Donate


radio.syg.ma is a community platform for mixes, podcasts, live recordings and releases by independent musicians, sound artists and collectives
Cinema
Music
Books
Art
Psychology
Philosophy
Society
Poetry
Prose
Theatre
Architecture
Technology
Notes
Self-organization
Map
e-flux
Tashkent-Tbilisi
more...
Реч#порт

Игра в бисер: о стихотворении Владимира Захарова

Поэт и переводчик Андрей Щетников делится своей интерпретацией стихотворения Владимира Захарова «Игра в бисер».

Здесь и далее фото Ирки Солзы.
Здесь и далее фото Ирки Солзы.

Повторяю давно знакомое и выученное наизусть стихотворение Владимира Захарова «Игра в бисер» и размышляю о нëм. Стихотворение называется так же, как знаменитый роман Германа Гессе Das Glasperlenspiel, вышедший в 1943 году в Швейцарии, где писатель жил с 1923 года; первый русский перевод Д. Каравкиной и Вс. Розанова опубликован в 1969 году, и эта книга сразу же стала любимой у многих интеллектуалов. В сборнике Владимира Захарова «Перед небом» стихотворение помещено в разделе «Мильвион» (1972–1976); стало быть, оно датируется серединой семидесятых. Возможно, оно написано в новосибирском Академгородке, а возможно — уже в подмосковной Черноголовке, куда Захаров переехал в начале 1974 года.

За названием идëт эпиграф: памяти Рафаила Вальского. Кто такой Вальский и как его жизнь связана с фабулой романа Гессе, я не знаю. И всë, что я смогу узнать об этом человеке, я узна́ю из этого стихотворения.

Итак, первая строфа, с зелëными стеклянными шариками:


Два шарика стеклянных

В орех величиной,

Зелëных, круглых, странных

Лежат передо мной.


Большой прозрачный хрустальный шар — это магический инвентарь, помогающий провидеть будущее. Маленькие стеклянные шарики, светло-зелëные, с матовой поверхностью — я вижу их именно такими — оказываются исходным пунктом для воспоминаний о давнем и недавнем прошлом, равно как и для полëта воображения. Вот они, на столе, перед нами; и, представляя себе эти шарики, мы можем ещë раз посмотреть на саму строфу и увидеть, за счëт какой нехитрой и одновременно изощрëнной звуковой инструментовки, состоящей в чередовании Р и Л, картинка сделана максимально выпуклой и реальной:


Два шаРика стекЛянных

В оРех веЛичиной,

ЗеЛëных, кРугЛых, стРанных

Лежат пеРедо мной.


А дальше начинается первая часть истории, происходящая в воображении. Первая зацепка — сама фамилия Вальский; и это она притягивает к себе название столицы вымышленной педагогической провинции — Вальдцель — из книги Гессе. Шарики из стекла, лежащие на столе, становятся стеклянными бусами, Glasperlen — атрибутами воображаемой Игры, в которой используются символы и образы культуры и вокруг которой разворачивается действие романа. Итак, путь «за тридевять земель» идëт от слова к слову и от образа к образу: Вальдцель, Тироль, Шварцвальд, том Канта в рюкзаке — мир воображения и дорога в этом мире, идущая по весенним зелëным горам.


А я — в тирольской шляпе,

С орешиной в руке,

Тиснëный Кант увязан

В походном рюкзаке.


И мы с серьëзным Вальским,

За тридевять земель,

Идëм, как два студента,

В зелëный наш Вальдцель.


Где обретëнным раем

Звенит Шварцвальдский лес,

Весенним птичьим граем

Наполнен до небес.


«Тиснëный Кант в рюкзаке» (наверное, одна из Кантовских «Критик») приводит нас к философу-отшельнику, живущему рядом с горным озером (быть может, к самому Гессе, укрывшемуся в Швейцарии?). Реальность движется своим путëм: я не уверен в том, что рассказчик и Вальский имели такого общего друга, но дружба с философом, конечно, прекрасна, и я тоже хотел бы хоть раз оказаться в этой компании.


Вот с высоты открылось

Нам озеро, и вот

Мы в доме, где философ

Отшельником живëт,


Звукопись продолжается, между прочим: обратите внимание на букву О; это скрытое мастерство всегда удивляет, когда начинаешь обращать на него внимание:


ВОт с высОты ОткрылОсь

Нам ОзерО, и вОт

Мы в дОме, где филОсОф

ОтшельникОм живëт,

Однако здесь снова есть что-то от книги Гессе: мы знаем, что отшельником, последователем древнекитайского мудреца Чжуан-цзы, живëт в бамбуковой роще Старший Брат, у которого Йозеф Кнехт, главный герой романа, прожил несколько месяцев. «Мы поговорим об этом завтра, — сказал отшельник и предложил гостю постель». Небольшое горное озеро тоже окажется важным в этой истории в свой черëд.


