Уже третий год в стенах Городского Центра Изобразительных Искусств художник Александр Таиров проводит арт-встречи, на которых рассказывает новосибирцам о творчестве Климта, Ван Гога, Магритта и других великих художников. Михаил Конинин поговорил с художником о том, чем отличаются эти встречи от обычных лекций, о сибирском менталитете и о пошлости Новосибирска. Реч#порт благодарит проект «Лица Сибири», где было опубликовано это интервью, за возможность поделиться им с нашими читателями.

M.K. (Михаил Конинин) — Когда вы решили стать художником?

А.Т. (Александр Таиров) — С детства. Я не стремился стать художником осознанно, но наклонности были давно. Был один человек, который у меня отбил желание рисовать, это было ещë в Тбилиси, я был во 2-3 классе: я сам пошëл учиться рисовать в Дом Пионеров, а он поставил перед нами гипсовую розетку и ушëл. Как можно перед детьми ставить такие вещи? Я порисовал один раз, второй, не понимая, зачем я это делаю. Потом я собирался поступать на факультет кибернетики в Тбилисском университете. Потом я в армии был полковым художником. И потом уже здесь, в Новосибирске, я работал в кабинете художественного конструирования в НЭТИ (Новосибирском Электротехническом Институте, теперь — Новосибирский Государственный Технический Университет), дважды ездил в Строгановку, по полгода учился. У нас тут была мощная секция плакатов, которая заинтересовала москвичей. Мы сделали две или три выставки плаката, на которые даже приезжали из Москвы.

Е.Б. (Екатерина Богоненкова)— Были ли люди, которые оказали на вас влияние?

А.Т. — Нет, я не могу вспомнить ни одного человека, который бы повлиял на мою судьбу. Может быть, немного в кабинете художественного конструирования, там собралась интересная команда интеллектуалов. Это меня и удержало в Новосибирске, иначе бы я уехал.

М.К. — Как вы начали вести арт-встречи?

А.Т. — Я веду в ГЦИИ студию для взрослых. И в первую «Ночь в музее» мы вывесили «Ночной дозор» Рембрандта. Известный новосибирский художник Александр Шуриц хотел вести здесь программу, связанную с одной картиной. Он рассказывал о ней и о Рембрандте всем, кто здесь был. Я пришел послушать, и пришëл к выводу, что об этом можно рассказать гораздо интереснее: о Рембрандте, о его картине, о еë композиционном строении. Я послушал и ничего не сказал. А когда Шуриц уже ушëл, пришли мои студийцы и попросили рассказать об этой картине, о еë особенностях. И я своим студийцам объясняю композиционное строение, цветовое решение, особенности картины и даже не обращаю внимания на то, что происходит за нашей спиной. Потом смотрю: там люди стоят, слушают. А ближе к полуночи пришëл губернатор с министром культуры. И меня директор попросила рассказать ещë раз об этой картине. У директора возникла мысль сделать на следующей «Ночи в музее» рассказ о каком-нибудь художнике.

Когда здесь висел один Рембрандт, я подумал, что этого мало. Ведь если мы говорим о Рембрандте, то надо было бы повесить остальные его картины, но зал был пустой, висел только «Ночной Дозор». А во второй раз мы сделали зал, посвященный Боттичелли, и я рассказал о нëм. Некоторые люди приходили по два-три раза, потому что каждый раз я рассказываю что-то новое, всë время какие-то новые подробности. И тогда директору пришла мысль сделать это самостоятельной программой, которую мы будем предлагать в качестве отдельного проекта. Осенью мы повторили рассказ про Боттичелли, пришло человек двадцать пять. И тогда мы решили, что раз это интересует людей, то мы будем продолжать. После Боттичелли был Моне, потом Петров-Водкин. И таким образом эта программа идëт уже третий год.

М.К. — Людям важно искусство?

