Некоторое время назад наш проект опубликовал «Евангельск» Елизара Проханова — текст, заявленный как песня, но больше напоминающий сказание в сорокинском духе, в котором устаревшие слова причудливым образом переплетаются с советскими неологизмами и языком современной российской политики. Редактор: ки нашего проекта долго спорили, стоит ли выкладывать это стихотворение, не во всём созвучное нам и по поэтике, и политически. В результате мы всё же это сделали, но решили сопроводить «Евангельск» развёрнутым комментарием. 

В новой публикации одна из наших редакторок, литературоведка Евгения Богужел, размышляет о песни Проханова и политике литературной мистификации, — и рассказывает о городе Евангельске, который, удивительным образом, был действительно почти построен в советском государстве в конце 1920-х годов. 

«Евангельск» Елизара Проханова — заслуживающий внимания текст по двум главным причинам. Во-первых, интерес вызывает метод работы с историческими пластами языка (и историей, в целом), который предлагает в нём автор (или авторка). Во-вторых, песня Проханова представляет собой идеальную иллюстрацию того, почему форма мистификации обнаруживает свои глубоко консервативные основания (в значении: консервирующие язык и не создающие освободительной речи) в контексте современного путинского режима. Двум этим аспектам «Евангельска» и посвящено моё эссе.

Абсурд правдивости

Песня Проханова выделяется в контексте тех поэтических направлений и форм, которые вышли на первый план в современной русскоязычной поэзии, — и в первую очередь среди обилия автофикшна разного рода, который «Евангельск» мягко пародирует. Частично песня развивает идеи языковой поэзии, которая, кстати, упомянута в самом тексте («Хотя, как точно сказал Александр Скидан, движение языка омертвело»: «движение языка» тут отсылает к языковому движению). В большей же степени «Евангельск» продолжает линию абсурдистской поэтической традиции (в первую очередь, обэриутов и футуристов), а также линию писателя Владимира Сорокина, которые неожиданным образом сходятся в причудливом сказе о советско-христианском граде Китеже. 

Самое абсурдное в песне Проханова, — что сказ о городе-коммуне с нелепым названием «Евангельск» основан на реальных событиях, а именно на сюжете из истории советской трудовой кооперации христиан протестантских течений. Прошлое российских протестантских коммун восходит ко второй половине ХIХ века, когда евангельские группы создавали первые уединённые поселения, в которых жители не сталкивались бы с притеснением по религиозному признаку со стороны властей и православной церкви. Одним из деятелей, активно изучавших и развивавших идеи христианского корпоративного движения, был Иван Проханов (1869–1935) — опять же, реальная историческая фигура из песни. Проханов, в свою очередь, вдохновлялся проектами Василия Пашкова и Модеста Корфа, разрабатывающих идею христианской коммуны «Вертоград» (с церковнославянского название можно перевести как «Церковный сад»). Пашков и Корф планировали обустроить Вертоград в Крыму, но не смогли осуществить свои планы, потому что оба оказались высланы из страны как лидеры евангельского движения уже в 1884 году.  

После их высылки, Проханов продолжил проект Вертограда. В 1894 году он всё же смог довести его до стадии воплощения и организовал религиозную коммуну на юге Российской империи. Я не буду уходить в детальное описание этого проекта, который по сути был предшественником (и прототипом) Евангельска. Для меня важно, что идея (и реальные образцы) религиозных фаланстеров евангелических христиан, которые были самодостаточными благодаря сельскому хозяйству, возникли задолго до города, о котором идёт речь в песне. В 1911 году создатели подобных общин и лидеры евангельских групп объединились в Всероссийский союз евангельских христиан (ВСЕХ). 

