Понятие «аристократизм» часто подразумевает иерархичность. Всякий ли аристократизм базируется на идее неравенства? Если говорить об «аристократизме духа» — всё становится не так уж очевидно. Денис Хромый предлагает развести понятия «левого аристократизма духа» и «правого аристократизма духа». На примере творчества Г. Ибсена и О. Кобылянской он показывает, в чём состоят различия между этими духовными состояниями личности.

Автор: Денис Хромый

Предисловие

История философской неакадемической мысли имеет множество различных траекторий. Многие созерцатели, поэты и внеакадемические мыслители выражали те или иные концепции, которые затем представляли широкий интерес для читателей и исследователей. Однако зачастую сначала таких мыслителей ждало забвение, а их интеллектуальное наследие игнорировалось. Так случилось с Фридрихом Ницше или Максом Штирнером (конечно, со временем Ницше и Штирнер стали более популярными. Тем не менее изначально их работы игнорировались и забывались академиками и массовым читателем, особенно в случае со Штирнером, который позже станет более известным именно на волне популяризации Ницше).

Но бывают и более тяжёлые случаи: когда стихийная мысль, развернувшаяся даже не в рамках философского, а художественного дискурса, остаётся не до конца раскрытой, эксплицированной, развитой, исследованной и концептуализированной. Она подаётся внезапно, спорадично и на фоне основных нефилософских событий романа, повести или пьесы. Так случилось именно с таким явлением в мысли, как «левый аристократизм духа».

Понятие «левого аристократизма духа» неизвестно широкой публике или даже многим академикам. Людям больше знакомо выражение «аристократизм духа», которое зачастую ассоциируется с более правыми, нежели левыми идеями.

С целью заполнить данный пробел и поспособствовать развитию проекта левой контргегемонии, противостоящей правой мысли в философии, в этом эссе я попытаюсь раскрыть и концептуализировать понятие «левого аристократизма духа», черпая материал для такой экспликации из творчества норвежского писателя Генрика Ибсена и украинской писательницы Ольги Кобылянской. Из их творчества, преимущественно из таких художественных сочинений, как «Враг народа» Ибсена и «Царевна» Кобылянской, я, собирая воедино отдельные и разбросанные по этим произведениям мысли, постараюсь реконструировать сущность левого аристократизма, проведя некоторые ключевые отличия этого вида аристократизма от его противоположного варианта — «правого аристократизма духа».

Понятие «аристократизма духа» и «правый аристократизм духа»

Однако прежде чем перейти к «левому аристократизму духу», необходимо дать общее представление об «аристократизме духа» и его «правом» варианте, который наиболее распространён и известен сегодня.

Понятие «аристократизма духа» далеко не всегда употреблялось в такой формулировке. Были также и такие вариации, как «аристократия духа» или «аристократия одухотворённых». В связи с этим, само понимание «аристократизма духа» не было однородным. У Ницше «аристократы духа» — это творцы новых ценностей. Бердяев определял аристократов духа как людей «… высшей духовной жизни» [1].

В целом, «аристократизм духа», как концепция, тесно связана с образованностью, интеллигентностью и благородством. Однако само благородство и применение образованности, играющую важную роль в становлении «высшим человеком» или «господином», разнится.

В том, что я называю «правым аристократизмом духа», образованность, интеллигентность и благородство тесно связаны с идеями меритократии, восходящими ещё к философии Платона. В «правом аристократизме духа» представители имущего или правящего класса аристократии, а потом и буржуазного класса, располагающие доступом к образованию, воспринимаются как «высшие люди», поскольку они наиболее «образованные», а значит, «самые мудрые, возвышенные, просвещённые, благородные, умные». Из этой предпосылки вытекает глубоко элитаристское деление «низших» и «высших» людей, которое имеет под собой больше не духовную, а социальную подоплёку: родовая аристократия воспринимается как априори высший сорт людей, поскольку в силу своего привилегированного положения имеет доступ к высшему знанию, а «рабочий класс», вынужденный кормить и обеспечивать правящему классу досуг и время на то, чтобы «аристократы духа» могли просвещаться, воспринимаются как «чёрная и тёмная масса», неспособная «быть возвышенной, разумной, мудрой и просвещённой». Таким образом, правый аристократизм духа служил оправданием классового неравенства, классовых буржуазных интересов и презрительного отношения к эксплуатируемым рабочим, считая их лишь материалом для собственного господства — «скотом, которым нужно управлять, поскольку он тёмен, дик и необразован и неспособен ни к чему другому, кроме как быть чернью». Предполагается, что этой «чернью» будут править «лучшие умы» — философы, учёные — интеллигенция в целом. Подобные идеи правого аристократизма духа мы находим у Вольтера, Платона, а позже и в словарной статье «Аристократия» в энциклопедическом словаре Брокгауза [2].

Критику правого аристократизма духа один из первых изложил писатель Людвиг Бёрне, который проницательно называл притязания аристократов духа: «смехотворным самомнением аристократов духа, которые считают, что народ глуп и его нужно вести за собой как скот». Касательно их правления он писал следующее: «правление аристократии духа…, если оно вообще возможно, было бы наихудшим из всех. Аристократы духа, приди они к власти, стали бы принуждать нас быть мудрыми, причем мудрыми на свой собственный лад, — можно ли это перенести? Упаси нас боже от философов на троне! … Врожденные склонности и нравы людей различны и желать устранить эти различия есть тирания, в которой Ликург повинен не менее, чем Филипп II, Робеспьер — не менее, чем Людовик XIV» [3].

Таким образом, в правом аристократизме духа такие сущностные составляющие «аристократии духа», как интеллигентность, образованность и благородство, связаны в первую очередь с социальным происхождением и утверждением господства правящего класса над рабочим классом, которому первый не даёт возможности развиваться как самостоятельным личностям, ища оправдания для того, чтобы сохранить свою привилегированность как социального класса, являясь при этом явной причиной того, почему рабочий класс необразован и не может стать «господами самих себя» и творческими личностями (перманентная жизнь в эксплуатации, бедности и систематическое угнетение воли не очень способствуют полноценному развитию субъектности людей в большинстве своём).

Что касается других пониманий «аристократизма духа», то немецкий философ и естествоиспытатель Хенрик Стеффенс изложил характеристику «аристократии одухотворённых», которая наиболее близка к тому, чем является левый аристократизм духа: «Это своего рода открытая ложа, которая все быстрее распространяется по всей Германии… Ее члены принадлежат к образованным без различия сословий. …. Не все философы, поэты и художники состоят в этой ложе, которая требует своего рода кружкового воспитания (gesellige Bildung), а также умения с лету схватывать намеки, которые понятны не каждому, и отвечать соответственно… Многие ученые люди считают за особую честь быть причисленным к одухотворенным, а это нечто совершенно иное, нежели быть ученым, основательным, глубоким, проницательным», «Я сам имею честь состоять в этой ложе, и даже — в чем меня упрекают — я едва ли не распорядитель ложи. Ложа включает в себя философов, поэтов и художников, остальные же — восторженные почитатели сего великого, смелого, благородного, глубокого и грациозного, но особенно ценится ими острая шутка, без которой никто из них обойтись не может… Они… решительно отвергают все вульгарное, низкое, пошлое. Мелочный рационализм им чужд» [4]. Во многом, это понимание «аристократизма духа» будет браться за основу в следующих размышлениях.

