Себе от себя
3
Предыдущие материалы Госпожа-Случай соизволила высочайше уберечь от ритуального огня, поэтому они подаются так, как они есть, без всякой правки смысла, стиля и прочей бижутерии, короче говоря — без того, чтобы, согласно не существующему уже замыслу, закруглиться иероглифическим абрисом своего смысла: 14.11.2000 года
ДХАРМИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК
2001 год
Действия должны порождать чувства, а не чувства — действия. Пребывай в покое или чувствуй, что ты уже действуешь.
___
именно «чистота» сама по себе и как таковая является идеологическим логовом всяческой нечисти
___
— Что ты сказал? Что слова твои значат?
— А я почем знаю? Мое дело — говорить. Это уж дело слов что-то там значить.
___
Христос не говорил: сей хлеб есть Я.
Он говорит: Аз есмь Хлеб.
___
Подлинную критику чистого разума — говорят — написал тот, чьи пророчества нарекли «достоевщиной», как и подлинную религию в пределах только разума написал — утверждаю — тот благочестивый римлянин, которого так бесчестно обескровил Нерон.
___
Если со всей строгой последовательностью провести в жизнь принцип Декарта (чего он явно не делал со своей жизнью как таковой, но лишь практиковал в «мышлении»), согласно которому мысль только мыслит, как материя лишь интенсивно ширится (а те, кто из неё лишь состоит — ширяются), тогда мы получим тот уникальный опыт, что засвидетельствован Карлосом Кастанедой.
___
Человек неизбежно повторяется в своих суждениях («Ну что он долдонит всё одно и то же?!»), поскольку круг его тем ограничен (ментальный контур) так же, как ограничена — явленная чертами лица и прочими манерами самовыражения — его индивидуальность.
___
Меня всегда отталкивало то, что приветствуется философским официозом — системность. Теперь-то я понимаю, почему: потому что единственная система, это я-сам (не «я» только, и не «сам», но именно я-сам), а любая попытка выявить, сконструировать, породить «систему философии» приводит в конце концов к оборотничеству. Я, как и в детстве, страшусь всевозможных оборотней, тем более и прежде всего — самого себя.
___
Мы живем (умираем) во времени, тогда как пребываем в мгновении (вечности); отсюда и обетование: времени теперь уже не будет (Откр.10:6).
___
Странное дело: у меня, казалось бы, «есть» мысли, но нет, однако, ни «метода», ни «приема» их адекватной «подачи»; и вот я бьюсь, мучаюсь, изворачиваюсь, а когда, наконец-то, нахожу способ их реализации, тогда и в тот же миг обнаруживаю вдруг, что у меня уже нет никаких мыслей, так что и
___
Теперь я смутно начинаю понимать всю нетривиальность «никчемных» речений беззаботного балагура Чжуан-цзы с его Великим Комом Мироздания. Живое — это именно и всегда Ком, Клубок, Хаос наконец, а «чистота» рождается под скальпелем в хирургическом кабинете рассудка, и такое «порождение» есть конечно же начало и залог, однако как раз и наоборот — смерти.
___
Декарт реально занимался наукой, хотя формально искал Бога — именно это, надо полагать, так возмущало всех его оппонентов, хотя они и не могли адекватно сформулировать свои возражения и претензии, поскольку «стиль» обязывал, завораживая. Если бы он, формально занимаясь осново-положениями научного дискурса, реально вышел бы на поиски Бога, тогда Франция родила бы второго-первого Паскаля.
___
До этого еще необходимо дозреть: чистое восприятие — оно всегда до рефлексии, до мысли. А
___
Кружение моих суждений –оно как мозаика, из которой складывается иероглиф (вернее — это именно он распадается на единицы высказываний) меня-самого (где есть: мысль — ментал; стиль — астрал; и акт держания того и другого вместе — витал).
___
— А вдруг все теоретики, или, выражаясь высоким стилем, мыслители, вдруг все они — это всего лишь несостоявшиеся литераторы и неудавшиеся писатели?
— А вдруг — нет? И тогда — что?
