Реч#порт публикует июньскую подборку в рамках проекта «Новосибирская поэзия: 12×12». На этот раз 12 стихотворений выбраны поэтом Михаилом Немцевым, а сопровождают их фотографии Вячеслава Ковалевича.

Январская подборка

Февральская подборка

Мартовская подборка

Апрельская подборка

Майская подборка

Для тех, кто только присоединился: в чëм суть проекта «Новосибирская поэзия: 12×12»? В течение 2020 года 12 экспертов, приглашённых редакцией, опубликуют на страницах Реч#порта подборки, составленные из самых важных, на их взгляд, стихотворений в истории новосибирской поэзии, и прокомментируют свой выбор. В каждой подборке будет представлено 12 стихотворений, написанных 12 разными авторами. Тексты, уже опубликованные в рамках проекта, не должны повторяться в последующих публикациях. Каждая публикация будет сопровождаться визуальным рядом, составленным из работ новосибирских художников.

В эту подборку я включил авторов, чьи стихи мне нравятся и чьë творчество, по-моему, и важно, и характерно для новосибирской литературы. Иль было характерно и важно, или ещë таковым будет. Что значит «важно», здесь я не буду определять. Вверюсь интуиции. В чëм «характерность», это тема для литературоведческих дискуссий, которые, надеюсь, когда-нибудь всерьëз разгорятся. Хорошо, что в Новосибирске заведомо больше поэтов и поэтесс, чем двенадцать, так что любой выбор слишком произволен. Выбор самих стихотворений проводился по смешанному принципу. Некоторые из них запомнились мне и дороги уже сколько-то лет, даже если это не самые известные стихи этих авторов и, возможно, не самые дорогие им самим. А некоторые из них, к тому же, «репрезентативны» и важны будут для этих будущих дискуссий. Которые, надеюсь, когда-нибудь всерьëз разгорятся.

Сергей Шуба

Сергей был долгое время известен мне и другим также как Джим. Мы жили в одной квартире с Т. и О., у нас было два компьютера и три гитары на четверых (компьютеры тогда ещë стоили денег), и Сергей играл блюз и писал стихи. Они тогда мне казались чем-то вроде пересказа словами его телесных ощущений от некоторых гитарных вариаций Кита Ричардса и ему подобных. После этого он однажды почему-то совсем перестал музицировать. И постепенно стал писать не похожие ни на чьи ещë вокруг стихи с тревожным, одиноким, напряжëнным настроением, к которому лично я стараюсь, но так и не могу подобрать ключ. Они как-то тесно соотнесены с этой всем нам знакомой жизнью в чужих квартирах, ужинами на исходе трудовой ночи на каких-то нелепых кухнях, потом рейдами на автобус спросонья по обочинам в грязных снегах. В выбранном стихотворении этого — сполна. Его внимательно проанализировал Олег Полежаев здесь.

Кому был нужен хлебный хмель

И хмарь от городов наружных,

Невыпитых ещë и вьюжных?

Кому был нужен пономарь,

Что в поле, сгорбленный, бредëт,

Вызвучивая ноту «До»,

Качая воздух между снегом

И небом?

Кто назовëт его отцом?

Кто вымоет его лицо,

Явив тем самым милосердие?