После Октябрьской революции идея христианских коммун переживала своё второе рождение, как ни контринтуитивно это может показаться на первый взгляд. Большевики поначалу не имели общего понимания, как поступать с верующими и их объединениями. Некоторое время как минимум часть лидеров советского государства вполне допускала сотрудничество с христианскими деятелями, и особенно с разнообразными «прогрессивными сектантами» (реальное определение из постановления ЦК РКП (б) «Об отношении к нарушениям пункта 13 Программы РКП (б) и постановке антирелигиозной пропаганды» от 8 августа 1921 года). Так называли участников маргинальных христианских движений, которые исторически противостояли православной церкви и чьи учения содержали «зачатки коммунистического взгляда» (формулировка из того же постановления).

Большевики интересовались «сектантами» не в последнюю очередь из-за того, что последние накопили обширный опыт кооперативной жизни и продуктивной сельскохозяйственной работы. В стране, на фоне только завершившихся Первой мировой и Гражданской войн, свирепствовал голод и дефицит, и эксперименты с сельскохозяйственными коммунами разного рода рассматривались как один из возможных ответов на нарастающий кризис. 

Результатом такого интереса стало содействие советских властей религиозным группам, которое, хотя и было непоследовательным и перемежалось с репрессивными мерами, всё же кардинально отличается от государственной политики всего лишь десятилетием позже. Я перечислю лишь некоторые примеры подобного содействия большевиков «сектантам» и диалога (опять же, весьма ограниченного) с ними.

19–26 марта 1921 года в Москве прошёл Первый Всероссийский съезд сектантских сельскохозяйственных и производственных объединений, в котором поучаствовали почти две сотни делегатов — представители баптистов, адвентистов, евангельских христиан, молокан, субботников и других групп. Результаты съезда — и в том числе многократные жалобы на притеснения верующих советскими властями — были направлены Ленину и другим большевистским лидерам. Полученные документы рассматривались специальной комиссией, которая, впрочем, в результате решила не реагировать на обращения и отрицала репрессии. Чуть позже, 5 октября 1921 года, Народный комиссариат земледелия (Наркомзем) издал воззвание «К сектантам и старообрядцам, живущим в России и за границей», в котором приглашал представителей религиозных организаций возвращаться на родину (если пришлось уехать во времена царизма) и организовывать собственные аграрные поселения.

На фоне всего этого продолжал работу Всероссийский союз евангельских христиан, который в начале 1920-х переименовали во всесоюзный совет. Большую роль в его работе играл Иван Проханов, который был председателем союза-совета с 1911 по 1931 год. Он же редактировал официальные издания этого органа — журнал «Христианин» и газету «Утренняя звезда». Параллельно по всей стране, как грибы после дождя, множились христианские коммуны, многие из которых были организованы при непосредственном участии Проханова — «Прилучье» в Новгородской губернии, «Васан» в Енисейской, «Гефсимания», «Вифания»,  «Утренняя звезда» в Тверской, «Сигор» и «Едино» в Брянской и другие. 

Как уже было отмечено, Проханов сыграл важную роль в развитии недолгой, но яркой истории советско-христианского коммунального движения. Его жизнь сама по себе выглядит как воплощение того абсурдистского элемента русской культуры, которое можно обнаружить на любом этапе её развития и который сегодня оказался лишь слегка припудрен монументализмом канона. Проханов — потомок крестьян из Саратовской области, сторонников молоканской ереси, которые, скрываясь от преследований, переселились на Кавказ (туда на протяжении истории России бежало немало «еретиков» разного рода). В юные годы Проханов учился на инженера в Санкт-Петербурге и даже, по его словам из автобиографии, симпатизировал социализму. Разбирая его публикации, можно увидеть, как в них сходятся идеи из всевозможных неправославных христианских учений, увлечение наукой и техникой, а также некоторые социалистические идеалы. Все вместе они формируют уникальное утопическое мировоззрение, которое Проханов и пытался потом воплотить в своих коммунах.