___
Зачем — память? Зачем помнить то, что говорил или делал, если ты это говорил или делал из того, что является тобою самим? Если любое твое слово и любое твое дело это и есть ты — сам? Помнит и хочет помнить, боясь забыть (ся) не-сам. Осознание этого самого и подтолкнуло меня этаким гоголем к ритуальному жесту сжигания всего, что желалось увековечить, запечатлев (не-себя). Это имеющий «свой» дом и боящийся заблудиться разбрасывает там и сям приметы-заметки. Тот же, кто действительно не имеет где голову преклонить — не нуждается в таковом. И все же я сажусь и пишу опять, как и прежде. Зачем? Теперь уже из послушания. Это писание — как рукоделие в монастыре. Кругляшки моей машинки — это четки, а их слова — моя самодержная молитва. Господь стоит за спиной и, взирая, умиляется моей серьезностью.
___
Если практически можно длить акт (а это именно акт) когитации, тогда ведь можно одновременно длить и чувственный и витальный акты? Другое дело, как это делать (вопрос, стало быть, в «технологии»). Метод Декарта (сомнение) явно не годится ни для витального, ни для астрального (волевого и чувственного). Техники же новомодного «Огненного Цветка» например, здесь тоже не проходят, поскольку они, наоборот, сугубо витальны, при том что с пренебрежением игнорируют ментал как таковой, а потому и знать не знают подлинных чувств. Мне видится верным направление (именно направление, не более — но и не менее) исихазма с его держанием (и, значит, с предварительным «опусканием», низведением туда) ума в сердце. Его последователи, однако, не пошли дальше, то есть не низвели затем и ум, погруженный в сердце, в самый центр витального (низ живота), хотя частично и задействовали его актом самого держания ума в сердце (впрочем, не на то ли самое как раз и указует опыт Силуана Афонского с его максимой: держи свой ум во аде и не отчаивайся? Ведь ад — это точная «картина» витального самого по себе…?).
___
Сначала Бог сотворил Небо и Землю. Здесь, конечно же, речь не о наших небесах и земле, которые Он затем отделил одно от другого. Здесь речь, скажем так, о Верхе и Низе как таковых. Об этом же говорится и в Каноне Перемен (Сицы чжуань — А,1): Небо (поднимается) вверх, Земля (опускается) вниз, Цянь (ян-ци, “небо”) и Кунь (инь-ци, “земля”) соответственно распределяются-устанавливаются. Этот же пассаж можно прочесть и в Цигуновском ключе (адекватному Канону): распределив энергию — ци вверху (голова) и внизу (область ниже пупка), установи ян-ци и
___
Это ложь, что, мол, как уверяют нас всевозможные “мистики”, невозможно то, в отличие от «этого», выразить словами; это ложь, что у так называемого «естественного» языка просто не хватает средств для выражения “того”. Полноте! Язык может выразить все. Чего же тогда не хватает? Адекватности восприятия. Ибо и “это” и “то” выражаются идентично: Quod est inferius est sicut id quod est superius. Et quod est superius est sicut id quod est inferius — хотя одновременно «то» — это именно «то», как «это», соответственно, “это”, и вместе им, так сказать, не сойтись. И дело здесь не в “понимании” — я об этом уже писал как-то в одной из ранних своих опубликованных работ в том смысле, что мы, безусловно, “понимаем” о чем речь, например, в описании “восьми высвобождений” Будды, и, тем не менее, мы, понимающие, вне Нирваны со всем нашим “пониманием”, хотя этот текст как раз и является фиксацией, реализацией освобождения, а не его понимания, а ещё вернее сказать будет так: именно понимание здесь как таковое и есть сама реализация. Вся сложность исключительно и только в этом, а не в том, что, мол, нет слов для выражения того-самого; их нет потому лишь, что ты не удосужился потрудиться их подобрать.
