Как и любое другое искусство, кинематограф имеет не только эстетическую, но и политическую функции. На взлете кинематографической индустрии фильмы не имели политической ангажированности. Нашумевший “Jass Singer” (1927) или ставший популярным “Citizen Kane” (1941) обходили стороной темы национал-социализма или коммунизма, столько животрепещущие в 30-40-е годы.

Вопреки молчаливой демократической позиции США и Великобритании в довоенный период, в нацистской Германии и фашисткой Италии выходили фильмы, призванные оправдать агрессивную политику этих государств по отношению к другим народам. Тем не менее, многие мигранты и просто сочувствующие угнетаемым народам люди, не могли оставаться в стороне. Одним из таких людей стал Чарли Чаплин (1889—1977), автор нашумевшего американского кино, направленный на критику тоталитарного режима Германии и Италии, но в не меньшей степени волновавший правительство США — “Великий диктатор” (1940).

Начав работу над сценарием еще в 1938 году, будущий критик и основатель Chaplin Studios сталкивался не только с новшествами в своем ремесле (это был его первый звуковой фильм), но и с некоторым давлением в отношении своего проекта. К примеру, когда в прессу просочилась информация о новом кинопроекте Чаплина, его стали предупреждать о возможных неприятностях с цензурой и запрещении проката будущего фильма. Также известно, что посол Германии в Вашингтоне Г. Дикхоф предпринял дипломатический демарш, требовавший запретить съемки фильма, а в противном случае грозил бойкотом на прокат в Германии всех американских фильмов. После этого некоторые руководители и владельцы компаний Голливуда пытались оказать давление на Чаплина, чтобы он отказался от своего замысла высмеять на экране Гитлера, но его вес в голливудском сообществе и открытое оглашение этой ситуации в СМИ позволили ему продолжить работу.

Личность Чаплина не может обойтись без характеристики, описывающую его политическую позицию. С одной стороны, он четко обозначал неприятие к национал-социализму и фашизму как двум идеологиям, позволяющим поддерживать жизнеспособность тоталитарных политических режимов. С другой стороны, критике подвергалось любое другое буржуазное общество, в котором государственный аппарат подавляющее свободу личности. Поддерживая демократию, он понимал ее не совсем в том смысле, в котором оно было реализовано в государствах первой четверти XX века. Его демократическая позиция больше напоминала анархизм, не принимающий никакой поддержки существующих институтов демократического государства (миграционная служба, ФБР, Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности и др.). Картина “Великий диктатор” была, безусловно, направлена на критику зародившегося в Европе тоталитаризма, но также раскрывает изъяны всякого современного общества.

Первая большая сцена картины, раскрывающая путь протагониста — безымянного цирюльника — во времена Первой Мировой Войны, дважды подчеркивает бюрократизированный характер общества. Во время необходимости проверить опасность снаряда и стрельбы по вражеской авиации, мы видим классическую для комедии, но не менее трагическую для общества, сцену передачи приказа от одного человека к нашему герою по цепочке, в которой он является замыкающим. В обоих случаях именно бедному цирюльнику приходится подходить к фугасу и садиться за зенитку, пока остальные его товарищи и командир смотрят, как он это делает.

Следующая сцена — речь диктатора Хинкеля — одна из самых известных сцен мирового кинематографа, являющаяся удачной пародией на ораторские речи Гитлера. Текст выступления построен так, чтобы зритель понял действительное отношение Чаплина к подобным речам. Вся речь — сплошная и непереводимая какофония звуков, сопровождающаяся свистом и хрюканьем, но с интонацией, крайне похожей на немецкий язык. Ключевыми словами, которые слушатель разбирает в этой речи только благодаря закадровым комментариям — “Демократия не нужна. Свобода не нужна. Свобода слова не нужна. Томания (Германия) обладает мощной армией и флотом”. Симулируя речи Гитлера, автор картины стремится высмеять его, но при этом выделить то, что требует отдельной защиты, т.е. свободу.