Горели факела на Севере…

Дмитрий Северов

Опыт продуманного аскетизма нахожу я в стихах Дмитрия, а это редкость. Есть привлекательность в аскетике, в движении от-тела, в отдаче себя всего — духу. Кто не испытал на себе этого призыва к аскетизму, тот далеко не всë сможет понять в русской/русскоязычной поэзии. Это еë подводный поток, безусловно связанный с религией, но связанный с ней лишь косвенно. Аскетизм не требует религиозности, он только требует серьëзности. На этой серьëзности «ломаются» те, для кого аскетизм — только временная тема, а не жизненный вызов (он может прийти изнутри или сверху, но он суров), преобразуемый в текст. Северов как-то рано (в биографическом смысле) и сразу (в смысле библиографическом) именно с поэтической обработки и переработки аскетизма как жизненной темы этого вызова и начал. Как именно у него это происходило, я не имею, конечно, ни малейшего представления. Когда Северов «вдруг» появился на литературной сцене города и стал читать стихи, совсем не похожие на читаемые другими стихи, я обалдел просто так, ещë не в силах отрефлектировать происходящее. «Аскетизм как жизненная тема» — это формула, которая пришла ко мне в ответ на вопрос к самому себе, о чëм же писал (и чëтко так читал) Северов, много позже. Антон Метельков написал в 2019 году, что Северова «отличает модернистская изысканность». И глубоко модернистская же тяга стать духом — и только, добавлю.

песня тела

вот и тело так запело, как не может тело петь.

не претит ему рождаться, сохнуть, корчиться и тлеть.

слышал я, гудел малинник, в нëм — тяжëлые шмели

занимались лепестками — тигры неба и земли.

слышал я, взрывалось небо и дрожал полночный свет,

будто кто-то ниоткуда слал торжественный привет.

слышал я. и не услышу, с чем сравнить ещë смогу

эту песню, песню тела, упадавшего во мглу.

но запело это тело — грузно корчась и кружась,

листопадный мой кустарник, умирающий лишь раз.

2012

Екатерина Гилева

Фактически в одиночку Екатерина (написав такое обычно нужно себя одëргивать: более чем уместно добавить «насколько мне известно» — так вот) насколько мне известно, она фактически в одиночку продолжает традицию советского литературного романтизма, то оправляя своих персонажей обнаруживать какую-то сказочно-магическую Сибирь в глубинах всамделишной Сибири, то повторяя и усиливая фрагменты подростковых мифов прежних времëн, причëм совершенно всерьëз и вполне успешно. Поскольку я частично живу тем же мифом, для меня лично эти напоминания о другой жизни всегда важны. В этой подборке должна был бы быть еë известная и этапная «Баллада о крыльях», но для этой страницы она слишком велика. Поэтому я выбрал другое стихотворение, в котором хорошо видны и еë поэтика, и еë тематика и энергетика.

Если ты ловил кого-то вечером во ржи…

Если любишь только книги и карандаши,

Нарисуй барашка, травку и ещë цветы,

Небо — ясным, солнце — ярким, кладбище — пустым.

Домик нарисуй с крылечком, кошку у крыльца.

В доме — бабушку и печку, и ещë — отца.

Нарисуй собаку в будке, яблоню в саду,

И в сторонке, над обрывом — красную звезду.

Пусть висит за ради правды, мол, не вечно жить.

Хороши в саду цветочки, ах, как хороши!

«Домик…» — так давно не пишут! Смейся да смеши!

…Если ты ловил кого-то вечером во ржи…

Александр Коперник

Рок-поэзия до сих пор в умах многих, кто пишет о российской литературе, занимает позицию «не совсем поэзии», где-то рядом с детскими стихами и песенным постфольклором. Это потому, что осмысление реальности часто отстаëт от самой это реальности, причëм надолго. И действительно, как записать текст песни, где этой записи место для голоса струн? — Александр Коперник в начале «нулевых» сильно встряхнул Академгородок и окрестные фестивали. А потом переместился в другие города. В его текстах много каких-то эпических политических образов. И вполне ясна их полностью фантазийная сущность: это символы «Русское фэнтези» как жанр вообще есть неосознанное, не сознающее себя продолжение русского символизма. И вот оттуда, по-моему, родом герои, тираны, солдаты, безнадëжные любовники и брошенные города в песнях Каина, всë это символы антропологических состояний. [но всë-таки, как превратить обратно в текст песню?…]

Надежда

Он всходит, расправив спину.

Железный взгляд, словно нож.

