Фрагменты фрагментов речи влюбленного
текст ниже — выборка из «фрагментов речи влюбленного». слова выписаны хронологически и вытянуты из всей работы.
0
Любовная речь — не только интриги.
Влюбленный против самого себя в напряженном теле разглагольствует
по сути дела,
субъект не должен пережить тени.
Считается, что
действующее начало находит в себе испуг.
В каждом из москитов
вечный календарь благодати.
Любовь без конца там, где нужно ждать.
Чтобы написать это, я буду вставать рано.
Это будет мягкое отступление,
шантаж исчезновения.
Я не могу прочесть другого.
Я никогда не чувствую себя без речи,
1
я расщепляю сознающий в горах день,
вспоминаю благоухание завороженности.
В своей жажде времени
любовь оживляет удивительный переворот:
гипноз наэлектризован,
ничто не восхищает ничтожную жизнь случая.
И тем не менее, мы не какой-то знак фатальности,
из всех способов буду любить через окно автомобиля сказанную мне фразу,
когда силуэт равнодушия восхищен,
мухи идиллии встречаются взаперти.
Я приказываю быть влюбленным:
вне системы,
двойным узлом,
потому что умер,
по мотивам невротических интересов,
очень нежно,
терпеливо сопротивляясь,
грубо на свободном ходу,
пока наконец другая рана не отвлечет.
2
Замирает отчаяние. Под влиянием покоя я снова болен:
я жду городской шум и вижу его совсем рядом, однако без тумана;
я переживаю связь со стеклом витрин, агрессивность последней природы.
Чтобы быть нормальным, не остается мира,
не может быть вытеснено в черном небе свободное падение.
я пробуждаюсь.
Любовь кажется доброте ценой всех надежд,
потому что вне разделения иного места,
мы оба вокабулы некоего нового и странного языка.
Что мне делать с утомлением? Я подпираю его как войско страсти.
Приходит весна. И снова ничего не говорю тому, кто уже или еще не другой.
Больше не молиться.
3
Механика заботы чересчур нечистая.
Я стану этим первым смущенным видом, как симптом палеографии таких-то размеров,
я хочу заменить четыре часа и преобразовать их в интерпретации,
уйти в изгнание.
В условиях реального траура время по меньшей мере поставить крест на «Я люблю тебя».
Печаль принадлежит любви.
Одержимость вновь вот-во умрет.
Я забываю жестокость.
4
Вчера весь один образ был там, где он уже последнее слово, — гибель.
да,
образ — тело, которое выделено моим лучшим другом, но также и доброй матерью
крохотное пятнышко на носу.
на лице жест завороженности.
Стыд — бред себя.
Подчиненный я вижу образ мира.
Однажды слова слышно, как гетто языка.
Бывает ужасный страх.
5
Мое добро и мое знание, я ничего не знаю о тебе. Я принимаю смерть как имя. В своем отчаянии я задыхаюсь от покинутого субъекта. Катастрофа. Катастрофа. Отныне я вновь не могу говорить, я обезумел от себя в слезах. Кое-где еще ветер упадет в маленькой итальянской церквушке. Почему же все более и более не может продолжаться чувство нежности? Мы жест без свойств, дивная ловушка существования. Я впадаю в другого, я понимаю его, я никогда не обращусь к сегодня, — это необходимая форма невозможного. Такая низость быть неприлично несвоевременными. От прошлого мы лишь самоубийство сентиментальности. Мы вдвоем одиночество в пространстве глыб одержимости. Ничто не исчерпано, все среди этих объятий запускается любовной слитностью. Я вполне напрасный труд. Уходи, моя жизнь. О, дерево воспоминания и дремоты, религия современного влюбленного, в кошмарном сне мне привиделся запутанный парадокс: я в качестве мысли отклоняюсь от цензуры, мне нигде нет приюта, мой дух в лесу ждет чувства проявления другого. Я пытаюсь сменить взрыв скорби на сто ночей болтовни с тобой. Поиски утраченного времени. Предположим, я маленькая вселенная в форме скуки. Занавес. Для любовной зимы нет точности в терминах, тем не менее, она служила мне летним утром. Или еще. С одной стороны, многое невозможно: не могу я описать душевных мук, принести в жертву райский язык, — письма превратили меня в заупокойные ассоциации. Я тебя не мыслю. Тебе трудно подумать о тех разнообразных слезах влюбленного. Кто такой я, если у меня столько манер плакать? Я хочу принять себя или жить в условиях колебания надежды. Ты мои тревоги, я впадаю в безумие последствий.
6
Мучительны сущности любви.
Самое темное место — выйдя из кино.
Приказ повернуть лица не значит разрушить вопль любви к великой идеологии станет наконец формой сознания в величайшем возбуждении наслаждения.
Я касаюсь тебя своим ‘Because I love’.
7
я я мое твоим твой ты я я я тебе я тебе ты мне тобой я тебе тебя тебе я я я тебе мне мною мое ты ты я тебе я я тебе я твое твоей твоему твоего твоему
твоей меня
_ хочу любой ценой подарить _ то, что _ удушает
8
кто меня любит — тот не любит меня
(и я от этого страдаю)
невозможно избавиться от
«почему же ты меня не любишь?»
почему ты
почему, почему
почему почему
я жажду слияния
стремлюсь верить
я вижу,
истекает в запутанности речь
превращается в букет орхидей
взор-взрыв нежностью.
Любой предмет, которого касалось тело любимого, становится взглядом:
слуга
лучи
погода
слово
намек
дождь
— бесконечное комментирование.
Кожа другого, словно слова заканчиваются,
содрогается от желания двойного контакта
бесконечная форма пути,,,
а потом прикосновения.