Сцена, происходящая в еврейском гетто, описывает не столько саму ситуацию в Германии 30-х годов, сколько показывает нравы и образ мышления. Весь квартал пропитан страхом, ожиданием приближающегося зла и неизбежности перемен. Мы видим, что только Ханна оказывает сопротивление немецким штурмовикам, бесчинствующим в еврейском квартале. Чуть позже в гетто появляется цирюльник, являющийся своеобразным безумцем, потерявшим память и не понимающим происходящий вокруг ажиотаж и страх. Он второй герой, оказывающий сопротивлением штурмовикам и не признающий власть силы и принуждения. Некоторое время спустя появляется третий герой — единственный герой второго плана, являющийся при этом ключевой фигурой всего произведения — командир Шульц. Выясняется, что он бывший военный товарищ цирюльника и он своим приказом обеспечивает безопасность для него и всех его друзей от штурм отрядов. На протяжении нескольких сцен в гетто также наблюдает и еще одна фигура — старика, который постоянно укрывает у себя остальных героев картины и единственный, то позже будет согласен принять участь героя в сцене с пудингом. Итак, мы видим, что сопротивление оказывают Ханна, цирюльник, старик и Шульц — женщина, безумец, старик и офицер. Эти фигуры не просто так появляются в этом произведении — они выступают в качестве агентов сопротивления власти и тех единственных людей, кто среди “толпы” способен совершить усилие над собой и найти в себе силы, чтобы действовать.

В отличие этих от героев картины отдельно необходимо сказать о большей массе жителей гетто. Они не оказывают никакого сопротивления. С другой стороны вступают солдаты, постоянно грабящие населения гетто — мы неоднократно будем видеть, как любой приказ Хинкеля или Шульца выполняется безоговорочно без обдумывания или апелляции к ценностям. Можно было бы назвать это, вслед за Х. Арендт мертвым послушанием” (нем. Kadavergehorsam), т.е. состоянием, при котором человек не является хозяином собственных поступков и претендует только на слепое послушание. Если солдатами все понятно — Чаплин мог не знать, но прекрасно изобразил работу “категорического императива Третьего рейха”: «Поступай так, чтобы фюрер, узнав о твоих поступках, мог тебя за них похвалить».

Что касается продемонстрированного общества бездействия, то тема также встречается у Арендт и ее можно анализировать через призму концепции vita activa. Деятельная жизнь — необходимость каждого гражданина не только трудиться и создавать, но и действовать, т.е. совершать поступки, нацеленные на общество. Совершать такие политические действия можно в двух формах — действием (praxis) или речью (lexis). Наши герои как раз и разделены по этим формам — старик и Ханна представляют действие, а цирюльник и Шульц — речь. Большая же часть общества — и Чаплин это неоднократно демонстрирует — пребывает в состоянии пассивности и бездействия, что в трудах исследователей тоталитаризма является как раз чертой зарождающихся ростков масс, поддерживающих нацистские и фашистские режимы.

Очередной знаменитой сценой является танец Хинкеля с глобусом. Представив себя мировым диктатором, он выплясывает и жонглирует воздушным глобусом, олицетворяя мир, который он хочет поглотить. При этом, непосредственно перед сценой он обсуждал с Гарбичем (пародией на доктора Геббельса) урегулирование проблемы евреев и брюнетом. Тем самым, Чаплин доводит до абсурда всяческие вопросы исключительности — будь то раса, нация или цвет волос.

Шульц — один из командиров штурмовиков — показан образцовым аристократом-офицером, имеющим строгие принципы, холодность разума и нравственные убеждения. Он открыто противостоит Хинкелю, когда тот поручает ему устроить “средневековый шабаш” в гетто. “Я выступаю за гуманность и интересы нашей партии” — говорит он — Ваше дело прогорит, потому что построено на преследовании невинных людей. Ваша политика — хуже преступления”. Эти несколько предложений “демократишки” — второй важный ход от Шульца в киноленте.