Трибуна ли, гильотина —

С балкона не разберешь.

Кивает бумажным лицам,

Кивает глухим рядам.

Тиранам порой не спится —

Все прочие спят всегда.

Он, может быть, и мечтает

Спасти обреченный град,

И, может быть, помогает

Чиновничий маскарад,

И может, он даже верит,

Что быть тому суждено,

Что тьма городских артерий

Наполнится светом… Но —

Участникам маскарада

Известно, чем болен он;

Он любит врагов и падаль,

Боится друзей и жен.

Ползут метастазы слухов

По городу, ропот злей —

Разруха, твердят, разруха,

Земле предадим, земле.

Гроза над его головою

Имеет большой успех…

Но вот он встает — не воин —

И плавно шагает вверх.

Его провожают взглядом;

Молчат десять тысяч ртов;

По правилам маскарада

К интриге любой готов,

Он вглядывается в лица,

Ладонь к тишине подняв,

И мне почему-то мнится,

Что смотрит он на меня,

И смотрит с такой тоскою,

Что я не могу терпеть.

Шепчу я: «Да что ж такое?!

Дайте ему умереть!»

Он в круге стоит размытом,

Ладонь над толпой подняв.

И я сознаю: глядит он

Действительно на меня.

И между льстецами, между

Рядами глядящих в рот

Он выстрела ждет с надеждой.

И снайпер не подведет.

Дмитрий Королёв

Дмитрий Королëв очень рано нашëл способ писать об оттенках переживаний по поводу несправедливых и нечестных общественных отношений. Он пишет о том, о чëм все знают, «но стесняются говорить», оставляя это непрояснëнным, — и приходит Королëв с немногими ироничными словами. Ирония необходима, чтобы говорить о происходящем, но поскольку иронисты на каждом углу, трудно не злоупотребить ей. Где-то у Стругацких было выражение «минимально необходимое воздействие». Именно им и обходится Королëв, откровенно экономя каждое слово, хотя явно мог бы и нарастить текст ещë и ещë… Но воздействие оказано — и этого достаточно, тут он ловко ступает в сторону, оставив в сознании читателя «мгновенный ожог смысла» (как сказал бы философ Жан-Люк Нанси). Вот в этом вот стихотворении, по-моему, хорошо видно, как он производит этот иронико-сематический выпад.

кажется я начинаю понимать

людей которые

в какие-нибудь тридцатые

писали доносы

на соседей по коммуналке

чтобы заполучить

соседскую комнату

вы просто не видели

там два окна огромные

на солнечной стороне

и сама комната здоровенная

и лепнина какая

Андрей Щетников

Андрей Щетников представляет собой мощную самостоятельную творческую единицу, об которую голову сломают будущие классификаторы (посмотрел бы я на эту движуху!). Он много и по-разному переводит и, познав много поэтических техник, свободно переходит от станка к станку в зависимости от того, что ему нужно выточить. Андрей написал и перевëл много и разного. Поэтому и в случае с Щетниковом вопрос «какое стихотворение» особенно сложен для меня, прочитавшего много его стихов (некоторые ужасны, а за некоторые я Андрею навсегда благодарен). Этот «Заяц» из серии Экфразисы подчëркнуто традиционен по форме. К этому располагает само присутствие старого Мастера, которого не купишь причудливостью линий, но чëткость исполнения любой из них он может отметить, — кивнуть. Я люблю такое со-присутствие традиции. Иначе-то, и зачем бы в чëм-то всерьëз упражняться.

Заяц

(Альбрехт Дюрер, 1502)

О Заяц! Ты весь состоишь

из костей и сухожилий,

из мышц и лëгких, из желудка и печени,

из кишок и почек, из детородных органов,

из кровеносных сосудов и нервов,

из чëрных глаз и когтей, из усов,

из подшерстка и шерсти,

их с превеликим искусством рисует художник,

а всë остальное тоже предполагается,

о чëм нам известно из поварского искусства

и сравнительной анатомии.