«Левый аристократизм духа» на примере творчества Ибсена и Кобылянской

Левый аристократизм духа преодолевает буржуазные корни этой концепции или даже скорее возвращает к её истинным корням — к пониманию аристократии духа «как творцов новых ценностей» и «людей высшей духовной жизни» — пассионариев, а не идеологов господствующего и эксплуататорского статус-кво.

Прежде чем перейти к реконструкции левого аристократизма в творчестве вышеупомянутых писателей, необходимо объяснить почему именно они были выбраны. Во-первых, оба — Генрик Ибсен и Ольга Кобылянская — в целом придерживались левых взглядов (Кобылянская была под влиянием своей товарищки социалистки Леси Украинки [5], а Ибсен часто характеризуется анархистами и исследователями как «анархист» [6]). Во-вторых, Кобылянская находилась одновременно под влиянием творчества как Ницше, так и Ибсена, которые оба были проповедниками индивидуализма (сильных, волевых и благородных личностей) и «аристократизма духа» как конкретной вариации этого индивидуализма. В-третьих, творчество Ибсена и Кобылянской приходится приблизительно на одно и то же самое время (80-е и 90-е года 19-го столетия), а потому мы можем говорить об определённой идейной наследственности и мировоззренческом развитии одних и тех же интуиций у двух писателей, что, следовательно, делает их взаимосвязанными и дополняющими друг друга. Генрик Ибсен и Ольга Кобылянская были, возможно, первыми, кто в своих художественных произведениях выразили воззрение левого аристократизма духа, хотя и не совсем ясно и чётко, которое являлось синтезом ницшеанского индивидуализма и социализма как учения об управлении народом самим собой без внешнего гнёта со стороны правящего буржуазного класса. В-четвёртых, оба писателя употребляли выражение «аристократизм духа» в своих произведениях, даже пусть немного видоизменяя саму формулировку [7].

Что фундаментально отделяет левый аристократизм духа от правого, так это применение индивидуализма как учения о благородной, волевой, творческой и интеллигентной личности. Если в правом аристократизме духа такими признаются лишь выходцы из аристократических семей, которые своей образованностью должны править над «тёмными массами», что тем самым означает наличие господства элит (элитаризм), то в левом аристократизме духа мы наблюдаем совсем обратное. В левом аристократизме утверждается идея о равной возможности всех людей, особенно представителей рабочего класса, быть возвышенными и творческими личности, которые самостоятельно определяют свою судьбу и порывают со своим рабским положением угнетённых марионеток правящего класса. То есть, в левом аристократизме духа, как и в правом, присутствует презрение к низменности, «массовости», неблагородству, необразованности и пассивности масс, однако, и это делает этот аристократизм духа «левым», это состояние масс не эссенциализируется, не постулируется как «нечто неизменное» — неким имманентным только им атрибутом, который только им свойственен, а рассматривается диалектически — как определённое психическое или «духовное» состояние масс, которое может быть преодолено, если массы начнут работать над собой, прикладывать усилия над освобождением себя, самообразовываться и вовлекаться в прямое демократическое участие в управлении своей судьбой, переставая быть объектом манипуляций со стороны буржуазии. То есть, индивидуализм здесь понимается не элитарно (как нечто, что может быть развито только у представителей имущих классов), а эгалитарно: каждый может быть творческой и благородной личностью при условии, если он будет прикладывать достаточной усилий, преодолевая в себе пагубное влияние повседневной угнетающей действительности и созидая в себе новую субъектность — новые ценности и мировоззрение в целом.

Идею об «эгалитарном индивидуализме», утверждающем, что каждый, в особенности простой человек, может стать благородной и независимой творческой личностью, обрести субъектность и стать «господином самого себя и своей судьбы», мы находим у Кобылянской в следующем диалоге между главной героиней повести «Царевна» Наталкой Верковычивной и другим персонажем — Василием Орядыном:

«Так приложите к себе усилия, чтобы стали таким, каким я вас считаю: разумным человеком с верой в идеальные требования жизни, порывающим примером для общественности. Нашему народу нужно поводырей везде и всюду!

— А что, Наталка?

— Следовательно, наступит награда, то есть уважение, удовольствие, красота… Ох, Орядын, если бы я была мужчиной, так как вы, я не колебалась бы ни минуты, по какой дороге идти, несмотря ни на что летела бы вверх, как орёл, и звала ещё и других за собой!

— И вы уверены, что за вами взмыли бы и другие вверх?

— Уверена!

— А я нет! Орлы летают без общества.

— Ну, — ответила я гордо, — но зато они сильны и не жалуют своего одиночества, им и не следует приставать с плебейскими духами!

— Так орлы поступают, Наталка, а люди не орлы!

— Нет, они нечто большее и благороднее, чем высокомерная дикая птица! Они в моих глазах что-то очень красное, а хоть что-то такое, что может быть красивым. Что они ещё не таковы, то другое дело; о том я и не говорю.

Он рассмеялся и смотрел на меня с очевидным удовольствием, а глаза его сияли странным светом.

— Не смейтесь, Орядын, я не люблю, когда вы смеётесь над моей беседой от сердца.

Он не сводил с меня глаз, словно я была каким-то образом или чем.

— Да, да, мой господин!

— Я слышу, что да! — ответил, снова улыбаясь. — И я удивляюсь вашему дару воодушевляться. Я этого не имею. Моя душа устала, тоскует по покою, а это знак, что старюсь!

— В ту же минуту сказали вы неправду, Орядын!

Он рассмеялся.

— Устилайтесь! Так как вы стали ленивы и привередливы, то вам кажется, что старитесь!

— Так вы бы хотели, чтобы я стал каким-нибудь орлом?

Я улыбнулась невольно.

— Я бы хотела, чтобы все украинцы были орлами!» [8].

У Ибсена это выражается устами главного героя пьесы «Враг народа» Томаса Стокманна, где он критикует местных жителей за их несознательность, стадность, глупость и пассивность, которые позволяют местной буржуазии (Петеру Стокманну) манипулировать им в своих узких буржуазных интересах: «Теперь я с помощью естествознания выясню вам всем, что “Народный вестник” бессовестно водит вас за нос, говоря вам, что чернь, масса, толпа — истинное ядро народа. Это газетная ложь. Чернь не что иное, как сырой материал, из которого народ должен создать народ» [9].

