Поэт и переводчик Андрей Щетников делится своей интерпретацией стихотворения Владимира Захарова «Игра в бисер».

Повторяю давно знакомое и выученное наизусть стихотворение Владимира Захарова «Игра в бисер» и размышляю о нëм. Стихотворение называется так же, как знаменитый роман Германа Гессе Das Glasperlenspiel, вышедший в 1943 году в Швейцарии, где писатель жил с 1923 года; первый русский перевод Д. Каравкиной и Вс. Розанова опубликован в 1969 году, и эта книга сразу же стала любимой у многих интеллектуалов. В сборнике Владимира Захарова «Перед небом» стихотворение помещено в разделе «Мильвион» (1972–1976); стало быть, оно датируется серединой семидесятых. Возможно, оно написано в новосибирском Академгородке, а возможно — уже в подмосковной Черноголовке, куда Захаров переехал в начале 1974 года.

За названием идëт эпиграф: памяти Рафаила Вальского. Кто такой Вальский и как его жизнь связана с фабулой романа Гессе, я не знаю. И всë, что я смогу узнать об этом человеке, я узна́ю из этого стихотворения.

Итак, первая строфа, с зелëными стеклянными шариками:

Два шарика стеклянных

В орех величиной,

Зелëных, круглых, странных

Лежат передо мной.

Большой прозрачный хрустальный шар — это магический инвентарь, помогающий провидеть будущее. Маленькие стеклянные шарики, светло-зелëные, с матовой поверхностью — я вижу их именно такими — оказываются исходным пунктом для воспоминаний о давнем и недавнем прошлом, равно как и для полëта воображения. Вот они, на столе, перед нами; и, представляя себе эти шарики, мы можем ещë раз посмотреть на саму строфу и увидеть, за счëт какой нехитрой и одновременно изощрëнной звуковой инструментовки, состоящей в чередовании Р и Л, картинка сделана максимально выпуклой и реальной:

Два шаРика стекЛянных

В оРех веЛичиной,

ЗеЛëных, кРугЛых, стРанных

Лежат пеРедо мной.

А дальше начинается первая часть истории, происходящая в воображении. Первая зацепка — сама фамилия Вальский; и это она притягивает к себе название столицы вымышленной педагогической провинции — Вальдцель — из книги Гессе. Шарики из стекла, лежащие на столе, становятся стеклянными бусами, Glasperlen — атрибутами воображаемой Игры, в которой используются символы и образы культуры и вокруг которой разворачивается действие романа. Итак, путь «за тридевять земель» идëт от слова к слову и от образа к образу: Вальдцель, Тироль, Шварцвальд, том Канта в рюкзаке — мир воображения и дорога в этом мире, идущая по весенним зелëным горам.

А я — в тирольской шляпе,

С орешиной в руке,

Тиснëный Кант увязан

В походном рюкзаке.

И мы с серьëзным Вальским,

За тридевять земель,

Идëм, как два студента,

В зелëный наш Вальдцель.

Где обретëнным раем

Звенит Шварцвальдский лес,

Весенним птичьим граем

Наполнен до небес.

«Тиснëный Кант в рюкзаке» (наверное, одна из Кантовских «Критик») приводит нас к философу-отшельнику, живущему рядом с горным озером (быть может, к самому Гессе, укрывшемуся в Швейцарии?). Реальность движется своим путëм: я не уверен в том, что рассказчик и Вальский имели такого общего друга, но дружба с философом, конечно, прекрасна, и я тоже хотел бы хоть раз оказаться в этой компании.

Вот с высоты открылось

Нам озеро, и вот

Мы в доме, где философ

Отшельником живëт,

Звукопись продолжается, между прочим: обратите внимание на букву О; это скрытое мастерство всегда удивляет, когда начинаешь обращать на него внимание:

ВОт с высОты ОткрылОсь

Нам ОзерО, и вОт

Мы в дОме, где филОсОф

ОтшельникОм живëт,

Однако здесь снова есть что-то от книги Гессе: мы знаем, что отшельником, последователем древнекитайского мудреца Чжуан-цзы, живëт в бамбуковой роще Старший Брат, у которого Йозеф Кнехт, главный герой романа, прожил несколько месяцев. «Мы поговорим об этом завтра, — сказал отшельник и предложил гостю постель». Небольшое горное озеро тоже окажется важным в этой истории в свой черëд.