В 1890-е годы Проханову пришлось бежать из Российской империи, где его должны были арестовать за религиозную деятельность. Он жил за границей и остался под особым впечатлением от Англии — её культуры и богословия, которое старательно изучал. Вернувшись на родину, Проханов стал очевидцем двух революций, после которых начал активное сотрудничество с большевистскими властями, — что не помешало ему, впрочем, всё же попасть в 1923 году в тюрьму на три месяца (по распоряжению ГПУ и опять же из-за религиозной деятельности).

В 1920-е годы, при поддержке советских ведомств, Проханов начал разрабатывать проект христианского города Евангельска. Вот как он позже описывал его замысел в автобиографии «В котле России»: 

«Я <…> настаивал на необходимости перенести наши евангельские принципы из сердец в практическую повседневную жизнь. И для этого мы должны создать евангельский образ жизни в своих мыслях. Я боялся, что будет невозможно реализовать такой образ жизни в старых городах. Ибо они весьма испорчены и консервативны и привержены своим обычаям. Дух Святой обещал нам полную победу, если мы выйдем из оболочки нашей старой жизни. Мне казалось проще реализовать наш идеал жизни не в старых городах и деревнях, не в привычных условиях обычного сельского или городского быта, а в новой форме. Я надеялся, что мы сможем найти такое удобное место для реализации наших планов на Алтайских горах. Город, где должны быть осуществлены новые принципы, должен называться город Солнца или город Евангелия».

Наркомзем РСФСР одобрил идею и предоставил инициаторам коммуны землю, а также поддержал первую экспедицию в район будущей застройки в Алтайском крае, в месте слияния рек Бия и Катунь. Поездка, вероятнее всего, состоялась в 1926 году. Однако уже в 1927-м Комиссия по проведению декрета отделения Церкви от государства при ЦК ВКП (б) отказала в отводе земли под город. В 1928 году гнев чиновников снова сменился на милость, и Комиссия вынесла положительное решение по поводу места застройки. Чуть позже Проханов выехал за границу, чтобы собрать деньги на свою деятельность, но обратно вернуться уже не смог. Вскоре окончился и период бурного развития христианского коммунального движения, который сменился репрессиями против верующих и всех более-менее самоорганизованных политических групп, а также агрессивной коллективизацией, положившей конец независимым сельскохозяйственным поселениям.

История раннесоветских христианских коммун и непосредственно Евангельска остаётся малоизвестной даже среди профессиональных исследователей, — и это несмотря на то, что на русском была опубликована (и не раз переиздавалась) подробная автобиография Проханова, написанная им уже за границей, в 1933 году. В 2009 году вышло полное двухтомное собрание его произведений (см. список литературы в конце). Ещё меньше о Евангельске знает широкая публика: поиск по публикациям в прессе позволяет обнаружить всего десяток полноценных статей на эту тему (некоторые из них также перечислены в библиографии).

Из-за того, что история проекта почти забыта, при чтения стихотворения Елизара Проханова не происходит угадывания, на которое, вероятно, рассчитывал автор (или авторка). Это затемняет задумку песни, делает её слишком непроницаемой, герметичной, не позволяет моментально распознать метод и историческую основу за тем, что на первый взгляд кажется всего лишь очередной постмодернистской игрой от начала до конца. 

В контексте истории о Евангельске становится понятен псевдоним «Елизар Проханов», которым подписана песня. Хотя современному читателю может показаться, что он отсылает к одиозному правому писателю и политическому деятелю Александру Проханову, на деле это, конечно же, референс к Ивану (который, кстати, был двоюродным дедом Александра, что тот сам признаёт в одном из интервью). Фамилия автора, таким образом, намекает, что стихотворение написано как бы потомком основателя Евангельска, хотя их родство и не проясняется в самом тексте.  

Я столь подробно остановилась на реальной истории Евангельска и христианского трудового движения по той причине, что материал в песне Проханова выбран не случайно. Историческое введение позволяет лучше понять, как работает метод этого художественного текста, о котором и пойдёт речь в следующей части эссе.