А.Т. — Люди вообще нуждаются в том, чтобы ощущать часть мира, которая вне их, внутри той среды, которую они создают. Потому что то, что вне нас, чрезвычайно разнообразно и украшено невероятно красивыми и гармоничными формами. А то пространство, которое создаëт человек, лаконично и выхолощено. И человек подспудно хочет видеть часть внешнего мира внутри того пространства, которое создаëт. Живет ли он в пещере, в вигваме, в юрте, тем или иным образом он это жилище обустраивает и оснащает какими-то элементами, которые нас окружают. Это и звери, и растения. Если вы обратите внимание, во многих атрибутах нашей жизни присутствуют растительные орнаменты, хотя, казалось бы, какое отношение имеет орнамент к серьëзным вещам: государственным институтам, гербам, украшениям залов. Но это является неотъемлемой частью даже в торжественных ситуациях. Там, где есть возможность вложить достаточно денег и пригласить художников, делается всë для того, чтобы было торжественно. Потому что пустой зал не будет торжественным, если он не будет украшен.

М.К. — Новосибирск часто считают серым, унылым городом.

А.Т. — Так оно и есть. Он ещë не имеет ни традиций, ни культуры. И люди, которые управляют этим городом, тождественны городу: они отсюда, они кровь от крови, плоть от плоти этого города. Они не имеют глубокой преемственности в воспитании, в традициях, в образовании. Люди достаточно простые: был Толоконский, который здесь вырос и, как говорят в народе, ничего слаще морковки не видел. Значит, эту же морковку он будет воспроизводить, где бы он ни был. И он не будет понимать значение культуры как чего-то, что идëт из поколения в поколение, впитывается с молоком матери. У города нет традиций. Тут культурный слой толщиной в один ангстрем, потому что сто с лишним лет для города — это ничего.

Конечно, те несколько питерских инженеров, которые начинали строить город, внесли свой вклад, мы видим эти старые сооружения. Но они ушли и никому своë наследие не передали. Если бы их было несколько тысяч, то город имел бы совершенно другой облик. Затем во время эвакуации была вторая волна питерских инженеров, оставивших свой след. Они проектировали улицу Станиславского, Авиамоторную — улицы, которые несут на себе печать «питерского ампира». Но они тоже уехали. И опять Новосибирск оголился. Ещë удар по Новосибирску нанесла перестройка и 90-е годы. Сейчас всплыло на поверхность то, что было скрыто. Ведь все, кто тогда разбогател, и все, от кого сейчас зависит облик города, кто что-то решает — люди малограмотные.

Тем, кто сейчас обладает деньгами, нуворишам, город безразличен, потому что они совершенно себя здесь не видят. А если видят, то не знают, как это всë реализовать. Город большой и весьма бестолковый, он по сей день остаëтся городом-подростком, не осознающим себя, грубым, немного нахальным, своенравным и претендующим на что-то без серьëзных на то оснований. Называть себя столицей Сибири — это только декларация. Городу помогло, что в Академгородок приехали ученые. Но Академгородок живëт обособленно, и по нему тоже ударила эта волна 90-х годов, когда все, кто мог уехать, уехали. Всë меняется, и та каша, в которую город окунулся сейчас, опять ничего хорошего городу не сулит, потому что искусство в загоне.

Идëт деградация города. Бурное строительство — не проявление развития, это только нажива. Нет никаких надежд, что культура города многое получит от этого. А без культуры не может быть ничего. Потому что культура, во-первых, смягчает нравы, а во-вторых, формирует тонкие моменты в восприятии человека, которые помогают ему совершенствоваться в науках. Наука идëт рядом с культурой. Если мы посмотрим историю, то везде, где общество начинает богатеть, где понимают, что надо вкладывать деньги не только в набивание живота, начинается развитие культуры. Как говорили в Риме: «Хлеба и зрелищ». А со зрелищами в Новосибирске из рук вон плохо: если представить всю новосибирскую агломерацию, то можно увидеть, что всë сосредоточено на маленьком пятачке в центре города. А у города есть левый берег и правый. Хорошо, когда всë рядом, а когда мороз, короткий день, после десяти часов вечера автобусы не ходят, то в центр особо не наездишься. И если бы не метро, то город был бы вообще выключен. Но возьмëм левый берег: там живет 500-600 тыс. человек. Это отдельный большой город, но там нет концертного зала! Реконструируют, строят — опять здесь, на правом берегу. Концертный зал им. Каца построили, он стоит пустой, свет постоянно не горит.