Нет в тебе ничего, выходящего за пределы:

ни всадников Апокалипсиса,

ни рыцаря в сопровождении смерти и дьявола,

ни меланхолии с еë математикой,

заяц-русак с большими ушами,

просто заяц,

ты весь здесь,

а художник глядит на тебя,

и состязается

только с самим собою.

Виктор Iванiв

Стихи Виктора, кроме прочих многажды многими воспетыми достоинств, имеют ещë и такое, что они едва ли поддаются пародиям. В тексты Виктора были встроены какие-то особые защитные механизмы. Их потенциальная способность к самопародии была столь явной, что вряд ли кому-нибудь удалось бы своими руками удачно реализовать этот потенциал. Это любопытно. В каком-то сверхчеловеческом смысле вступление в «клуб 37» и смутные обстоятельства этого события тоже стали реализацией этой нативной ему самопародийности. Интересно было бы узнать, ощущение жути при чтении его стихов возникает у меня ни с того ни с сего из–за особенностей моего собственного восприятия, или же Виктор так и хотел, чтобы жуть возникала и нарастала?

В парикмахерской

В открытой недавно парикмахерской

сидел я прилепленный перед зеркалом

покорно пока там обмакивали

ножницы в воду и зверем глядел

ощипанный по струнке по мерке

хотел бы руку растопырить и смотреть сквозь пальцы

на свет прилизанный я, Полуектов,

и не мог оторваться

как если бы плакал над тарелкой

а парикмахерша прихорашивала меня

что ее отсвет был исковеркан

она стояла надо мной не дыша

но перехватила прядь как и положено и там где нужно

а я подумал что она смычком ведет

я был как патер разодет

и как новый журнал вышел наружу

кололся воротник в глазу была соринка

но я смотрел названья улиц и объявления фломастером

смотрел на день с расстегнутой ширинкой

и он сиял как вивимахер

я был в парикмахерской где пол блестел!

где стрижется /под машинку/ отец Войтыла

на фотокарточке мы вышли бы без тел

но солнце золотит его затылок

Андрей Жданов

В этой подборке Андрей Жданов не случайно следует за Iванiвым. Уверен, что факт такой связи, не только дружеской, он сам отрицать не будет. Андрей Жданов возможно (возможно) единственный в Новосибирске, кто не только многому научился в поэтике у Виктора, но и едет на той же волне. Денис Ларионов писал про Iванiва: «Работая в условно “авангардном” локусе — то есть стремясь выяснить, что может дать опыт двух авангардов сегодняшней поэзии, — Iванiв не занимается выдаваемым за аналитику амикошонством, но, так сказать, включает в работу письма собственные разум и тело, постоянно ставя их под удар». Кто читает Жданова, узнает в этом описании и автора-скриптора его стихов. Добавлю, что он в наибольшей степени из известных мне живых новосибирских поэтов способен, орудуя иронией, извлекать философский камень из повседневного языка, с его летучими каламбурами, мелкой похабщиной, оборванными на полуслове (ах да, ещë так делает Андрей Верхов, надо бы это обдумать, да и вообще, не преувеличил ли я опять чего-нибудь, что-то в то же время и преуменьшив).

В тишине опустевшего города,

проскальзывает шорох полиэтиленового пакета,

в нескольких местах распоротого.

Ледяная сталь пистолета

забирается в глубину гортани.

С похмелья трудно сдерживать рвоту.

Сначала вспоминаешь Таню,

а потом, что сегодня не пойдëшь на работу.

Вчерашний вечер можно охарактеризовать как спорный.

Спорный в том плане, что не понятны причины

того, кто же всë-таки пришëл не вовремя —

ты или Татьяна? Или этот мужчина?

Впрочем, даже если бы ты не был таким пьяным,

ясно одно наверняка — этому мужику

вовсе не обязательно было целовать Татьяну.