Где мы горды беседой

И общим языком,

И знаками вниманья,

И каждым пустяком.


Уснëм, как братья с братом,

Пред нами — вся Земля,

А ночь плывëт агатом

На кроткие поля.


И здесь начинается сон во сне. Путь стеклянных шариков уже был сновидением и мечтой с самого начала. Русский язык разводит сон и мечту как два разных слова, а вот английское слово dream или испанское sueño — это и сон, и движение воображения. И история с Чжуан-цзы, которому приснилось, что он бабочка, а проснувшись, он уже не мог понять, кто он, — Чжуан-цзы, которому приснилась бабочка, или бабочка, которой приснился Чжуан-цзы — тоже здесь к месту. Кстати сказать, первый том двухтомника «Древнекитайская философия» с книгой Чжуан-цзы вышел в библиотеке «Философское наследие» в 1972 году — ещë одно чтение героев стихотворения в ту эпоху.


Я сплю, и рядом горы

В предчувствии грозы,

Я — бабочка, которой

Приснился Чжуан-цзы.


Рассказчик видит себя кем-то, но вряд ли самим собой. Реальность первого сна с посещением философа у горного озера уходит, и возвращается что-то из здешней жизни: здешней, но не своей (я знаю, что Захаров учился в Новосибирске, и в Уфе он не преподавал; однако по меньшей мере ещë в одном его стихотворении Уфа в паре с Казанью упоминается снова: «Уфа похожа на Воронеж / и оба вместе — на Казань»). Но есть кто-то, о ком он рассказывает. Может, это Вальский и есть? Его имя «Рафаил» в эту часть истории весьма вписывается:


Обои из газеты,

Родитель в галифе,

Студенчество в Казани,

Профессорство в Уфе.


И вот всë возвращается к реальности, которая уже совсем не сон, но совершенно бытовая история, надо думать, ещë из времëн Академгородка — а ведь это в своëм роде провинция советской «игры в бисер» шестидесятых:


И жизнь, в которой с Вальским

Мы не были друзья,

Но маленькие наши

Дружили сыновья.


В которой любопытство

Во мне он вызывал,

Учил язык испанский,

Почти не выпивал.


А ведь я тоже знаю такого человека, рыжебородого, с испанским языком и чтением Лорки в оригинале, я его почти уже узнал — и тут происходит скачок к началу стихотворения, к принесëнным шарикам:


(Ах, не его ли мальчик

Принëс ко мне домой

Два шарика — начинку

Дробилки шаровой?)


Удвоение — идущее от двух шариков из первой строфы — царит во всей этой истории. Рассказчик и Вальский, пара звуков Р и Л из имени и фамилии, сын одного из них и сын другого, Чжуан-цзы и бабочка в закольцованном сне. И посмотрите на фактуру: строфа, в которой упомянуты сыновья — начало рассказа о Вальском — теперь, комментарием в скобках, понимание того, откуда взялись шарики, породившие эту историю — и снова продолжается рассказ о Вальском, мы узнаëм его всë больше и больше:


Он был рыжебородый,

И честный, и худой,

Рождëнный для конфликта

С общественной средой.


И вот — последняя строфа:


Он утонул, купаясь,

История темна.

И трудно в Ленинграде

Живëт его жена.


Всë замкнулось. Как и где утонул Вальский, мы не знаем. Но из книги мы знаем о том, как утонул Йозеф Кнехт, купаясь в горном озере (вот оно, озеро), хотя не знаем в точности, как это случилось. А стеклянные бусы, Glasperlen — это зелëные шарики для шаровой мельницы: такие же зелëные, как шварцвальдский лес весной, как цвет горного озера. И, кажется, теперь я знаю, какого цвета у рыжебородого Вальского были глаза.

(А ещë я узнал от Владимира Захарова уже после того, как написал и показал ему первую версию этой заметки, что Рафаил Вальский был математиком, какое-то время жил в новосибирском Академгородке, читал Лорку в оригинале и ругал переводы Гелескула: мне было бы о чëм с ним поговорить.)

Кстати, небольшие шаровые мельницы называются бисерными: правда, шарики «в орех величиной» применяются в более крупных установках. А корпуса небольших дробилок изготавливают в том числе и из агата. Ну и о шариках: кажется, в детстве у меня такие были тоже. И не у меня одного.


Андрей Щетников

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About