Как мы видим, Кобылянская и Ибсен выражают вместе эгалитаристскую идею о том, что массы, будучи отуплены буржуазным порядком, могут обрести субъектность и самостоятельность воли, став «орлами» — вольными, возвышенными, гордыми и независимыми личностями, не позволяющими никому над собой господствовать и себя одурачивать (в этом случае, это буржуазия). Здесь мы видим у Ибсена явно «духовно-аристократическое» презрение к низменному духовному положению рабочего класса, «духовной убогости» людей. Однако Ибсен не считает это поводом для порабощения людей. Его аристократическое презрение носит духовно-революционный характер: люди, которые сейчас являются лишь «охлосом» (толпой), должны совершить духовную революцию — преодолеть себя, свою низменность, отчуждённость, пошлость, атомизированность, стадность, несознательность и создать себя как истинный народ — как «демос». Этот «демос» и есть то же самое, что у Кобылянской «орлы» — общество, как совокупность сознательных, благородных, волевых и гордых людей, способных к самоуправлению своей социальной жизнью. Такое отношение к «массам» как в некому духовному состоянию, которое люди должны преодолеть через общую индивидуализацию, раскрыв в себе потенциал становление независимыми, сильными, свободными и сознательными личностями, вполне соответствует тому о чём писали такие анархо-индивидуалисты, как Этребилал Авив: «Потому что там, где последний, преследуя желание покинуть стадо, истребляет его и устраивает холокост, мы, наоборот, стремимся покончить со стадом, превратив его “овец” в личностей» [10] или Пьер Шардо: «Мы не относимся к тем, кто стремится сделать “из слабости каждого — силу всех” (Жорес). Слабость толпы… Какая ничтожная сила из неё получилась бы! Нашей главной целью является пробуждение в индивидах собственного могущества — могущества глубоко затаившегося в них, а потому и вполне реального» [11]. Следовательно, если в правом аристократизме духа массовость, стадность и низменность людей служит оправданием и поводом для господства правящего класса над ними, то в левом аристократизме духа это служит поводом для освобождения, просвещения и побуждения людей к самопреодолению и становлению «высшими людьми» — чем-то намного большим, прекрасным, гармоничным, благородным, волевым и нравственно более возвышенным, чем они были. Здесь мы видим очевидное революционное, а не реакционное отношение к «массам» или «черни».

Из этого аристократического презрения, призывающего массы к духовной революции внутри себя ради становления «народом», вытекают вполне социалистические идеи о «самостоятельном существовании» общества без господства и угнетения, что выражает Кобылянская: «Это было нереально. Было невозможно, чтобы для неё и для её народа не выбил также час полдня. Чтобы вся их сила не хватила на то, чтобы в их жизни не засияли такие минуты, которые свидетельствовали бы твердо об их способностях к самостоятельному существованию и какой-то своеобразной красоте, которые невозможно ничем омрачить. Это невозможно, у них должен наступить полдень! Тогда они смогут жить полно. Без притеснений и уловок, без лжи и малодушия, и без ненависти» [12] и о самостоятельном освобождении людьми самих себя, где этот процесс самоосвобождения ознаменовал бы «созидание народа себя как народа» — обретение субъектности и независимости, что Ибсен выражает в своей пьесе «Росмерсхольм»:

«Росмер. Я не приобщаюсь ни к господствующему здесь духу и ни к одной из борющихся партий. Я хочу попытаться собрать, сплотить людей с разных сторон. Возможно больше и теснее. Я хочу жить, посвятить всю свою жизнь, все свои силы на то, чтобы создать в стране истинное народовластие.

Кролл. По-твоему, с нас уже не довольно этого народовластия?… Мне, по крайней мере, кажется, что все мы кучей движемся прямо в болото, где привольно живется одной черни.

Росмер. Именно потому я и намечаю истинную задачу народовластия.

Кролл. Какую задачу?

Росмер. Сделать всех людей в стране людьми благородными.

Кролл. Всех!…

Росмер. Во всяком случае, возможно большее число.

Кролл. Какими же путями?

Росмер. Освободив их умы и очистив волю, думается мне.

Кролл. Ты мечтатель, Росмер. Ты хочешь их освободить? Ты хочешь их очистить?

Росмер. Нет, милый друг… я хочу лишь попытаться пробудить в них стремление к этому. Сделать это они должны уж сами.

Кролл. И ты думаешь, они смогут?

Росмер. Да.

Кролл. Собственными силами?

Росмер. Именно собственными силами. Других не существует» [13].

Здесь Ибсен словно облекает в другую форму строку из написанного анархистом Эженом Потье «Интернационала»: «Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и не герой. Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой». Ибсен здесь пишет о низовой социальной революции народа, который, не отчуждая свою волю и не делегируя дело о собственном освобождении государству, партии или какому-нибудь «революционному авангарду», самостоятельно освобождает сам себя и устанавливает «народовластие» — строит общество на основе принципов прямого действия и прямой демократии как основополагающих столпов самоуправления. Именно «самоуправляемое общество» теоретик анархизма Пьер-Жозеф Прудон называл «анархией» [14], а либертарный философ Корнелиус Касториадис «автономным обществом» [15].

Следовательно, духовно-аристократическое презрение к массам здесь носит не элитарный, а эгалитарный характер. В левом аристократизме духа массы — это не объект господства меньшинства (буржуазии), а то, что должно себя преодолеть как атомизированную, отчуждённую, несознательную и безвольную толпу, став «истинным народом» — обществом как совокупности личностей, способных утверждать свою волю и бороться за своё достоинство, права, свободу и владение собственной судьбой, сражаясь против угнетения классовым неравенством, буржуазным своеволием и выстраивая взаимодействие с людьми на основе честности, искренности, блага всех, сочувствия, совестливости, высоконравственности, ответственности и гуманизма.

Как мы видим, сочувствие к угнетённым массам и презрение к их рабскому положению здесь переплетается с духовно-аристократической идеей благородства как становления народа сильными, независимыми и гордыми личностями, которые отважно и жертвенно сражаются против эксплуататорского строя и низменности буржуазии ради воплощения возвышенных идеалов правды, честности, свободы, равенства и народного благополучия.

Из этого вытекает, что другим отличием левого аристократизма от правого заключается в ориентации левого аристократизма не на правящий класс (родовую аристократию, буржуазию), а на рабочий. У Кобылянской мы это находим в том смысле, что она символом своего народа видит Василия Орядына — рабочую интеллигенцию, которая должна своим трудом и приверженностью высшим идеалам улучшить духовное и материальное состояние всего народа (таким главная героиня Наталка Верковычивна, следовательно, видит «весь народ», что вновь возвращает нас к тому, что в левом аристократизме духа нет желания господствовать над людьми, а освободить и возвысить их ради обретения им полноты самостоятельного и творческого бытия) [16].