___
— Простите, но я совсем не то хотел сказать (“ходит здесь один с козлиным пергаментом…”)! — Автор, конечно же, может возражать по поводу неадекватности понимания его текста. Однако текст сам по себе возражать не может. Именно в этом смысле он безмолвен, без-ответственен. Ни какой текст не в ответе за его восприятие, тогда как всякий Автор может сколько ему угодно возражать. Но все его возражения всегда-уже-теперь в том смысле, что сами суть такой же безответственный текст. Адекватен всегда и только сам. Эту эстафету “самости” подхватывают интерпретаторы, спорящие о “действительном” смысле текста, какового и в помине нет. Так что же тогда есть? А вот это: сказ.
___
То, что я понимаю что-то и
___
В проповеди Будды «дукха-страдание» выполняет ту же роль, что и Декартово «сомнение», подводя адепта к вратам восприятия “дхарм” как и то — к уяснению самого акта «когитации», и здесь принципиально то, что необходимо реально (в смысле: всем существом своим) выполнить этот акт, а не только и всего лишь представить себе его таковым (имея о нем то или иное представление), написав затем об этом ученый трактат или блеснув при случае эрудицией (Декарту, как ни странно, помешало самому и всецело исполнить сей акт как раз то, что, наоборот, могло бы ему помочь, а именно — его пресловутый «дуализм» души и тела, материи и сознания, так что в этом смысле Карлос Кастанеда был более последовательным картезианцем, нежели сам Картезий); иными словами — реально не «страдающий» не воспримет и дхармы точно так же, как реально не усомнившийся не дойдет и до когитаций, он лишь помыслит — то есть: представит себе — и то и это, даже “поймет” их, но не исполнит на себе и собой («а вы сыграть смогли бы на флейте позвоночника?» — а вы? — спросил бы йог). Апостол Павел скажет по этому поводу: “Жены ваши да молчат”, то есть: пусть работает, пусть шевелится само сознание, а не его модификации, превращённые формы и симулякры. Вот так же точно Иов реально крутанул однажды Колесо своего Закона и тем самым состоялся, тогда как его сотоварищи-умники фатально (раз)болтали (сь). По этому поводу такая вот «суфийская» притча:
Ночью под фонарем ползает на четвереньках пьяненький мужик и
— А не позволит ли любезный полюбопытствовать, что такое вы ищете?
— Да вот, ключи где-то потерял. — Ответствует.
— Где же потеряли, любезнейший? — Вопрошают.
— А откуда я знаю. — Был ответ.
— Так почему вы здесь их ищете? — недоумевающе любопытствуют.
— Да ведь здесь же светлее! — По простецки отвечает.
То, что пьяный был пьян не спиртными напитками, а Божественным Присутствием, это понятно — ведь притча суфийская, у них так уж принято. Менее понятно, что таков точно и Авраам. Это умники-иудеи знают наверняка где и что искать, они вообще разумеют в том — где, что, как и почём. А вот быть не там, где всенепременно нужно, но там, где светлее…
___
— Как же так! Вы ведь противоречите сами себе! — и только что говорили совсем другое!
— Ну, во-первых, если я и противоречу, то уж никак не себе самому, а сказанному (вернее даже — тому, как вы это самое мною сказанное «поняли»), и, во-вторых: вы действительно уверены, что только что — это был именно я?
— Ну, знаете…!
— Я то как раз и знаю.
___
Не угодно ли выслушать такую вот притчу об Атмане и его слагаемых-самскарах?
— «Когда дует сильный ветер, он поднимает сор. И глупые люди смотрят на сор и говорят: вот ветер! А это только сор, ослиный помет, растоптанный ногами. Вот встретил он стену и глухо лег у подножия ее, а ветер летит дальше, летит дальше!» (Л. Андреев. Иуда Искариот)
Или о том же, но совсем из другого измерения: «вы сами взметнули пыль слов, а теперь жалуетесь, что ничего (кроме слов) не видите» (Беркли).
___
Академический дискурс в былой совдепии, которым страдал и аз, многогрешный («нас интересует, мы думаем, нами установлено»), прекрасно иллюстрирует собой буддийское представление о множественности "я".
___
— Прими Христа, умершего за твои грехи и приходи в нашу церковь!