Разыгранная после ареста Шульца крупная сцена с разгромами в гетто — последняя в творчестве Чаплина, где встречается образ бродяги в компании с очаровательной Полетт Годдар. Неудавшееся свидание оборачивается вторжением во дворик цирюльника, арестом Шульца и поджогом самой цирюльни. При этом сам безумный цирюльник говорит, что будет сражаться и только благодаря уговорам старика, он прячется с Ханной.

Сцена с пудингом и монетками — важная с точки зрения демонстрации состояния сознания и духа современного буржуазного общества. Сбежавший из заключения Шульц четко показывает, что миссия, которая выпадет тому, в чьем пудинге окажется монетка, необычайна важна для спасения гетто и всего мира. Несмотря на такую весомую причину, каждый участник пудингового ужина предпочитает переложить свою ответственность на других. Чаплин виртуозно обыгрывает эту комедийную сцену: каждый участник получающий монету — знак того, что он избран и несет ответ за будущее еврейского народа и мира, но предпочитает переложить монетку своему соседу. Вряд ли это обвинение в трусости, скорее это очередная демонстрация “банальности зла”, коренящееся в бездействии и нежелании быть действующим. После погрома Шульц и цирюльник отправляются в концлагерь, а старик и Ханна уезжают в Остерлих (Австрия, которая больше похожа на Чехию).

Далее по сюжету появляется еще один диктатор — Бензино Напалони (пародия на Бенито Муссолини). Его роль в этом кинополотне — обличить неуверенность Хинкеля, высмеять его слабую и неуверенную личность и гиперболизировать его мелочность. На протяжении получаса после появления Напалони, мы наблюдаем постоянные шутки и замечания по отношению к главному антагонисту — наручные часы Наполони идут верно, а монумент-часы Хинкеля отстают, боевые самолеты и танки Наполони успешно выступают на параде, в то время как техника Хинкеля подходит. Мелочность Хинкеля видна в споре по поводу того, кто из двух диктаторов должен подписать мирный договор первым. Все эти мини-сцены призваны убедить нас не только в отсутствии возвышенности идей любого тоталитарного лидера, но и в приземленность (и, в глазах Чаплина, даже ничтожность) их личности. С этим же связано и то, как сценарий избавляется от главного вождя.

Завершающий картину побег из концлагеря заканчивается тем, что цирюльника принимают за самого Хинкеля и в итоге он приходит на монумент, где должен выступить с речью. Речь — ключ ко всему произведению, основной замысел Чарли Чаплина. Его последний прием — не юмор, не ирония, не гипербола и не аллегория. Можно сказать, что это в некотором роде парресия — свободная речь, при которой если не главный герой, но сам Чаплин находится под угрозой.

Гарбич выступает с трибуны и представляет собой первую часть конечного замысла Чаплина. Помимо необходимых сюжетных слов об антисемитизме и расизме, основные идеи звучат следующим образом: “Сегодня такие слова как демократия, свободна и равенство используются только чтобы дурачить людей. Такие идеи нам не нужны. В будущем каждый гражданин будет существовать в абсолютном подчинении. Все без исключения нации внутри империи обязаны подчиняться законам“. Очевидно, что эти идеи нацелены не только на критику представленных в картине тоталитарных режимов, но и на любые репрессивные институты. “Демократия дурачит людей” — возможный выпад в сторону третьего срока Ф. Д. Р.; “Каждый гражданин будет существовать в абсолютном подчинении” — критика зарождающего маккартизма; “Все без исключения нации внутри империи обязаны подчиняться законам” — явный намек на ситуацию вокруг строго (по мнению Чаплина) режима миграции.