Генрик Ибсен уже более открыто постулирует тезис о том, что именно рабочий класс, а не родовая аристократия, является «духовной аристократий», на плечах которой лежит будущее освобождение людей. В своей «Речи к троньемским рабочим» 1885-го года он говорит следующее: «Я прибыл в Норвегию неделю тому назад после одиннадцатилетнего отсутствия. В течение этой недели на родине я испытал больше радости, чем за одиннадцать лет на чужбине. Я нашел огромный прогресс почти во всем, я увидел, что народ, к которому я принадлежу, стал значительно ближе к остальной Европе, чем был прежде. Но посещение родины принесло мне и разочарования. Я убедился, что насущнейшие права личности всё ещё не обеспечены так, как я считал себя вправе надеяться и ожидать от нового государственного порядка. Большая часть правящих не допускает для отдельных личностей ни свободы совести, ни свободы слова вне произвольно отведенных границ. В этой области, следовательно, предстоит ещё сделать многое, прежде чем можно будет сказать, что мы добились настоящей свободы. Но я боюсь, что нашей современной демократии не по плечу разрешить эти задачи. В нашу государственную жизнь, в наше управление, в наше представительство и в нашу прессу должен войти новый аристократический элемент. Я, конечно, имею здесь в виду не аристократию родовую или, тем более, денежную, не аристократию умственную и не аристократию талантов или дарований; нет, я говорю об аристократии, создаваемой характером, волей и всем духовным складом человека. Она одна может освободить нас. Это благородство, которым, я надеюсь, будет наделен наш народ, эта аристократия придёт к нам с двух сторон. Её выдвинут две группы, которым ещё не нанесло непоправимого вреда давление партий: наши женщины и наш рабочий класс. То преобразование общественного строя, которое теперь подготовляется в Европе, существенно касается будущего положения рабочих и женщин. Вот на что я надеюсь, чего жду и ради чего готов и буду трудиться всю свою жизнь по мере сил. В этих немногих словах я позволяю себе выразить свою сердечную признательность за ту честь и радость, которыми я обязан сегодня троньемскому рабочему союзу. И вместе с искренним своим “спасибо!” я провозглашаю тост за рабочее сословие и за его будущее!» [17]. Следовательно, творческую силу революционных преобразований в лучшую сторону и источник благородства левый аристократизм духа видит именно в рабочем классе и их борьбе против низменностей господствующего буржуазно-мещанского порядка. И это неудивительно, если мы обратим внимание на то, каких персонажей изображали Ибсен и Кобылянская в своих произведениях.

Прежде чем перейти к художественным произведениям, необходимо уточнить, что суть этого акцента на рабочем классе не заключается в простом сочувствии угнетённым массам, а в том, что творческая личность и благородство — это не «привилегия» аристократии, не принадлежит только ей, и может проявляться среди тех, кого традиционно правые аристократы духа считали «тёмной массой». В этом акценте утверждается идея о том, что «духовный аристократизм» не связан с социальным происхождением, а с личным темпераментом и мировоззрением, а также с тем, что каждый, даже представитель рабочего класса, если захочет, сможет стать благородной личностью — даже более благородной, чем сама социальная аристократия, что Ибсен ярко выразил в выше процитированной речи. То есть если в правом аристократизме духа быть «высшим человеком» — это классовая привилегия правящего класса (элитаризм), то в левом аристократизме духа «высшим человеком» может стать каждый (эгалитаризм), поскольку это не классовая привилегия, а состояние человеческого духа, который достигается собственными усилиями отдельной личности (индивидуализм), чьё классовое положение уже не столь важно. Кроме того, стоит также отметить, что акцент на рабочем классе оправдан и тем, что, несмотря на то, что представители рабочего класса часто морально развращаются под давлением нищеты, всё же именно трудящиеся являются теми, кто повседневно страдает и видит всю порочную несправедливость и несовершенства существующего порядка, а потому сострадание, праведный гнев и чувство несправедливости чаще посещают их, нежели привилегированный класс, который живёт в иллюзорном и комфортном «мирке», где всё чудесно и прекрасно, а всё «уродливое» игнорируется и «вытесняется» из «поле зрения». Именно поэтому представители рабочего класса являются теми, кто больше способен на духовное негодование и сражение за освобождение и построение лучшего мира, в то время как правящий класс, чья воля размякла от комфортабельности и роскоши, неспособен в большинстве своём ни помыслить полноценно уродства этого мира, ни преодолеть себя ради уничтожения порочности господствующей системы (безусловно, существуют исключения в виде Петра Кропоткина или Михаила Бакунина, однако оба они были лишены своего наследства и «ушли в народ», став революционерам и агитаторами). Часто они, даже зная про порочность системы, стремятся, наоборот, сохранить эти уродства, поскольку они гарантируют им роскошь. Именно эту волевую импотентность эксплуататоров в плане освобождения отмечал проницательно Паулу Фрейре: «Но для того, чтобы эта борьба имела смысл, угнетённые в попытках вновь обрести свою утраченную человечность — эти попытки сами по себе представляют способ создать её — должны становиться не угнетателями угнетателей, а скорее спасителями человеческого как в одних, так и в других. Собственно, в этом и состоит великая гуманистическая и историческая задача угнетенных: освободить себя и своих угнетателей. Угнетатели, которые угнетают, эксплуатируют и насилуют, опираясь на свою власть, не могут найти в этой власти сил на то, чтобы освободить угнетенных или самих себя» [18]. Именно поэтому Макс Штирнер писал, усвоив диалектику «раба и господина» Гегеля, что именно рабочие в силе принести настоящее освобождение себе, восстав против классовой эксплуатации капиталистами и став «господами самих себя», тем самым соглашаясь с Ибсеном и Фрейре: «Рабочие имеют огромную силу в своих руках, и если бы они ее почувствовали и воспользовались ею, то ничто бы не могло устоять против них: стоило бы им только приостановить работу и все выработанное ими считать своим, пользуясь им для себя» [19].