Метод «движения по синонимическому ряду» 

Что кроется за злым нахальством и странным языковым винегретом «Евангельска»? Чтобы объяснить его метод, проиллюстрирую свой комментарий отсылкой к научно-фантастическому боевику «Довод» Кристофера Нолана (2020), который, надо отметить, Елизар Проханов в тексте не упоминает, так что это скорее моя личная свободная ассоциация с его письмом. 

Кратко о фабуле фильма (попробую избежать спойлеров). «Довод» повествует о воображаемой секретной организации, которая пытается предотвратить апокалипсис. Потомки современных людей изобрели технологию, которая позволяет инвертировать энтропию различных предметов и заставляет их двигаться обратно во времени. Учёные обнаруживают, что современный мир полон инвертированных вещей из будущего, которые двигаются в прошлое. При должной выучке ими можно научиться манипулировать, использовать их для различных целей. Потенциально, эта технология может привести к инверсии всей вселенной, что делает её опасным оружием, которое, к несчастью, попадает в руки злодея — русского олигарха Андрея Сатора. Главный герой фильма по прозвищу Протагонист пытается помешать Сатору инвертировать мир, вместе с товарищами проворачивая сложные схемы, в частности, попеременно инвертируя самих себя и окружающие вещи. Визуально весь фильм построен на старом, как кинематограф, трюке обратной киносъёмки (это когда плёнку прокручивают в обратную сторону, из-за чего зритель наблюдает инвертированную последовательность заснятых событий). Современные спецэффекты позволяют работать с этим приёмом куда более эффектным и многоплановым образом: в одних и тех же кадрах «Довода» можно наблюдать людей и предметы, движущиеся одновременно вперёд и назад во времени. Всё это, конечно, не может не завораживать (надо сказать, куда в большей степени, чем довольно типичный для боевика сюжет). 

Текст Проханова, хотя и относится к другому виду искусства и жанру, построен примерно на том же принципе, что и фильм Нолана. Только инверсии в нём подвергаются не материальные предметы, а язык, который в «Евангельске» двигается то в прошлое, то в будущее. В сущности, язык сам по себе и есть микс реликтов прошедшего (изобретенной столетия и тысячелетия назад грамматики и лексики), артефактов настоящего (непосредственно длящаяся речь, неологизмы, постоянные трансформации языка, преходящие мемы) и будущего (экспериментальный язык поэзии, политических манифестов и других текстов, направленных на поиск новых средств выражения). Этот аспект отмечал ещё де Соссюр в «Курсе общей лингвистики», когда писал, что «язык есть и живая деятельность, и продукт прошлого». В «Евангельске» эффект движения между разновременными языковыми пластами создаётся в первую очередь за счёт подбора слов, а точнее за счёт движения по синонимическим рядам, на котором сам автор песни акцентирует наше внимание в одном из фрагментов:

Всё это влияет на их письмо,

Не складываются, как раны, слова в песнопение,

Остановилось освободительное движение по синонимическому ряду.

В лингвистике синонимы — это сопоставимые лексические единицы, в которых интегральным признаком является смысловая адекватность (тождественность друг другу по значению). Однако если вы работали с синонимическими рядами в родном или как минимум хорошо знакомом вам языке, вы знаете, что тождественность синонимов друг другу на деле является очень ограниченной. Разные синонимы, кроме основного смысла, несут в себе специфические оттенки значений, языковые ассоциации, они принадлежат к разным регистрам и стилям речи и письменного языка. Кроме этих смысловых оттенков, синонимы также часто принадлежат разным эпохам, отсылают нас к разным историческим периодам и контекстам. Рассмотрим, как это работает, на примере фрагмента из песни Проханова: 

Я думаю нам всё же придется 

Провести ещё один окончательный семинар или воркшоп, или

Практику телесного-земляного свойства,

Магический ритуал или же

Форум, 

Иными словами комиссию, 

Нет, заседание всех существ наделённых волей к грядущему.

