, в изгиб души и он решает: «К черту все, иду в таверну!» или «Иду на работу немедля» или «А лучше поработать сейчас, а потом сходить в таверну!» и т.д. Автоматические действия, как бритье по утрам или поездка в метро — это не признак свободной души, тут нет критериев ее изгиба. Свобода нужна только для определенного действия, которое выражает всю амплитуду малых восприятий души и выражает Я. Почему это напоминает барокко? Потому что это динамизм — душа как единство движения в процессе свершения, изгиб как результат присовокупления многих малых восприятий. Барочная живопись нацелена на схватывание мира в движении или в процессе свершения действия.

Движение для души или для монады — важная тема для философии морали. Лейбниц был первым философом, рассматривающим нравственность не просто как согласие с природой, а как прогресс разума (и в этом смысле является предтечей Канта). Что под этим прогрессом подразумевается? Увеличение широты души или амплитуды восприятия и отражения мира. Я прогрессирую только если моя душа становится шире, если она растет и выражает все большую часть мира. В этом контексте пассаж Делеза про проклятых очень важен — проклятье это очень узкая сингулярность, сведенная к фразе «Я ненавижу Бога». Это не прогрессия души, напротив, это минимальная ее широта. То же самое и с выбором между таверной и работой — многие ли монады выражают себя через поход в таверну? Конечно! А многие монады смогут выполнить конкретную работу именно тем же способом, что и иная монада? В мире Лейбница конечно же нет, ни одна не способна сделать ее также. Следовательно, поход на работу будет более широким выражением и души и мира. Таким образом разрешаются моральные вопросы — не через согласие с природой, а через прогресс собственного разума, расширения выражения мира.

Делез делает большое отступление, связанное со сравнением Лейбница и Уайтхеда. Последний, по его мнению, необыкновенный гений, привнесший в философию множество интересных концептов. Однако, как и другой американский философ Сэмюэл Александер (1859-1938), он был убит возвышением и тотальностью аналитической философии и даже конкретно — Витгенштейном. Важнейшим сходством немецкого математика с Уайтхедом является убежденность в том, что предикат есть событие.

Переворачивание схемы субъект-атрибут, и даже больше, отказ от объекта и субъекта как таковых и их замена идеей, что «весь мир есть событие» или сочетание событий — стрежневая идея Уайтхеда. Событие понимается здесь не в бытовом смысле, это не выборы президента или первый день в школе, событие — это прохождение природы через один исходный факт и «результат реализации индивидуального единства опыта».

Где разворачивается событие? В каком мире? Во-первых, во вселенной, где господствует хаос, а не космос (Many как категория чистого и конъюктивнго разнообразия). Во-вторых, существует упорядочивающая инстанция, которая называет Эфиром, но Делез обыгрывает ее как Хора или простое решето. Отсюда появляется третий момент — поскольку эфир упорядочивает часть хаотичной реальности, то все дизъюнктивное разнообразие начинает выстраиваться в бесконечные ряды целых и отдельных вещей, которое в уайтхедовской концепции называется вибрацией. В-четвертых, в конечном итоге, бесконечные ряды выстраиваются в порядке своих внутренних характеристик — гармоник — цвета, звука, размера, высоты и т.д. Таким образом, мир, вселенная представлена 4 инстанциями: хаос, эфир, вибрация и гармония.

Как все это сочетается с событием? Событие — это конъюнкция сходящихся рядов, каждый из которых уже определен какой-либо вибрацией и гармоникой. Концепция Уайтхеда во многом пересекается с бесконечными рядами у Лейбница: экстенции, интенции и индивидуации. Кроме того, у Уайтхеда каждое событие (или актуальная сущность) подобно положениям лейбницианской философии проходят стадию актуализации, имеет свой собственный мир, из которого и происходит, а также в каждом конкретном случае является воплощением Бога.

Но Делез делает ставку на пять других основных позиций, которые делают американского философа приемником Лейбница: superject (схватывающий субъект) Уайтхеда — это монада Лейбница; Datum (схватывающая данность) сходится с виртуальным миром; publicity (публичность) увязывается с взаимодействием множества монад; feeling (аффект или чувствование) является эквивалентом субъективного или индивидуального выражения мира каждой монадой (и малых перцепций); наконец self-enjoyment (радость от самого себя, но в предельном виде — самосозерцание) напоминает нам идею индивидуальной реализации самого себя каждой монадой (реализации в теле).

Пропускаем долгий сравнительный анализ двух авторов и другие отступления, подытожим, что, как идеи Лейбница, так и Уайтхеда наводят нас на согласие в двух критериев субстанции. Во-первых, субстанция выражает весь мир, через концентрацию на ограниченное количество сингулярностей. Во-вторых, субстанция должна иметь тело потому что выражает привилегированную область в ее тотальности. И тут поднимается последний важный вопрос — зачем монаде тело? Или почему существуют тела? Требование иметь тело принадлежит событию как наиболее фундаментальная его характеристика. Почему так?

Для разъяснения этого момента Делез не мог не вспомнить про противопоставление актуального и виртуального. Каждая монада, т.е. индивидуальная субстанция называется актуальной, т.к. выражает актуальный мир. Мир сам по себе не существует, он может быть лишь выражен в монадах, поэтому называется виртуальным. Термин виртуальный используется Лейбницем по-разному: иногда виртуальные называются врожденные идеи или истинные идеи, но виртуальные не отвечают за овеществление. Пара актуальное-виртуальное не совпадает с парой возможное-реальное.

Несколько лейбницовских текстов доказывают, что монада не может быть реализатором. Монада может лишь в идеальном смысле выразить виртуальный мир, сделав его актуальным, но превращением возможного в реальное, то есть превращением в тело или в материю занимается некий реализатор, которому сам Лейбниц находит название лишь в поздних и неразработанных своих концепциях — это vinculum substantiale (субстанциональная связь или узы, связывающие складки материи и сгибы в душе). Любое событие актуализируется в монаде и реализуется в теле — сначала сгиб в душе, потом складка в материи.

Так почему индивидуальная субстанция или монада должна иметь тело? Телесность является материальным выражением идеи выражения ограниченности монады. Монады создаются Богом, они не бесконечны, а конечны — они имеют свой предел. Идея предела достигает своего апогея в телесности. Кроме того, тело не является ни атрибутом, ни константой монады, а лишь требованием. Требование достигается, реализуется и исчезает — как монада, так и приписанное ей тело — конечны.

Итак, резюме. Линия сгиба — это метафизическое условие существования Мира. Мир можно мыслить только через линию изгиба, аналогом которой можно считать предустановленную гармонию. Линия всегда внешняя по отношению к обоим этажам «барочного дома Лейбница» — к материи, заключенной в складках и к изгибчатым душам. Мировая линия (идеальная складка или еще — линия инфлексии) бесконечна и представляет собой третью силу, а именно — Бога. Душа гнет под себя (с помощью силы воли) материю; материя всегда складчата, т.е. пассивна и динамична; Бог, представленный как бесконечный мировой изгиб и прибегающий к принципу предустановленной гармонии, является универсальным типом связи всего живого и неживого. Бог Таков мир Лейбница, глазами позднего Делеза.