Если мы обратим внимание на пьесу «Враг народа» Ибсена и повесть «Царевна» Кобылянской, то увидим какой тип революционной и благородной личности изображают авторы. В определённой степени, краткую характеристику левого аристократа духа подаёт персонаж Кобылянской Наталка Верковычивна: «Иметь такую ​​свободу, чтобы быть целью! Прежде всего быть целью, для собственного духа работать, как пчела; обогащать его, увеличить, довести до того, чтобы стал сияющим, прекрасным, волнующим, сверкающим в тысячи красках! Прежде всего быть целью и обрабатывать самого себя, с каждым днем, из года в год. Шлифовать себя, выравнивать, чтобы всё было сложным, тонким, милым. Чтобы не осталось дисгармонии ни для глаза, ни для сердца, ни для одного из смыслов. Чтобы жажда за красотой успокоилась. Быть прежде всего целью, а потом стать или для одного чем-то величественным на все времена, или отдаться труду для всех. Бороться за что-то высокое, уходящее далеко за обыденное счастье… Таков мой идеал. Свободный человек с умом — это мой идеал» [20]. Левый аристократ духа — это образованный человек, который живёт со своего труда (рабочий), приносящий благо всему народу, и который презирает «повседневщину» — мелочное, мещанское и потребительское существование, сконцентрированное на игнорировании общественных проблем (что удобно для правящего класса, поскольку гражданское общество не сопротивляется классовому неравенству, бедности и угнетению, не стремится изменить социальную действительность, упразднив классовое господство), узком кругозоре и узкой выгоде. Такой человек обладает высшей степенью сознательности, стремится к справедливости, желает обеспечить весь народ благом и процветанием, отстаивает честь и правду, утверждает свободу мысли и чувств, культивирует личное достоинство и несгибаемую перед удушающими и угнетающими обстоятельствами могущественную волю, а также борется за высшие идеалы и цели, не замыкаясь и убегая в приземлённую повседневность поверхностного существования. Такой человек — непоколебимый носитель добродетели и совести, которые побуждают его всякий раз протестовать против любого угнетения и несправедливости и творчески размышлять о том, как он может принести благо как себе, так и другим. Такие люди ставят свои духовные идеалы, ценности и служение ради блага всех (в противовес тому, чтобы ставить их выше ради блага исключительно привилегированного меньшинства, как в правом аристократизме духа) выше сиюминутных буржуазных и узких интересов и карьеризма (кроме того, само слово «благородство» состоит из слов «благо» и «родить», а поэтому личность, стремясь обеспечить благо для большего количества личностей, а не только для буржуазного истеблишмента, является наиболее благородной, поскольку, желая обеспечить благо наибольшего количества людей, созидает, а значит и сеет, то есть «рождает» наибольшее благо из всех возможных; цель созидания блага для наибольшего количества людей ставит коммунизм, в то время как капитализм ориентирован на созидание блага для тех, кто обладает наибольшим покупательным потенциалом — для привилегированного меньшинства). Такие люди не идут на сделку с совестью. Они — идеалисты в хорошем смысле этого слова: они неистово и твёрдо привержены своим духовным убеждениям и совести, а потому откровенно в своей аксиологической парадигме постулируют примат духовного над материальным. Такие люди не думают лишь только о том, как бы заработать побольше денег и нажиться на других. Они думают о том, как они могут поспособствовать улучшению жизни людей и разрешить общественные противоречия. Они «бескорыстны» в буржуазном смысле, поскольку их «интересы» — это не эксплуатировать и наживаться на других, а воплощать свои идеалы в действительность. Именно поэтому во «Враге народа» мы видим, как такой духовный идеализм и эгоистическая приверженность своим высшим принципам Томаса Стокманна входят в конфликт с буржуазным миром, построенном на стремлении к наживе, эксплуатации, нечестности, жестокости, безразличии к людям, лжи, лицемерии, наглости, бесчувственности, сервильности и подлости.

Если кратко, то по сюжету пьесы «Враг народа» местная буржуазия одного курортного городка сэкономила на построении новой системы труб, руководствуясь не логикой безопасности и здоровья туристов, а капиталистической логикой максимизации прибылей. Со временем Томас Стокманн замечает, что новая система труб будет отравлять приезжающих на курорт людей, поскольку оттуда будет течь грязная вода. Томас Стокманн, будучи врачом и инженером, решает изменить систему труб ради того, чтобы люди не болели и не умирали. Однако местный курорт — это бизнес, который важен для местных элит, которые здесь предстают в виде государственного чиновника Петера Стокманна — брата Томаса. Петеру Стокманну глубоко всё равно будут или нет болеть люди. Его не беспокоит гуманизм, нравственность, совесть и здоровье людей. Его волнует только его с акционерным обществом прибыль. Поэтому он всячески препятствует благородному делу Стокманна улучшить систему труб, манипулируя местными жители в своих корыстных интересах таким образом, чтобы они стали ненавидеть Томаса Стокманна и считали его «врагом народа». В конце произведения Томас Стокманн — совестливый труженик, пекущийся только о благе всего народа, а не о меркантильных интересах, как Петер — претерпевает от остракизма толпы и подвергается полной диффамации, его мотивы перевираются, а его благородство не понимается. Однако Стокманн не бросает свой город и жителей, он настроен революционно: со своей дочерью он планирует создать подпольную школу, где они будут воспитывать «высших» — благородных людей, которые в будущем должны будут «очистить город от грязи» — от местной буржуазии (Петер Стокманн и акционерное общество), которая отравила местных жителей своей ложью, манипуляциями, лицемерием, подлостью, низостью — бездуховностью ради сохранения привилегированного положения, которое будет использоваться исключительно ради буржуазной наживы, никак не способствуя подлинному развитию городка в духовном и материальном плане.

В повести «Царевна» Кобылянская рассказывает нам про девушку по имени Наталка Верковычивна, которая ранее уже здесь упоминалась. Она такой же честный труженик: зарабатывает своим трудом (учит детей, работает гувернанткой, пишет художественные произведения, где описывает угнетённое положение женщин) и так же само, как Томас Стокманн, борется против низменности буржуазного порядка. Всю повесть Наталка повторяет мысли о важности борьбы против «повседневщины» и «служение народу»: «Я осуждаю тех, кто может больше сделать, как заботиться о повседневных целях, или что служат только партиям. Почему не служить хорошим способом своему отечеству или хоть своему таланту?» [21], «Что ей придает желание к жизни, так это надежда, что она будет работать для своего народа пером (он это знает), и не утонет бесследно, как тысячи других, подобных судьбой ей» [22]. Наталка, читавшая Ницше, так же утверждает о необходимости быть сильной и могущественной личностью, которая не прогибается под развращающие обстоятельства и борется на благо народа, не поддаваясь соблазну «жить только ради себя» и приземлённых мещанских интересов в виде потребления, женитьбы и карьеризма. Всю повесть она пишет о необходимости «борьбы» против «повседневщины» и становление сильной личностью, которая не страдает от малодушия и не смиряется перед господствующим порядком, где платоническая любовь, личное достоинство, творчество, искренность, честность, революционность на благо всего народа не в почёте, а вместо них — только культ узких меркантильных интересов, объективация женщин, отрицание подлинных чувств любви, мещанство, подлость, бесчувственность, бедность, пошлость, лицемерие, раболепие, меркантильное отношение к науке, безразличие к проблемам и нуждам других и преследование узкой наживы и выгоды. Против всего этого решительно восстаёт Наталка (это хорошо показано в повести: она не позволяет себя женить с тем, кого она не любит, не прогибается под давлением бедности, не торгует своим телом или совестью, а остаётся верна своим идеалам, достоинству и чувствам), утверждая, что мы должны все тянутся к творчеству, силе, могуществу, эмоциональной тонкости и глубине, гордости, внутреннему духовному богатству, возвышенности и личному величию; быть выше «приземлённых повседневных целей», ставить высшие цели преобразования мира к лучшему и созидания самих себя как свободных людей, которые не соблазняются и не развращаются социальными обстоятельствами, а способны бороться с ними, преодолевать и, наоборот, господствовать над этим обстоятельствами и менять их в лучшую сторону («полудень» у Наталки — это образ другого лучшего мира, своеобразная утопия прекрасной, творческой и гармонической жизни, которая когда-то в будущем должна наступить для украинского народа): «А выросши, я желала, чтобы мы стали интеллигентным народом, свободным, непоколебимым в своей нравственной силе, чтобы пришли также до “полудня”. Разумеется, каждая и каждая единица (думала я себе) должна была бы поставить свои силы, побеждать и себя, чтобы понимать жизнь властвующую, и чуждалась невольничьим духом» [22], «О, я верю во влияние обстоятельств, в то, что они формируют наши мысли и силы, но я верю и в то, что в человеке есть и отличные черты, которые сопротивляются обстоятельствам и овладевают ими. Вас имела я за такого человека, который не соответствует обыденным приметам и который борется с убийственными, угнетающими обстоятельствами, пока они не станут подвластными ему!» [23].