В общем,

Собор по

Окончательному выводу строя из ваших слов.

Коллоквиум-плач

По обречению. 

Весь кусок построен на сопоставлении синонимов, которые обозначают  встречу с обсуждением, но имеют разные коннотации. Семинар и воркшоп отсылают к университетской жизни и одновременно к событиям, которые в 2010-е в огромном количестве стали проходить на разных модных культурных площадках. Практику я связываю в первую очередь с телесно-ориентированными экспериментальными упражнениями, вроде йоги или контактной импровизации. Магический ритуал в песне неожиданно оказывается сопоставлен с форумом и комиссией — видами мероприятий, которые так любят проводить государственные ведомства и администрации. Рядом с форумом и комиссией в тексте возникает собор, отсылающий к истории Московского царства и истории церкви, а также плач, имеющий связь с христианской чувственностью и древнейшими обрядами в разных культурах (в первую очередь с похоронной обрядностью). Чтобы подчеркнуть смысловую разницу между синонимами, Проханов в конце открыто сталкивает плач с коллоквиумом, ставя их через дефис и сливая в единую конструкцию-неологизм. Это слово-франкенштейн заставляет читателя вернуться из древности, куда он двигался вслед за «собором» и «плачем», в современный русский язык, который, впрочем, тоже оказывается подчёркнуто не нейтральным. 

Приведённый фрагмент, завершающий стихотворение, как нельзя лучше демонстрирует роль, которую играют синонимы в тексте Проханова. В первую очередь, они обнажают временные срезы в языке, которые в повседневной речи оказываются сглажены и спрятаны от нашего взгляда. Кроме того, работа с синонимами позволяет автору вызвать у читателя ощущение движения в прошлое и обратно, которое и напомнило мне кадры из «Довода», особенно те из них, где совмещены разнонаправленные во времени объекты и герои. Подобная динамика создаётся в тексте и другими средствами (и именно для её усиления и нужен исторический сюжет из раннесоветского периода). Однако, осмелюсь предположить, главный источник этого импульса — именно работа с лексикой. 

В каком-то смысле, Проханов в «Евангельске» делает то же самое, что Дмитрий Герчиков в своём новом стихотворении «видео из канала breaking news движется в обратную сторону», только совсем при помощи других поэтических инструментов. 

Думаю, в ближайшем будущем мы увидим ещё немало стихотворений на схожую тему (связь прошлого и будущего в языке, метаморфозы хронологии) на русском. Поэзия всегда фиксирует общий дух эпохи, особенно если речь идёт об очень специфических состояниях вневременья (а именно так, по разным свидетельствам, и воспринимается многими ситуация, в которой мы оказались после 24 февраля 2022 года). Нынешний момент, как точно описала Ольга Седакова, ощущается как своего рода «больной сон», либо (словами из других публикаций) лимб, февраль, который длится вечно, и это несмотря на поразительно плотный для такого безвременья поток разных (преимущественно катастрофических) событий и новостей. Литература будет отражать это чувство истории, попытается прорваться сквозь сон безвременья, будет искать язык для описания его альтернативы, — в конце концов, это то, что она реально может (и должна) делать. Именно об альтернативах (а точнее, об их отсутствии в песни Проханова) будет третья (и последняя) часть этого эссе. 

Мистификация в контексте современного путинизма 

«Евангельск» — очевидно, мистификация; Елизар Проханов ранее в российском литературном поле замечен не был, поиск этого псевдонима в сети не выдает никаких результатов. Неизвестно, кто стоит за этим именем: это может быть и известный поэт (или поэтесса?), и человек, литературе посторонний. И хотя его песня основана, как я уже показала, на реальных событиях, их переложение в «Евангельске» изобилует выдуманными деталями и намеренными фактологическими ошибками. 