— Послушай брат. Ты уже принял Его в свое сердце, не так ли? Тогда замолчи, и пусть Он лично скажет мне через тебя именно то, что имеет сказать помимо всего того, что я сам могу прочесть в Его благовести! — или ты принимаешь меня за тупого идиота, не способного ни читать, ни разуметь прочитанное? Может быть только до вас дошел Господь и только вам вверены Его святые глаголы? Ты вздумал учить меня, а ничего, кроме того, что может бестолковый попугай, повторяющий всё время одно и то же, заученное к тому же с чужого голоса вплоть до манеры выражаться, не можешь ни кому предложить! Пойди, и научись прежде сам, но не словам вовсе, а Слову.
___
В нападениях беса уныния есть нечто тягостное, но вместе с тем болезненно-сладостное, как нытье больного зуба. Единственный верный способ борьбы с ним — это собранное вниманием безразличие к нему (а если молитва, то не о том, чтобы он оставил тебя, ибо это уже вид борьбы и, значит, участности, тогда как истинная молитва никогда и вообще не бывает «о чем», она всегда — обращённость Ему: только Он — Кому и Кем молитва).
___
В любом истолковании есть некая нескромность, ибо ты ставишь самого себя не то что вровень с тем, кого истолковываешь, но, собственно говоря, даже и выше его, ибо, по-твоему, ему самому не удалось сказать именно и всего того, что он хотел на самом деле сказать, тогда как ты вот — да — знаешь и можешь всё это. Порядочнее поэтому толкование самого себя его текстом: что именно я понял (или не понял) благодаря ему.
___
Будда, Декарт, Лао-цзы, Кастанеда и кто там еще? — все они не биографические реалии вовсе, но символы моего понимания — или же непонимания — всего того, что я — ими в том числе — силюсь понять (что, впрочем, не исключает и того факта, что наши знания, как и наши не знания, могут где-то
___
Возможно, одна из причин такого количества появившихся вдруг — как грибов
___
Философия как любомудрие — это всемерное внимание к видению нового и благочестивое усилие зафиксировать увиденное в адекватных по мере сил выражениях. Доказательства, исчисления, теоретизирования по поводу виденного — убивает самое «любовь» в «мудрости», которая оборачивается таким образом в пошлое мудрование (содрогаясь, представляю себе образ Беатриче, пропущенный через мясорубку всевозможных «логий», «измов» и прочей богомерзкой «системоложности»).
___
Бог творит всегда и только новое. Вот ты идешь по улице, вокруг тебя все то же, что и всегда, и вдруг ты видишь — все вокруг новое, хотя одновременно и то же самое: это тебя коснулось и обдало дыханием Божиим. Где же взять сил, чтобы дышать только этим?
___
Сколько уже понаписано о Канте, и однако же ни у кого до сих пор не хватило дерзости, как у Цветаевой о Пушкине, сказать: мой Кант.
___
Если все же необходимо признание, то вот оно: я понимаю, но тем не менее — или всё-таки потому именно? — не люблю текстов Канта.
___
Есть какой-то гадостный тон, а может быть даже полу-тон, или вовсе одна лишь тень его, во всех моих размышлениях, который я никак не могу уловить (словно испортил тихо воздух в общественном транспорте и лишь один только ты знаешь — а никто другой не знает — кто же это?) — ну, наконец-то, вот и она, та самая ложка дёгтя: как если бы я один являлся обладателем того знания, которым никто другой кроме меня не владеет; и ведь предупреждали же, что как раз таковое — надмевает
___
В книге сказано: Господь не в буре, не в мощных порывах ветра, но — Он в легком дуновении. Эпоха Возрождения со всем ее «титанизмом» действительно возродила (а нас ею заразила) языческую Античность, однако порвав при этом живоносную пуповину, связывающую ее с христианским Средневековьем. А ведь Бог — нам говорят — всегда стоит позади легких, невесомых, едва уловимых «движений», напор, шум и ярость которых не продвигаются ни дальше, ни глубже породившей их стихии (где случаи явной и безусловной одержимости предусмотрительно вынесены за ограждение скобок). Только не надо здесь с лукавой софистической улыбочкой ловить меня на слове — да, подтверждаю — Бог «везде и во всем», но ведь здесь речь совсем о другом «везде», «всём» и, вы забыли, «как»…
___
Я что вам, бухгалтер, чтобы дотошно фиксировать — где, в каком стихе, какой главы, какой книги Им сказано то-то и
___
Страшны невзгоды и беды воображаемые, потому что они разлагают и пожирают тебя извнутри. Беды реальные, наоборот, несут с собою окрыляющую бодрость, ибо извне мобилизируют все твои внутренние силы.
