Мухи… Мухи-шпионы, имеют красные глаза и жужжат с акцентом. Мясные мухи — всегда готовые сожрать чью-то плоть. Мухи, личинки, опарыши — это Смерть, Гостеприимная хозяйка Смерть, что приветствует всех у кладбищинских ворот. Ленин — умер, умер — Карл Маркс, Иисус Христос умер, Святой Петр умер вниз головой (словно пытаясь дотянутся до члена Иисуса Христа), … Леонардо да Винчи умер… все умирают. Умирают режессеры, умирают актеры…, даже кино умирает, а тематика фильмов вариирует в плоскости незыблемо упорно-живого вопроса «секс или смерть». Банальный факт — фильмы показывают то, как люди трахаются и умирают. Голова, сердце, член. Секс, смерть. Жизнь, Смерть. Эрос и Танатос. Но «МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ЭТО ПРОИСХОДИТ НЕ ТАК, (не только так) ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЭТО НЕ ТАК И МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ЭТО НЕ ТАК». Да, фильмы еще доказывают, что можно прожить две жизни. Первую как о-свидетельствование самой жизни, вторую как вызов самой смерти. Так какой смысл Смерти ходить в «старом, помятом костюме пьяницы», может она действительно должна являться с праздником и весельем, с распростертыми обьятиями… как Величайшее Приключение?! Это может быть Сон. Сон как обман смерти. Сон — это путь к иной смерти, легкой, невинной, приятной…

Музей Мертвых — Музей Живых. Каждый живой, это зияющая дыра рта мертвого. Трупы в красных рубашках, мертвецы, что влияют на жизнь живых. В Музее Живых специалист по религии это гид по преисподней. Римско-католическая догма в свое время, охватила все стороны человеческого существования, позаимствовав для всего этого эквиваленты из доколумбовской эпохи. Христианство славно скопировало все это. (Сын был рожден, когда Отец изучал трубадуров). Отныне звон колоколов делает человека не только слепым, но еще и глухим. Порнография, которую можно найти в книгах, незначительна, относительно той, которую можно найти в Церкви (Порнография, которой звонят колокола).

А…«Что Вы едите? Горох, квашеная капуста, сало, репа?» Впрочем это не важно ибо именно в этот момент камера крупным планом фиксирует что не есть жопу, готовую разразится раскатистым переработанным горохом. «А что вы, едите?» «Легкий затрак: тортилья… Хлеб Мертвых»… и это, уже не имеет значения, ибо вместе с Хлебом Мертвых камера фиксирует «трясущего» своими «достоинствами», выражая кричащий жест аналогии.

Блевотина. Водопад рвоты и дерьма. Если бы не было этой «блевотины» и этого «дерьма», каждый Великий оставался бы просто ходячим мертвецом, переполненным «мешком с дерьмом». Блевотина, извержение рвотных и каловых масс как выражение при-жизнености.

Гринуэй долго ждал, чтобы «почти» не опоздать, и только со второй половины фильма повернул к «своей-вечной-теме», дабы оставить пространство для обсуждения «мексиканской/французской/испанской… болезни» (сифилиса), Романовых, французских, испанских солдат, Старого/Нового Света… «Оригинальная» революция более «настоящая», но только не на пленке: фильм о революции похож на отходы пленки. И все, что остается — это Подарок. Подарок в честь далекой, экзотичной революции — красный флажек. Тот самый красный флажек, что выступил «знамям» великой революции, и тот флажек, что отправляется в «Жопу» как величайший жест… Настоящие революционеры более аккуратные.