9
Он мог бы, не заботясь об ответе, вздрагивать,
мало-помалу магнетическими пальцами вступить в чувство зависти,
войти в треугольники, обустроившиеся в своей маргинальности,
уживаться,
жаловаться,
существовать,
отвергать,
переживать.
10
Я вижу, как поезд оказывается в любовных заботах. Тело говорит весь день до самоубийства: мучительные несчастья от горя не умирают. От уязвленности меня охватывает желание покинутости этого утра: я не расчленен, а растворен, это именно то, что называется меня нигде больше нет. Навсегда счастье или уничтожиться на краткий миг, – это смерть, умирания, кровотечение. Очень здраво упасть в обморок наперекор всему. Никакого знака прощения, таков жест независимости. Мы страстная любовь и множество песен, тем не менее ты морская зыбь, а я подчиняюсь муштре. Я умею питаться речами о разлуке, из этого рождается греческий язык. Ты участок тревоги, ощущение истерии светской суеты. Из воды, воздуха ты узнаешь меня посредством удушья, и чувство боязни не враг, нет ничего любимого. Дважды закон нуждается в объяснении: я мучим, поскольку агрессивен. Резонирует во мне едва уловимое тело, словно удар хлыста, мое возбуждение расширяется и делает рывок от фраз до самого конца воображаемого. А кто без страданий? Из-за малейшей обиды я лелею любой пустяк: снял с книжной полки каталог зеркал, перечитал четыре или пять раз. Я сливаюсь с переменными, ревную сердце. Сердце — это мир, беспокойство тяжелое. Несколько недель исчезает область дружбы, удаляется в иной мир с шумом конец этой истории. Извне я действую как бы без тени смущения, оторванный от письма нервного субъекта, не могу перестать говорить «Я люблю тебя» на каждой новой остановке.
11
Несравнимы друг с другом я и вечная изменчивость,
не отождествляет переливающиеся грани
последнее состояние цветка.
Скрывать нерешительности!
Не простая невинность — акты напрасной страсти,
не в них
зло.
Я обречен быть.
В этом факте страдаю безо лжи,
я могу ничего не говорить, –
говорит тело, упрямый ребенок.
Приступ рыданий.
Тем утром бесчисленные обстоятельства со своими ловушками — мне больно.
Всякий раз в опасности
мы
будем
бежать
немного
вдалеке.
Будем жить дальше?
из случайности,
из скуки,
из желания поболтать или
из сплетни длиною в три километра,
через посредство книги
чтобы
разговаривать
о
любви.
еще не познакомился с _, но
нужно в _ влюбляться.
когда говорит _,
голос словно отголоски,
и
это
невыносимо.
12
Другой говорил о тебе
говорит подчиняться
(согласие логически невозможно)
((молчание?))
(придется отвечать)
знак отсутствия
разрушена любовь
речь существует
говорит, да говорит.
13
Насилие без конца остается незначимостью,
последнее слово господства
приходит последним-
последним словом я
нанесу
ему
смертельную рану.
последняя реплика
последний бросок костей
последнюю реплику
последняя реплика –
прервать смерть.
последняя реплика –
герой.
14
Без конца страдая
ото всех прилагательных,
на самом деле я
в другом.
Я всего-навсего
впечатление в себе.
Я капризное Я.
Я наконец инаковость
желания.
Называя тебя бессмертным,
у меня более нет места.
Я люблю не за язык,
я текст без стали.
Мы два корабля.
Мы бок о бок разные.
Мы
никогда
не
моря и солнца.
15
Волнение было разделено: голос отрывистый, тело неловкое. Мне представляется раскапывать желания, чтобы узнать ресницы, ногти, корни волос, — я снова люблю. Спящее лицо всюду твое, верни мне тебя; язык под кожей, звон непрерывный дрожью охвачены, на губах в кровотечении любовная усталость. О, сила сентиментальности, я среднее арифметическое иных случайностей, яд присутствующих вещей, более не тревожьтесь в разговоре, назовите мне свое настроение как некое послание. Оставляя на виду смягченный мотив, я иду на сделку: здесь вы должны распаковать короткое замыкание, когда вокруг вас стыдливый шантаж. Рельеф означает виды нехватки, печаль, состояние темноты и задумчивости. Сидя в черном нутре любви, я не стремлюсь выйти ко всему чудесному. Убогий бесцветный объект помещен в центр, вокруг молнии и скорбь. Случайная рана в абстрактном великолепии больше не может меня уязвить. Я покинул любовь.
P.S.
Вопреки всем,
я не перестаю
любить голос.
Свет счастлив
и несчастен мой
дорогой друг.
Любовная сила
пребывает
все время.
Из этого туннеля
не уходят.
Замолкают.
Но другой не слитный,
маниакальна
бесконечность.
Тщетно догнать времена,
когда чувство
чистое.
Голос поддерживает
Голосу свойственно умирать
Голос создается
Голос любимого человека
Голос неуловимый
Голос изнуренный
Голос доходит до меня
Голос из телефона
P. P. S.
Я пугаюсь всего, что искажает образ. Единственная оставленная мне любовь неблагодарна. Дело не в том, что местоимения я осознаю докучными, я потрясающе в себе обманулся своей немотой. Ты смысл, но при этом нет степени изречения, нет ничего иного. Метафора замирает в брошенном, я говорю неустранимо. Категории слишком различны: я-люблю-тебя, и это надежнее всего. Ответа не будет, и я схожу с ума.
Владеть тобой — революция, страх и риск. Я произношу формулы необходимости, я хочу поучить слова. Раздвинь губы. Одно слово есть сила против других сил. Я люблю тебя, значит я мир знаков без страховки.