— А что тут надо этому мудаку?! —

кричал ты громко, соседи затаились

по своим тараканьим норкам.

Времена, пространства — двоились или троились,

взвивались в небо, скатывались с горок.

Да уж, товарищ прапорщик, никогда

ничего хорошего не получалось

из привычки оставлять в штанах иногда

табельное оружие, покидая часть.

Виталий Красный

Поэт Виталий Красный чрезвычайно жизнелюбив. Его стихи повествуют часто о малоприятных обстоятельствах, местах и персонажах. И при том они порождают в читателях или слушателях (ибо нужно слушать как Виталий их читает, он звездил на слэмах, пока те были в новинку, его стихи я полагаю в первую очередь партитурами) чувство удивления и радости. Я люблю это. Поэзия имеет возможность делать жизнь лучше. В самом простом смысле этого слова: услышал (ну, прочитал) Красного, и стала жизнь чуть получше. Чë-то и не знаю даже, что и как он пишет сейчас. Нижеприводимый текст датируется 2013 годом.

Гонение на стихотворчество

1.

в любом гениальном произведении

можно найти неудачные места

в свою очередь

в довольно посредственных стихотворениях

порой обнаруживаешь занятные словца

ну, а если говорить о моих намерениях

то лично моя цель такова —

добиться действительно чего-то нового

то-есть, я стараюсь создать

не просто что-то гениальное,

а абсолютно гениально дерьмовое

от начала и до конца

2.

каждое моë стихотворение

похоже на неразрешимое уравнение —

в нëм множество неизвестных

а ещë больше ненаходимых вообще

(ну, разве что в недоваренном борще)

или состоит из несвязанных предложений

как будто бы выдуманных дебилом

я — Маяковский дважды умноженный на Чикатило

Дарья Валова

В стихах Дарьи Валовой много запечатлений телесного опыта. Но в избранном мной стихотворении впереди всего как раз другое: трепетное переживание не пойми чего, которое я бы назвал детским. Не в смысле чëткой соотнесëнности с возрастом не-зрелости и не-автономии (всегда диктующей сдержанность насчëт телесных аффектов) — а в том простом смысле, что это переживание впервые становится знакомо в детстве. И потом так с ним и живëшь. И затем, сколько бы оно не повторялось всю жизнь, оно одно и то же и именно этим указывает на условность паспортных и прочих возрастов. В восторге на краю земли стой где стоишь, пока игра.

но где-то там внутри щегла

щетинится игла пчела

ну так читай и умирай

пока игра

ну так читай читай читай

пора пора

там крови пятнышки кружки

так вот вершки и корешки

чаинки ночи в решете

к двери шаги

как будто будто быть беде

сиди и жди

но оловянные дрозды

летят на вялые кусты

из стужи говорят живи

а как же стыд

из проруби как воробьи

пробьет навзрыд

в заброшенности нелюбви

в восторге на краю земли

вдруг снежный пес из–под земли

стой где стоишь

пока игра, а после рай

и всюду тишь

Кристина Кармалита

В моей «литературной жизни» лирическая поэтесса Кристина Кармалита сыграла важнейшую роль: зимой, кажется, 2009 года под еë непрямым одобряющим воздействием я осмелился публично прочитать несколько текстов (и так узнал, что, как сказано в том фильме, «я могу говорить!»). Подозреваю, что «непрямое одобряющее воздействие» на реальность вообще является для неë смыслом и назначением поэзии. Это, с одной стороны, задавало жëсткие рамки, с другой, она это действие и правда ведь оказывала. Для подборки я выбрал еë стихотворение 2013 года, обманчиво простое.