Таким образом, в левом аристократизме духа благородный человек — это волевой, пассионарный, творческий, независимый духом, могущественный, образованный и совестливый человек-идеалист, который непоколебимо привержен своим возвышенным идеалам, презирает всё низменное в этом мире и желает повлиять своей созидающей волей на людей так, чтобы они сами возвысились и поднялись на общее восстание против социально-экономических условий (здесь это капитализм, поскольку творчество Ибсена и Кобылянской было во многом реакцией на развитие капитализма в 19-ом веке и то, какой тлетворный след капитализм оставлял на современном для них обществе), которые делают людей циничными, пассивными, меркантильными, ограниченными, жестокими, безразличными и субпассионарными рабами системы, которые только что и могут, так это прогибаться под неё, спихивать ответственность на обстоятельства и проявлять безволие перед этими обстоятельствами, не пытаясь героически сражаться против них ради лучшего мира. Левые аристократы духа презирают повседневную жизнь при буржуазном обществе с его культивацией карьерного успеха, потребления вещей и преследования узких меркантильных интересов, выбирая вместо этого возвышение над низостью, следование идеалам гуманизма и творчества, а также созидание новых ценностей и модусов бытия через занятие философией и науками, где эти ценности затем будут применяться ради преодоления старого эксплуататорского и бесчеловечного строя классового общества. Такие люди являются «отрекающимися», о которых писал Ницше: «Что делает отрекающийся? Он стремится к более высокому миру, он хочет улететь дальше и выше, чем все положительные люди, — он отбрасывает прочь многое, что отягчило бы его полет, и, между прочим, многое, что ему дорого и мило: он жертвует этим своему стремлению ввысь. Эта жертва, это отбрасывание и есть то именно, что единственно заметно в нем: оттого и прозывают его отрекающимся, и как таковой стоит он перед нами, закутанный в свой капюшон и словно душа своей власяницы» [24]. Такие «отрекающиеся» бунтуют против удушающей и низменной повседневности, отрицают её во имя «возвышения» — стремления жить более достойно, благородно, идейно и творчески, сражаясь против низостей окружающей среды, что и делают Доктор Стокманн и Наталка Верковычивна в произведениях Ибсена и Кобылянской. Кобылянская несколько раз в своей повести пишет о «высшем человеке» и «стремлении ввысь», которые означают желание ставить себе высшие цели и жить в соответствии с высшими идеалами. Такие люди, как писал Ницше в своей проповеди о «высшем человеке», «не умеют сегодня жить»: «И лучше уж отчаивайтесь, но не сдавайтесь. И поистине, я люблю вас за то, что вы сегодня не умеете жить, о высшие люди! Ибо так вы живете — лучше всего!» [25]. И у Кобылянской мы находим, что прогнувшийся под низменность буржуазного порядка Орядын говорит Наталке, что «у неё нет понимания действительности» — она не умеет жить сегодня, то есть не следует общепринятой мещанской «морали» и буржуазности, а потому и живёт лучше. В конце произведения мы видим, что это так: она, следуя своим ценностям (свобода мысли, личное достоинство, творчество, платоническая и искренняя любовь) живёт лучше, чем дочери её тёти, которые пошли по пути буржуазного погони за мещанским успехом и «видным положением», в итоге закончив тем, что их жизнь превратилась в череду мучений от невзаимного брака.

Поскольку вышеупомянутые персонажи свидетельствуют о том, что их жизнь абсолютно направлена на духовность (непоколебимую приверженность своим идеалам) и созидание, они соответствуют вышеприведённому пониманию аристократизма духа Ницше и Бердяева: это «люди высшей духовной жизни» и «творцы новых ценностей» — пассионарии, которых интересует преобразовательная и революционная деятельность через разрешение общественных противоречий, освобождение и просвещение людей в самоотверженной борьбе за лучшую утопию общественного строя (у Кобылянской это образ «полудня»). Такой просветительский мотив хорошо выражен у Кобылянской, где Наталка прямо говорит о «воспитании высших людей»:

«Да, Наталка, ihr “hoheren” Меnchen! Однако откуда возьмете тех высших людей?

— Мы сами станем ими, и будем других учить становиться ими» [26].

У Ибсена тоже просвещение как воспитание высших — благородных людей внедряется как идея в повествование: «Вот оно! Вот оно, ей-ей! Ноги вашей не будет больше в школе!

Мальчики. Не будет?

Фру Стокман. Но, Томас…

Доктор Стокманн. Никогда, говорю я! Я сам вас буду учить; то есть я не буду учить вас ровно ничему…

Мортен. Ура!

Доктор Стокманн. …но я сделаю из вас свободных,

благородных людей. И ты должна мне помогать, Петра.

Петра. Да, отец, будь спокоен.

Доктор Стокманн. А классом будет у нас та зала,

где они обозвали меня врагом народа. Но нам нужно побольше ребят; мне нужно, по крайней мере, дюжину ребят для начала.

Фру Стокманн. Где же тебе их найти тут в городе?

Доктор Стокманн. А вот посмотрим. (Мальчикам.) Не знаете ли вы тут каких-нибудь уличных мальчуганов… настоящих оборвышей?…

Мортен. О папа, многих знаем!

Доктор Стокманн. И отлично; приведите мне нескольких из них. Попробую разок взяться за простых псов. Между ними попадаются такие головы!…

Мортен. А что же мы будем делать, когда станем свободными и благородными людьми?

Доктор Стокманн. Прогоните всех серых волков далеко-далеко на запад, дети» [27].