Мистификация, конечно, не новый жанр для литературы, и в том числе для словесности на русском языке. Что-то из истории русскоязычных текстов подобного рода мы все проходим в школе, например, «Повести Белкина» Пушкина или (в некоторых школах) его «Песни западных славян» (последние, впрочем, могли быть мистификацией ненамеренной: в предисловии к «Песням» Пушкин утверждал, что поначалу не знал, что их основание — «Гузла, или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» — на самом деле являются фантазией Проспера Мериме). Богат на мистификации оказался Серебряный век. Широко известна история активно печатавшейся в «Аполлоне» поэтессы Черубины де Габриак, которая была изобретением Максимилиана Волошина и Елизаветы Дмитриевой, а также многочисленные мистификации Валерия Брюсова. Эти выдуманные персонажи отражали идею «искусства жизни», сплетения эстетического и повседневного, которая была важна для многих художественных групп предреволюционного периода. 

В современной России мистификация попадает в совершенно иной контекст и обрастает новыми ассоциациями. Дело в том, что путинский режим покоится на основных элементах мистификации — заблуждении, растерянности и эмистемологическом релятивизме, который находит своё законченное политическое выражение в формуле «всей правды мы никогда не узнаем» или образе «мальчика маленького, в трусиках», которого «в футболке, как Иисуса, на доску объявлений прибили». Мистификация во многом легитимизирует войну, которую Россия ведёт с 2014 года, а также оккупацию украинских территорий: обосновывая необходимость этих действий, государственные деятели, всевозможные прорежимные публичные спикеры и пропаганда отсылают нас, к примеру, к жителям Донбасса и Луганска, которые якобы умоляли Россию ввести войска. 

Параллельно с активным использованием мистификации агентами путинского режима, мистифицируются и оставшиеся (семи)автономными области публичной сферы, в частности, русскоязычный интернет, и особенно социальные сети. Под влиянием репрессий и из страха преследования всё большее число русскоязычных пользователей используют псевдонимы в сети; всё больше журналистских проектов, групп, телеграм-каналов начинает работать анонимно (включая, например, этот проект). Современная русскоязычная поэзия чутко реагирует на это свойство публичной сферы и следующее за ним изменение языка, — речь тут не только о «Евангельске», но и, например, о (само)мистификации поэта Егора Зернова, который в недавнешнем посте-заявлении, опубликованном в личном телеграм-канале, попытался выдать себя за коллективное произведение нескольких российских литераторов. 

Можно, конечно, сказать, что поздний путинизм апроприировал мистификацию, выведя её за пределы поля литературы и сделав основанием пропаганды и (часто вынужденным) модусом существования политических и околополитических групп. Путинская идеология лишила мистификацию невинности литературной игры, заставив служить политическим целям режима и его многочисленных бенефициаров. Однако, осмелюсь предположить, дело не только в такой апроприации самой по себе. 

Дело в том, что эпистемологический релятивизм и нестрогое отношение к истине и авторству естественным образом свойственны любой мистификации, вне зависимости от контекста, в котором она разворачивается. Мистификация — это литературная форма, чья механика построена на возможности скрыть настоящее положение дел, ввести в заблуждение, стереть границу между реальностью и вымыслом. Она принципиально игнорирует идею ответственности автора за сказанное и сделанное и легитимизирует публичную ложь во имя эстетического и драматического эффекта. 

Все эти качества не позволяет мистификации предложить альтернативу политическому релятивизму нынешнего момента — и в том числе тому языку, который имитирует Проханов в «Евангельске». Выбранная форма встаёт на пути автора к полноценному высказыванию, а также к тому, чтобы занять сторону в столкновении эстетик и языков, которое он очерчивает в своём повествовании. Впрочем, сегодняшняя вынужденная политизация мистификации потенциально создает пространство для политического высказывания, как и дискуссии о проблеме истины, которую эта форма ставит перед читателем. Однако в «Евангельске» мы не находим полноценной работы с этими возможностями. Мы обнаруживаем классическую литературную игру, которая в новом контексте не позволяет создать эмансипаторную речь, — автор лишь бесконечно путешествует между историческими пластами политизированного языка, сталкивая его фрагменты между собой и не предлагая никакой альтернативы. Получается абсурд, из которого нет выхода и для которого нет самостоятельного названия, кроме реального (хоть и предельно нелепого) топонима из исторического прошлого. 