вот ночь сгорает на столе

вот капает вода

вот входит путник на осле

в слепые города

вот ночь крепка твоя рука

глаза твои ярки

горят как лампа маяка

на берегу реки

вот ночь на берегу реки

вот вся земля — река

плывут ночные мотыльки

на лампу маяка

вот ночь вот капает вода

вот путник на осле

идет сквозь годы города

сквозь капли на весле

вот ночь на корабле весла

вот капли на столе

вот вся земля в спине осла

усталостью в седле

вот ночь светлы твои глаза

темна твоя спина

как волос на хребте осла

как смуты стремена

вот ночь садятся мотыльки

на берег у костра

вот сходит путник у реки

с летящего весла

вот ночь вот звезды далеки

как мысли моряка

дрожат бескровны и легки

как крылья мотылька

вот ночь вот лампа на столе

вот путника рука

по всей земле по всей земле

приветом маяка

Станислав Михайлов

Если просмотреть анонсы к интервью и отчëтам о публичных выступлениях Станислава Михайлова, равно как и сами эти интервью и отчëты, можно заметить, что его уже наделили неким статусом живого классика. А это ж неотменяемо: назван классиком — так классиком он и будет писаться. Хорошо, это вполне справедливо, поскольку наличие «живых классиков» в литературной среде социологически необходимо. Вот я стихотворение подобрал такое, связьпоколенческое. Помню это ощущение прихода в редакцию «Сибирских огней» к Михайлову, ибо он там тогда работал, лет семь назад. Будучи уже не юношей, но всë же робким, я стремался, входя в эти помещения, о чëм сейчас вспоминаю уже абсолютно без приязни к самому себе тогдашнему… — Так вот, оно сопровождалось ощущением не-жизни (в чëм я себе тогда не сознавался, ибо вот ведь она, Большая литература), и только Михайлов там был весь живой, делая погружение в воздух редакционности выносимым. Как говорится, «вот таким он мне и запомнился», Оживителем Пространства. Легко заметить, что и это стихотворение я выбрал потому, что оно собой выражает преемственность литературных поколений внутри одной отдельно взятой местной традиции. Ну и само по себе оно классное.

Маковский

Евгению Иорданскому

маковский ласкает хаос, целует космос,

папиросу прикуривает, попутно поминая хайдеггера.

собачья письменность заглядывается на людскую помесь.

холодно так, что не хватает характера

согреться сколько-то — на огни трактира:

господи прости, и простатит выводит.

     маковский смотрит на обломки мира,

опорожнив пузырь, на холода выходит.

маковский смотрит на облака мира —

анатолий владимирович маковский, толя.

рукою правою обнимая мольера,

левою уильяма и лира его короля.

     нина садур все про панночку,

а толя про петра степанова.

     вот не стало михал михалыча, не поговорили,

мясников с поповым сидят на ступенечке.

всю новосибирскую поэзию уже зарыли,

а что осталось — так то маленечко.

     что я могу вспомнить, сытый и постарелый,

о голодном его, ненасытном воображенье.

калевала-калевала, говорят карелы…

а маковский мне о блоковской жене.

     люба менделеева де не дева…

нина грехова горбатая королева.

     когда мы с ним разговаривали никакие,

он мне математику раскладывал, как карты,

поминутно поминая киев

и спартанцами убитых детей спарты.

     жанна владимировна что-то говорит ивану,

и становится близким ее незваное.

надеюсь на молодых, как ни на кого не надеюсь,

это из тацита вытащил я цитату?

над нами небо, а над небом деус.

в тридевятом царстве встретимся, в тридесятом.

Нескольких из тех, кого следовало в этой подборке упомянуть, я не включил в число этих 12-ти, чтобы дать слово другим, так уж пришлось. Назову эти имена: Антон Метельков, Иван Полторацкий, Сергей Васильев, Сергей Самойленко, Олег Копылов, Екатерина Столбинская, Святослав Одаренко, Олег Полежаев, Михаил Моисеев, Алексей Чернинский, Меир Иткин, — простите, друзья, верю, вы и без меня неупомянутыми не будете.