Здесь, следовательно, воспитание «высших людей» напрямую связано с идеей духовной революции, которая предшествует социальной революции, знаменующей «приход полудня» (лучшего небуржуазного мира) и победу над капиталистическими эксплуататорами (Ибсен устами Стокманна называет их «волками»), что, следовательно, означает, что левый аристократизм духа сохраняет то, что свойственно левой мысли — социальную революционность и ориентированность на преобразовательную деятельность, о которой писал Карл Маркс: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» [28]. О неразрывной связи между духовной и социальной революции, которую мы здесь находим, проницательно писал анархо-индивидуалист Жерар де Лаказ-Дютье: «Революционер не стремится агрессивно навязать свои убеждения. Лишь к самому себе он применяет такое чрезмерное упорство с целью достигнуть собственного внутреннего преобразования и стать лучше. Именно в глубине его души наступает великий день (революция). Именно его душа — это бастион предрассудков, навязанных ему социальной средой, который он стремится уничтожить. Именно его собственная воля является тем, к чему он обращается за помощью в своём стремлении стать новым человеком. Эта внутренняя революция, представляющая собой самое прекрасное усилие, которое прилагает человек в своём стремлении к истине и справедливости, является по преимуществу полноценной революцией. Без неё немыслим какой-либо прогресс. Она является предвестием великих социальных преобразований — тиглем, в котором будет выплавлен человек завтрашнего дня» [29]. То, о чём здесь пишет Лаказ-Дютье, прекрасно показывается во «Враге народа» Ибсена, где «школа благородных и свободных» — начало таких социальных преобразований, которое в будущем должно «прогнать волков» — смести буржуазию (Петера Стокманна) и построить мир на новых принципах правды, свободы, равенства и справедливости. Что также связанно с революционностью левого аристократа духа, так это его жертвенность. Как выше уже упоминалось, левый аристократ духа — это «человек высшей духовной жизни», непоколебимо приверженный следованию и воплощению высших идеалов в социальной и личной жизни. Такой человек утверждает примат духовного над материальным: ему важнее жить созидательно, сознательно и благородно, преобразовывая мир и себя к лучшему (о чём выше тоже шла речь в цитате из повести Кобылянской, где Наталка пишет про «работу над своим духом»), а потому такой человек искренне презирает всем своим достоинством и благородством существование опустившимся, низменным, пустым, подлым, низким, гнусным и ничтожным человеком, «погрязшего в грязи». Левый аристократ духа крайне строг и суров по отношению к себе: он либо полностью прилагает усилия для собственного возвышения и существования как пассионарного созидателя и воплотителя высших ценностей, либо предпочитает погибнуть, чтобы не жить в позоре убогого духовно существования. Кобылянская устами Наталки явно это проговаривает: «Боже, боже, боже! не лучше ли смерть, нежели нырнуть в грязь и дрянь? Лучше умереть…» [30]. Эта приверженность модусу «вышей духовной жизни» прекрасно свидетельствует о революционности левого аристократа духа: либо он следует по пути преобразования себя и мира к лучшему, либо же гибнет. Он не признаёт низменного существования, неаутентичного и безыдейного пребывания в физическом мире. Он предпочтёт, чтобы товарищ избавил его от позорного и безыдейного бремени судьбы, нежели остаться жить таким ничтожным существом: продавшимся и прогнувшимся под буржуазный мир человеком, который отказался от своих идеалов, предал свою совесть и стал тривиальным мещанином или буржуа, которому стало всё равно на страдания других и несовершенства окружающей социальной среды, низводящей людей нищетой, неравенством и эксплуатацией до отчаяния, жестокости, бессовестности, подлости, двуликости, продажности, алчности, ограниченности, бесчувственности, циничности, атомизированности и отчуждённости от себя и мира. Всё это левый аристократ отрицает, всю «грязь» буржуазного мира и стремится построить лучший мир даже ценой своей смерти, ведь духовная смерть для него намного страшнее смерти физической.

Находим ли мы в реальной жизни примеры таких «левых аристократов духа»? Я считаю, что да. Примерами могут служить Михаил Бакунин, Эррико Малатеста, Сакине Джансыз, Эмма Гольдман, Альберт Либертад, Густав Ландауэр, Алексей Боровой или курдские социалисты-революционеры. Эти люди сражались и сражаются самоотверженно и героически за свои идеалы справедливости, равенства и самоуправления против капиталистического мира угнетения, жертвуя жизнями и материальным достатком (например, Бакунина отец лишил наследства из–за его революционной деятельности; Густав Ландауэр, принимая участие в событиях Ноябрьской революции, был убит на волне антисоциалистических и антисемитских настроений после подавления восстания в 1919-ом году, умерев тем самым за свои идеалы лучшего мира, а Алексей Боровой не пошёл по пути оппортунизма, соглашательства, карьеризма и ренегатства, начав служить большевистской власти, как другие анархисты вроде Гроссман-Рощина, а, наоборот, остался при своих убеждениях и был за них сослан в Сибирь), демонстрируя непоколебимую силу воли и внутреннее духовное могущество — они «рыцари социалистической или анархической веры» в полноте этих слов.

В целом в этом заключается суть левого аристократизма духа: социализм здесь гармонично синтезируется с индивидуалистической философией «высшего человека» Ницше (а у Кобылянской к этому ещё примешиваются феминизм и национализм), выливаясь таким образом в образы таких благородных и совестливых народных революционеров духа, как Томас Стокманн и Наталка Верковычивна. Безусловно, абсолютно передать сущность этих персонажей невозможно. Я попытался лапидарно и по существу реконструировать квинтэссенцию левого аристократизма и суть упомянутых персонажей, однако это не сможет заменить полное прочтение пьесы «Враг народа» и повести «Царевна», а потому читателям этого эссе я настоятельно рекомендую это сделать. Кроме того, левый аристократизм духа не был выражен ни в каком отдельном философском произведении, оставшись по сути обрывочно выраженным в художественном творчестве Генрика Ибсена и Ольги Кобылянской, а потому более глубокое и фундаментальное концептуализирование этого воззрения — это вопрос будущего. Я же попытался лишь реконструировать левый аристократизм духа из имеющегося материала, которого, однако, не так уж и много.

Оформление: кадры из фильма «Бегущий по лезвию 2049». 2017. США. Реж. Дени Вильнев

Ссылки и примечания

1. Бердяев Н.А. Русская идея: Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. — М.: Наука, 1990. — С. 43–272. С. 47.

2. Aristokratie // [Brockhaus] Conversations-Lexicon. — 5. Aufl. — Leipzig: F.A. Brockhaus, 1822. — Bd 1, Abt. 1: A–Cz. — S. 150–155.

3. Börne L. Aristokratie: (Artikel im Conversationslexikon) // Literaturblatt. — Stuttgart; Tübingen, 1823. — N 9, 31. Januar. — S. 33–35. S. 34.

4. Steffens H. Wie ich wieder Lutheraner wurde, und was mir das Lutherthumist: Eine Confession. — Breslau: Max, 1831. — 252 S. S. 145.

5. В украинской Википедии о повести «Царевна» социализм упоминается как одна из тем: «В центре произведения стоит эмансипированная женщина, желающая бороться за свои права. Наталка Верковычивна не хочет воспринимать патриархальную модель поведения и не собирается выходить замуж. Она мечтает о карьере писательницы и собственной свободе, а также о счастье своего народа. В её сознании сочетается поборничество сразу нескольких течений: ницшеанства, феминизма, национализма и умеренного социализма» (URL: https://clck.ru/32kBsy). В целом главная героиня Наталка Верковычивна по сюжету влюбляется в Василия Орядына во многом из–за того, что он идейный социалист (социал-демократ) и разочаровывается в нём, когда Василий отрекается от своих прежних социалистических убеждений, что тоже свидетельствует о симпатиях писательницы.