Где мы горды беседой

И общим языком,

И знаками вниманья,

И каждым пустяком.

Уснëм, как братья с братом,

Пред нами — вся Земля,

А ночь плывëт агатом

На кроткие поля.

И здесь начинается сон во сне. Путь стеклянных шариков уже был сновидением и мечтой с самого начала. Русский язык разводит сон и мечту как два разных слова, а вот английское слово dream или испанское sueño — это и сон, и движение воображения. И история с Чжуан-цзы, которому приснилось, что он бабочка, а проснувшись, он уже не мог понять, кто он, — Чжуан-цзы, которому приснилась бабочка, или бабочка, которой приснился Чжуан-цзы — тоже здесь к месту. Кстати сказать, первый том двухтомника «Древнекитайская философия» с книгой Чжуан-цзы вышел в библиотеке «Философское наследие» в 1972 году — ещë одно чтение героев стихотворения в ту эпоху.

Я сплю, и рядом горы

В предчувствии грозы,

Я — бабочка, которой

Приснился Чжуан-цзы.

Рассказчик видит себя кем-то, но вряд ли самим собой. Реальность первого сна с посещением философа у горного озера уходит, и возвращается что-то из здешней жизни: здешней, но не своей (я знаю, что Захаров учился в Новосибирске, и в Уфе он не преподавал; однако по меньшей мере ещë в одном его стихотворении Уфа в паре с Казанью упоминается снова: «Уфа похожа на Воронеж / и оба вместе — на Казань»). Но есть кто-то, о ком он рассказывает. Может, это Вальский и есть? Его имя «Рафаил» в эту часть истории весьма вписывается:

Обои из газеты,

Родитель в галифе,

Студенчество в Казани,

Профессорство в Уфе.

И вот всë возвращается к реальности, которая уже совсем не сон, но совершенно бытовая история, надо думать, ещë из времëн Академгородка — а ведь это в своëм роде провинция советской «игры в бисер» шестидесятых:

И жизнь, в которой с Вальским

Мы не были друзья,

Но маленькие наши

Дружили сыновья.

В которой любопытство

Во мне он вызывал,

Учил язык испанский,

Почти не выпивал.

А ведь я тоже знаю такого человека, рыжебородого, с испанским языком и чтением Лорки в оригинале, я его почти уже узнал — и тут происходит скачок к началу стихотворения, к принесëнным шарикам:

(Ах, не его ли мальчик

Принëс ко мне домой

Два шарика — начинку

Дробилки шаровой?)

Удвоение — идущее от двух шариков из первой строфы — царит во всей этой истории. Рассказчик и Вальский, пара звуков Р и Л из имени и фамилии, сын одного из них и сын другого, Чжуан-цзы и бабочка в закольцованном сне. И посмотрите на фактуру: строфа, в которой упомянуты сыновья — начало рассказа о Вальском — теперь, комментарием в скобках, понимание того, откуда взялись шарики, породившие эту историю — и снова продолжается рассказ о Вальском, мы узнаëм его всë больше и больше:

Он был рыжебородый,

И честный, и худой,

Рождëнный для конфликта

С общественной средой.

И вот — последняя строфа:

Он утонул, купаясь,

История темна.

И трудно в Ленинграде

Живëт его жена.

Всë замкнулось. Как и где утонул Вальский, мы не знаем. Но из книги мы знаем о том, как утонул Йозеф Кнехт, купаясь в горном озере (вот оно, озеро), хотя не знаем в точности, как это случилось. А стеклянные бусы, Glasperlen — это зелëные шарики для шаровой мельницы: такие же зелëные, как шварцвальдский лес весной, как цвет горного озера. И, кажется, теперь я знаю, какого цвета у рыжебородого Вальского были глаза.

(А ещë я узнал от Владимира Захарова уже после того, как написал и показал ему первую версию этой заметки, что Рафаил Вальский был математиком, какое-то время жил в новосибирском Академгородке, читал Лорку в оригинале и ругал переводы Гелескула: мне было бы о чëм с ним поговорить.)

Кстати, небольшие шаровые мельницы называются бисерными: правда, шарики «в орех величиной» применяются в более крупных установках. А корпуса небольших дробилок изготавливают в том числе и из агата. Ну и о шариках: кажется, в детстве у меня такие были тоже. И не у меня одного.

Андрей Щетников