Изредка здесь происходят какие-то события, а на левом берегу — ничего нет! Спальный район, люди там брошены, строятся только торговые центры. И мы говорим: «ах, у города нет денег». А на торговые центры, значит, находятся деньги? Мы же понимаем, как это делается: люди берут кредиты и строят. Город! Возьми кредит и построй культурный ансамбль! Это сторицей вернется тебе. Не сразу, через 10-15 лет, но будет отдача. Люди почувствуют самоуважение, когда на левом берегу будет мощный культурный центр. Если мы посмотрим на город композиционно, то мы поймëм, что должны быть очаги культуры не только в центре. Они должны быть распределены равномерно, потому что не все могут постоянно ездить в центр, и люди, живя в спальных районах, кроме торговых центров ничего не видят.

Я давно участвовал в проекте, где обсуждалось, как изменить город. Мы — дизайнеры, художники — придумали мощный проект. Вот в центре есть пойма реки: красивое место, абсолютно пустое. Там можно построить культурно-исторический парк, причëм под крышей, мы же в Сибири живëм. Строить парк не сразу, а блоками — с дендрариями, с кинотеатрами, с познавательными аттракционами. Люди бы приезжали туда утром и целый день гуляли, играли. Так, шаг за шагом достраивая парк, мы бы получили огромную культурно-историческую агломерацию. Представляете, как это было бы здорово! Это бы дало отдачу, потому что там были бы и кафе, и рестораны.

Но нет воли, и поэтому власть будет заниматься латанием дыр. Тогда как в любую историческую эпоху князья строили огромные храмы, оставляя после себя памятники искусства. А здесь что они после себя оставят? Помпиду, когда уходил, построил Центр Помпиду, Жискар д’Эстен построил Французскую Национальную Библиотеку. То есть каждый мыслящий человек стремится оставить после себя какой-то материальный след. И если бы мы заложили этот культурно-исторический памятник и строили бы так, как строят торговые центры, то я уверяю вас, он бы уже сегодня был построен. И он был бы местом паломничества не только новосибирцев, но и жителей всех окрестных деревень и городов. Сейчас ТЦ «Мега» немного напоминает, то, о чëм я говорю. Ведь зачем люди туда приезжают? Вы думаете, только за покупками? Нет, они приезжают погулять по красивым улицам города их мечты. Идëшь по еë улицам: светло, красиво, широкие проходы — это всë создает ощущение города мечты. И люди на целый день туда уезжают. В этом я увидел то, что я хотел сделать, и оно сделано, правда фирмой из–за рубежа и в виде торгового центра. А всë могло бы быть по-другому. И всего этого Новосибирску не хватает, а люди к этому тянутся.

М.К. — Есть же люди, которые что-то делают, кто пытается развивать культуру в Новосибирске? Вы арт-встречи устраиваете, например.

А.Т. — Арт-встречи — это маленький шаг. Но если бы кто-то это делал помимо меня с такой же результативностью, это было бы событием. Но вот смотрите: такое событие происходит в Новосибирске, и никому до этого дела нет. Никто об этом не пишет, не говорит. Но люди находят этот мерцающий огонëк. Он очень слабый, и если я перестану этим заниматься, то и этого больше не будет. Потому что это всë построено на том, как я это делаю. Например, в Художественном музее ведутся «Лектории», и мне неоднократно говорили: «Я туда ходила, там немного людей, но даже не в этом дело. Я там чуть не заснула. Там читают по бумажке, слайды показывают». Лекторий в таком виде, конечно, имеет право на существование, но мы нашли принципиально иную форму участия человека в этом процессе. Он находится в выставочном пространстве, где он видит картины художников, он постоянно присутствует в этом визуальном поле и слушает меня. Он свободен в этот момент и может не фиксироваться на том, о чëм я говорю, а рассматривать любую картину. Он ощущает себя на выставке в окружении работ художника, о котором идëт речь. И это создает принципиально другую атмосферу. Если бы слайды показывали, это было бы совсем другое. Я имею возможность переходить от картины к картине не в каком-то определенном порядке, а спонтанно, когда вдруг у меня возникает какая-то случайная мысль. Этот формат очень интересен эффектом присутствия. Может быть, люди ощущают здесь присутствие художника. Тут ещë важна моя эмоциональность, которая мне присуща от природы, или национальных корней, или воспитания, или от того, что я вырос в Тбилиси, а там многое построено на эмоциях. Человек вообще в большей степени воспринимает происходящее через чувства. Это мощный фактор воздействия. И когда я как художник объясняю композиционный строй, говорю о цвете, о ритмическом строении картины, человек становится соучастником этого процесса, понимает, как это построено, с помощью каких средств и способов художник добивается такого воздействия. И когда человек в следующий раз куда-нибудь придëт, он будет искать тот более глубокий смысл, который находится за пределами понимания обычного зрителя.