Цирюльник, вдохновляясь словами Шульца о том, что его речь это последняя надежда донести до людей истину, выступает со второй частью заключительного замысла Чаплина. Целиком, за исключением обращения к Ханне, речь звучит следующим образом:

“К сожалению, я не могу стать императором. Это не моя профессия. Я не хочу властвовать и завоёвывать. Я хотел бы по возможности помочь всем: евреям, христианам, чёрным, белым. Все мы хотим помогать друг другу. Мы так устроены. Хотим жить счастьем других, не их страданиями. Мы не хотим ни ненавидеть, ни презирать. Есть место для каждого. Земля богата и может накормить всех. Жизнь может быть свободной и прекрасной, но мы сбились с пути. Алчность отравила души людей, воздвигла барьеры ненависти, привела нас к страданиям и кровопролитию. Мы набрали скорость, но замкнулись в себе. Машины дают изобилие, оставляя в нужде. Знания делают нас циничными, а мастерство — жесткими. Мы много думаем и мало чувствуем. Нам нужны не машины, а человечность. Нам недостает мастерства, но ещё больше доброты. Без них в жизни властвует жестокость и подавляется воля. Самолёты и радио сблизили нас. Сама природа этих изобретений взывает к доброте, к братству и сплоченности. Мой голос доходит в этот момент до миллионов отчаявшихся мужчин, женщин, детей всего мира. До жертв системы, подвергающей пыткам и заключающей в тюрьмы невинных. Тем, кто слышит, я говорю: храните надежду! Наше сегодняшнее несчастье из–за алчности и горечи тех, кто не верит в прогресс человечества. Ненависть людей пройдет, диктаторы умрут, власть, отнятая ими у народа, вернется к нему. Свобода не погибнет, пока существует человечество.

Солдаты! Не подчиняйтесь этим свиньям, презирающим, порабощающим вас, диктующим вам ваши действия, ваши мысли и чувства! Они дрессируют вас, держа на диете, готовя пушечное мясо. Не подчиняйтесь этим мракобесам с механическими мозгами и сердцами! Вы не машины, не скот — вы люди, несущие человечность в ваших сердцах! Вы не знаете ненависти! Только бессердечные ненавидят! Солдаты, не воюйте за рабство, боритесь за свободу! В семнадцатой главе Святой Лука писал: «Царствие Божие — в человеке.» Не в одном человеке или группе, во всех людях! В вас! У вас власть для создания машин! У вас власть для создания счастья! Вы способны дать этой жизни свободу и красоту, сделать ее прекрасным увлечением. От имени демократии возьмем эту власть. Объединяйтесь! Боритесь за новый мир, который предоставит всем работу, будущее для молодежи, покой для стариков. Давая такие обещания, свиньи взяли власть. Но они лгут! Они не держат своих обещаний. Диктаторы освобождают себя, но порабощают народы! Надо бороться, чтобы сбылись эти обещания! За освобождение мира, за уничтожение национальных барьеров, за исчезновение алчности, ненависти и нетерпимости. Надо бороться за мирную жизнь, в которой наука и прогресс поведут к счастью для всех! Солдаты! От имени демократии объединимся!”

Безусловно данная речь является обрамлением для всего фильма, обобщением всех упомянутых тем. Мы видим здесь тему бездействия общества и призыв к активной борьбе, видим вновь повторяющееся высмеивание тоталитарных вождей и критику механического сознания властителей, видим призыв к иным ценностям, взамен новоявленных “машин” и “скоростей”, видим критику войны и насилия. Выступление несет на себя клеймо защитника свободы, при этом не совсем ясно — не скатывается ли автор от либерализма к анархизму. Тем не менее, то, что автора не устраивает не только в тоталитарных режимах, но и в существующих демократических бюрократиях — он высказывает достаточно четко. Кинолента гораздо глубже, чем ее представляли на премьере в 40-м году. В несколько слоев Чаплин накладывает смысл за смыслом, пытаясь мыслить и антикапитилистично и антитоталитарно, предлагая нам рассуждать не только о свободе, но и о формах сопротивления власти и иллюзиях в демократии.