___
…так что не суйте мне под нос, словно кукиш, вашу лживую до лицемерия кротость, ибо я видел однажды Его и с хлыстом во Храме тоже, яростно разбрасывающим там утварь и изрыгающим на присутствующих гневные обличения, так что убейте меня, но я никак не могу, убогий, представить себе Его в этот миг ни кротким, ни сладчайшим. Страшен ведь не гнев — Еф. 4:26 — сам по себе, страшно — когда во гневе, как и в кротости, помрачается сияние Правды
___
Есть два воскресения из мертвых: воскресение «первое», душевное — так воскрес совершенно умерший было блудный сын в тот именно миг, как одумался на самом дне своего падения, повернувшись тем самым к Отцу — и воскресение «второе», духовное — так воскрес он же, когда уже вернулся к Нему, что же касается так называемого “натурального” (во плоти и крови) «воскресения», о таком Благая Весть разумно молчит (Лазарь? — здесь необходимо разобраться с терминологией, ибо его, как и многих других, Он именно оживил, а это, знаете ли, совсем не одно и то же), ибо его домогаются как раз духи развоплощённые, те самые, что дошли до свинского состояния, но именно в нём себя чувствуют вполне комфортно и никак, никуда, никогда не намерены «возвращаться»
___
Ежели ты скажешь, что я пытаюсь отменить Писание, тогда ты клеветник, толкующий превратно. Писание — мой хлеб, и я его вкушаю, а не держусь как за соломинку в пучине бед и не держу как дар бесценный в дрожащих благоговейной алчностью руках. Имеет и дает силу хлеб усвоенный, а не присвоенный. И только зная вкус истинного хлеба, ты отличишь его от любых подделок.
___
Описывать свой опыт не совсем то же самое, что иметь этот опыт (хотя, казалось бы, не имеющему опыта нечего и описывать) точно так же, как видеть сон и вспоминать свой сон — совсем не одно и то же (хотя кое-кто считает, что воспоминание сна и есть сновидение как таковое). Возможно, я как раз и пытаюсь практиковать именно это — их воссоединение — таким маневром: воспроизводить опыт с одновременной его фиксацией в тексте, а еще вернее — воспроизводить опыт порождением текста об этом опыте, как-то так…
___
— Ну что ему Декарт иль тот же Будда?
А он взволнован…
___
Гностическая мудрость: язычник не умирает, ибо он еще не родился. Мы путаемся в словах (слова пользуются нами, или мы — словами?): «живое», «мертвое». И вот, казалось бы, ты живешь, копошишься, что-то там такое переживаешь, ан глядь — а ты, оказывается, еще даже не принял решения, жить тебе или же нет (говорят: нас, мол, не спрашивают, хотим мы жить иль не хотим — и выпихивают в жизнь; да не в жизнь нас выпихивают, а в — скажу так — протоплазму возможностей, в которой сможет или не сможет ещё лишь только зародиться и затем родиться как именно твоя — жизнь, так что тебя настойчиво и ежемгновенно об этом вопрошают — твое пребывание здесь и есть этот вопрос: хочешь или не хочешь ты родиться); вот и получается, что ты всё еще и безусловно мертв со всей своей такой “свободовольной”, но тем не менее обусловленной всякой всячиной, жизнью.