М.К. — Есть ли в Сибири какая-то особая культура? Сибирский менталитет?

А.Т. — Я думаю, есть заскорузлость. Есть жëсткость характера. Насчëт стойкости характера мне сложно говорить, потому что я не жил здесь в период испытаний. Когда я приехал сюда, меня поразила резкость, грубость, жëсткость. Никакого тепла я не испытывал. Я не нахожу особой разницы в жителях больших урбанизированных городов. Только в речи есть различия, в том, как говорят сибиряки.

М.К. — Есть ли у новосибирских художников особый стиль?

А.Т. — Никакого. Здесь же нет школы. Здесь нет традиций. Пройдет двести-триста лет, прежде чем они появятся. В Томске, в Барнауле, даже в Бийске вы чувствуете дух, присутствие самобытной культуры. А приезжая в Новосибирск, вы видите эту расхлëстанность, эти огромные масштабы, более быстрый темп. Новосибирск — подросток. А подростки — это несформировавшийся характер, резкость поведения, порывистость, завышенная амбициозность, противопоставление себя всем остальным, мощная энергия. Вот это — Новосибирск.

Е.Б. — Что такое «пошлость» в вашем понимании? Как бы вы для себя охарактеризовали?

А.Т. — Я нахожу пошлость во вторичности. Мы вторичны по отношению ко всему, что нас окружает. Мы вторичны по отношению к Москве, к Питеру, к Европе, к Америке, к англосаксам. Весь город увешан претенциозными вывесками и названиями, и это ни о чëм другом не говорит, кроме как о пошлости. Вы даже не осознаëте, как это пошло, когда здесь говорят: «Вау!», «Упс!». Но вопрос в другом: мы не осознаëм себя как общность, имеющую традиции и культуру гораздо более глубокую, чем та же Америка. И это всë исходит от власть имущих, от нуворишей. Когда трëхэтажное здание называется «Манхэттен» — это просто смешно. Люди просто не понимают насколько это убого, не потому что Манхэттен — это что-то запретное, а потому что ты даже не понимаешь, где Манхэттен и где ты. Это жалкое стремление уподобиться. Но ты был на Манхэттене? Ты видел какая это мощь, какие это деньги? Они тебя даже не замечают, а ты построил что-то убогое и называешь это «Манхэттеном». Всë остальное так же: «Версаль», «Сан-Сити». Вот это и есть пошлость. А за всем этим идëт пошлость бытового порядка. Пошлость — это отсутствие культуры, отсутствие понимания традиций, отсутствие ощущения своих корней. Это проявляется и в манере поведения. И в том, что ты не пытаешься даже учиться быть каким-то иным на своих же образцах. Мы спасëмся, только если мы углубимся в изучение своей культуры, своих традиций, отшлифуем их и поднимем на новый уровень.

Спасибо Михаилу Конинину, Екатерине Богоненковой и ГЦИИ за предоставленный материал. Полный текст интервью опубликован на сайте siberiana.ru.

Следующая арт-встреча с Александром Таировым состоится 5 марта и будет посвящена Эдгару Дега.