Тут надо сказать, что стихотворение Проханова производит впечатление незаконченного произведения, даже экспозиции, которое усиливается подзаголовком «куплет первый», намекающим на продолжение песни. Возможно, в следующих частях автор (или авторка) предложит нам развитие этой истории и раскроет альтернативное политическое пространство внутри тех языковых координат, которые намечены в тексте. Тут нашей редакции остаётся только с интересом ждать дальнейшей активности со стороны Елизара Проханова, который остаётся для нас героем, существующим исключительно виртуально, и оттого весьма мистическим.

Литература и источники 

Алексеев, Алексей, «Религиозный НЭП: Как Ленин, Бонч-Бруевич и Сталин решали сектантский вопрос» Коммерсант, номер от 2 октября 2021: https://www.kommersant.ru/doc/5008861

Белякова, Надежда и Синичкин, Алексей (ред. и сост.), Материалы международной научно-практической конференции «105 лет легализации русского баптизма» 5–7 апреля 2011 года, при участии Российского Союза Евангельских христиан-баптистов, Института теологии и истории Боннской библейской семинарии и др. М.: Информ Принт, 2011.

Григорьев, Игорь, «Иван Проханов и город Евангельск: история, богословие и философия» Богомыслие 28 (2020), 216–246.

Одинцов, Михаил (отв. сост.) Конфессиональная политика советского государства. 1917–1991 гг.: Документы и материалы в 6 т. Т. 1 в 4 кн. 1917–1924 гг. Кн. 2. Центральные органы государственной власти и управления в РСФСР: создание нормативно-правовой базы деятельности религиозных объединений. М.: Политическая энциклопедия, 2017.

Попов, Владимир, «Протестантский Кампанелла на российской почве» Независимая газета, номер от 5 октября 2005: https://nvo.ng.ru/history/2005-10-05/6_prohanov.html 

Проханов, Иван, В котле России. Автобиография Ивана Степановича Проханова с изложением основных фактов движения евангельских христиан в России. М.: Протестант, 1993. 

Проханов, Иван, Новая или Евангельская жизнь. Сборник документов, том 2: Социально-правовое и межконфессиональное служение. Вероучение и внутрицерковные установления. М.: Христианский центр «Логос», 2009.

Проханов, Иван, Радуйтесь в Господе! Сборник документов, том 1: Проповеди, духовные статьи, беседы и лекции (1906-1933). М.: Христианский центр «Логос», 2009.

Савин, Андрей, «“Город Солнца”: к истории одной религиозной утопии в Советской России» Вестник Новосибирского государственного университета, серия: история, филология 8:1 (2009), 45–49.

Шахадат, Шанна, Искусство жизни: Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков. М.: Новое литературное обозрение, 2017. 

Abramson, Julia, Learning from Lying: Paradoxes of the Literary Mystification. Newark: University of Delaware Press, 2005.

Faure, Juliette, “A Russian version of reactionary modernism: Aleksandr Prokhanov’s ‘spiritualization of technology’” Journal of Political Ideologies 26:3 (2021), 356–379. 

Filatov, Sergei, “Protestantism in Postsoviet Russia: An Unacknowledged Triumph” Religion, State and Society 28:1 (2000), 93–103. 

Reimer, Johannes, “Recovering the Missionary Memory: Russian Evangelicals in Search of an Appropriate Missiology” European Journal of Theology 22:2 (2013), 137–148.