6. Работы о «либертарности» Ибсена выходили у разных анархистов и исследователей. Так, например, российский анархо-мистик Георгий Чулков написал брошюру «Анархические идеи в драмах Ибсена» (1907). У меня выходило эссе «Анархо-индивидуализм Генрика Ибсена в пьесе “Привидения”» (URL: https://akrateia.info/anarho-individualizm-genrika-ibsena/). Историк и философ анархизма Пётр Рябов упоминал Ибсена как анархистского автора в своей лекции «Анархизм в искусстве» (URL: https://www.youtube.com/watch?v=poMHslbqcs0). Исследователь Дэвид Вейер в своей книге «Анархия и культура: эстетическая политика модернизма. Критический взгляд культуру модерна» упоминает Ибсена как одного из авторов, «хорошо известных своей связью с анархизмом» (URL: https://www.amazon.com/Anarchy-Culture-Aesthetic-Modernism-Perspectives/dp/1558490841). Впрочем, и сам Ибсен писал довольно анархистские вещи: «Что же до свободы, то, я полагаю, спор идет у нас только о словах. Я никогда не соглашусь, что свобода и политическая свобода — понятия однозначащие. То, что Вы называете свободой, я зову вольностями; и то, что я зову борьбой за свободу, есть не что иное, как постоянное живое усвоение идеи свободы. Всякое иное обладание свободой, исключающее постоянное стремление к ней, мертво и бездушно. Ведь самое понятие “свобода” тем само по себе и отличается, что все расширяется по мере того, как мы стараемся усвоить его себе. Поэтому, если кто-нибудь во время борьбы за свободу остановится и скажет: вот я обрел ее, тот этим докажет как раз то, что утратил ее. Но вот такой-то мертвый застой, такое пребывание на одном известном достигнутом пункте свободы и составляет характерную черту нашего общества, оформленного в государства, и это-то я не считаю за благо. Конечно, хорошо обладать свободой выборов, свободой обложения налогами и пр. Но для кого хорошо? Для гражданина, а не для индивида. А для индивида вовсе нет разумной необходимости быть гражданином. Напротив. Государство — проклятие для индивида. Чем куплена государственная мощь Пруссии? Поглощением индивида, претворением его в политическое и географическое понятие. Кельнер — наилучший солдат. Взять, с другой стороны, иудейский народ, аристократов человечества. Благодаря чему он сохранил свою индивидуальность, свою поэзию, вопреки всякому насилию? Благодаря тому, что ему не приходилось возиться с государственностью. Оставайся он в Палестине, он давно бы погиб под тяжестью своего государственного строя, как и все другие народы. Долой государство! Вот революция, в которой я готов принять участие. Подрывайте самое понятие “государство”, ставьте условиями общественности лишь добрую волю и духовное единение — это и будет началом достижения той единой свободы, которая чего-нибудь стоит. Перемена форм правления не что иное, как игра в бирюльки, — немножко лучше, немножко хуже, а все в общем ни к чему. Да, дорогой друг, все дело только в том, чтобы не дать запугать себя почтенными установлениями. Государство имело свое начало и, следовательно, будет иметь свой конец во времени» (Генрик Ибсен. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4. Государственное издательство «Искусство», г. Москва, 1958 г. С. 693-694 (из письма к Георгу Брандесу).

7. У Кобылянской в «Царевне» есть следующий пример употребления выражения «аристократизм духа»: «Что это могло его обходить? Непреодолимая сила тянула меня к его, к спокойному, к верному, к “аристократу духа”, и я чувствовала, что в жизни с таким мужчиной можно отыскать душевный покой и познать то, что называется счастьем, а он оттолкнул меня и теперь осталась я, как без весла в лодке…» Или: «Благодаря ему я познала настоящий аристократизм души, тот аристократизм, о котором так загадочно, а сейчас так сильно и воодушевляюще писал современный философ Ницше» (Ольга Кобилянська. «Царівна». URL: https://www.ukrlib.com.ua/books/printit.php?tid=1027).

У Ибсена персонаж пьесы «Враг народа» Томас Стокманн тоже употребляют подобное выражение: «Но так всегда бывает с теми, в ком все еще сильна плебейская закваска, кто не выработался еще в духовного аристократа» (Генрик Ибсен. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3. Государственное издательство «Искусство», г. Москва, 1958 г. С. 606).

8. Ольга Кобылянская, там же.

9. Генрик Ибсен, там же, с. 605.

10. Этребилал Авив. «Наш индивидуализм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/nash_individualism.

11. Пьер Шардо. «Наш индивидуализм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/rrK0Y6dzPnR.

12. Ольга Кобылянская, там же.

13. Генрик Ибсен, там же, с. 763.

14. «Как разновидность свободного режима, я указал анархию. Она же самоуправление» (Pierre-Joseph Proudhon. «Du Principe fédératif», p. 29. URL: https://fr.wikisource.org/wiki/Proudhon_-_Du_Principe_f%C3%A9d%C3%A9ratif/Texte_entier).

15. «Что можно сказать, здесь и сейчас, об институтах нового, автономного общества? Во всяком случае, вот что: они воплощают автономию, а именно самостоятельное руководство, коллективную самоорганизацию, коллективное самоуправление во всех сферах публичной жизни. Это также означает, что эти институты не будут установлены раз и навсегда, они не окажутся отстранёнными от устанавливающей деятельности общества. Вот почему, на мой взгляд, центральной — а в предельном случае даже единственной — политической проблемой является явственное (explicite), сознательное самоустановление общества. Её решение также предполагает как новые институты, так и новый тип отношений между обществом и его институтами» (Корнелиус Касториадис, «Чего не могут политические партии [интервью]». URL: http://left.by/archives/9950).

16. То, что Василий Орядын «сын народа» или «нации», Наталка несколько раз утверждает на протяжении всего произведения. Как пример: «Кроме того, он сын моего потерявшего веру народа, в будущее которого я верю, который станет своими способностями во главе того народа и не обманет его доверия» (Ольга Кобилянська, там же).

17. Генрик Ибсен. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4. Государственное издательство «Искусство», г. Москва, 1958 г. С. 655-656.

18. Макс Штирнер. «Единственный и собственность». Харьков: Основа, 1994. С. 108-109.

19. Паулу Фрейре. «Педагогика угнетенных». М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2018. — 288 с. С. 72.

20. Ольга Кобылянская, там же.

21. Ольга Кобылянская, там же.

22. Ольга Кобылянская, там же.

23. Ольга Кобылянская, там же.

24. Фридрих Ницше. «Весёлая наука». URL: https://www.nietzsche.ru/works/main-works/svasian/.

25. Фридрих Ницше. Полное собрание сочинений: В 13 томах / Институт философии. — М.: Культурная Революция, 2005 — Т.4.: Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. — 432 с. С. 289.

26. Ольга Кобылянская, там же.

27. Генрик Ибсен. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3. Государственное издательство «Искусство», г. Москва, 1958 г. С. 631-632.

28. Карл Маркс. «Тезисы о Фейербахе». URL: https://www.marxists.org/russkij/marx/1845/feuerb.htm.

29. Жерар де Лаказ-Дютье: «Истинные революционеры». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/istinnie_revolutsioneri.

30. Ольга Кобылянская, там же.