___
Яков Друскин прозорливо одернул Декарта: я мыслю, следовательно существую — неверно; я мыслю, следовательно существует моё (тугодум-академик взбеленится: но, хоть и “мое”, ведь существует же! — и тем самым выкажет свою абсолютную слепоту к очевидному). Доходя до очевидной самодостоверности себя самого, я не могу реально на этом остановиться (а Декарт делает вид, что останавливается, и, тем самым, действительно останавливается — в “видимостях”), я не могу реально стать на той границе, где я-сам очевиднее себе самому всего окружающего “мира”, включая мое тело, потому что на этой самой границе я переворачиваюсь вниз головой, соскальзывая в не менее грандиозный мир (аналитически препарированный буддистами) «моего». Или скажем так: я могу удержаться на этой границе (где я вижу как “мир”, так и “я”, видящее этот самый мир), но пребывая здесь невозможно строить ещё и
___
Почему же мой текст — продолжаю я спрашивать сам себя — так воняет, и где, в каком именно месте он протух? Может быть там, где вылезает этаким хвостиком моя “правота”, или там, где строит рожи моя “правильность” — мол, смотрите, какой я весь правильный, и как я, по самую суть, прав? Наверное, чего греха таить, есть и это. Но не это — воняет. Ведь я же отдаю себе во всём этом отчет, отвергая. Дело, видимо, вот в чем. Я неизменно и «сам» пытаюсь держать «свой» текст — так что смердит самоё это: мой грех. Это не первородный грех, который “наш”, это именно мой грех — и не тот или иной ещё какой, а “вообще” грех: отсебятина. Скажем, физический или математический текст — почему он не смердит? Потому что это синтетический, не живой язык. Верните физикам и математикам наш родной, человеческий язык — такая вонь поднимется! А без него — все стерильно, как в аптеке. Так же, наверное, смердел Иона во чреве китовом. Может быть дело в этом? — мне мои силы даны для другого, а я их консервирую в размышлизмах, которые и протухли. Или, может, так: сам я вкушаю Хлеб, а другим подсовываю вместо него не «камни» даже, но то, во что он превратился пройдя через мое чрево (разум)?
___
Вот она — ложь, и вот он, грех: тебя ведь бесит (и значит — ты под ним, под бесом ходишь) не то, что люди не принимают Благую Весть как таковую, а то, что они принимают свое Её разумение (уж какое у кого есть), а не твое, ибо ты наивно (о, если бы только наивно!) уверен, что твой Христос это и есть Иисус Благой Вести. Пока ты не отдерешь «своё» и “моё” от Евангелия, все, сказанное тобою о Нем будет мерзостью.
___
Но ведь то же самое и с Декартом, и с Кантом, и с Буддой! Смердит ли рассудительное: я думаю (кажется … уверен), что Декарт (Платон, Будда и т.д.) то-то и
___
Бог философов и Бог Авраама — Один и Тот же Бог.
Различие всегда и только в них — в Аврааме и в философах.
___
У меня нет души, только ее содержимое (“сокровища”); если бы душа, остранившись своих содержаний, узрела вдруг самоё себя, она бы ощутила тогда свое сиротство и возопила бы к мужу, как брошенная жена, оставшаяся ни с чем у разбитого корыта на месте Грааля.
-Проснись, душа, отринь свои бирюльки!-
Не может.
-«Я каждый раз, когда сундук свой отпираю», то почитаю Будду, а то и
___
Загадочность чуда в том, что оно не имеет практического применения. Чудо само по себе прозрачно, и только бес практицизма вымарывает его до тайны, до загадки, которую надо, видите ли, непременно разгадать. Да не надо! — примите тайну как именно тайну, и тогда дорастёте до чуда.
___
Сделаю признание: все эти “вы”, “ты”, “они”, “мы” — все они лишь образы моей души. Я уважаю тебя, читатель, так что гряди с миром, и если тебя всё-таки заинтересуют сводимые здесь мною счеты с самим собою — не принимай тогда на свой счет, когда и если они тебя заденут тоже, ведь это уже ты сам себя поймал моими склоками.
___
Разве мир и любовь смогут снизойти в твое сердце, если там уже занято, ибо свило свое гнездо раздражение на соседа, каждую ночь стучащего над твоей головой (и в твоей голове)? Иди, примирись прежде с ним в себе самом, и тогда уже печалуйся о Нем.
___
Чудесно все, увиденное в своей простоте не замутненным никакою заботой взором. Именно потому, что это — самое простое, оно же и — самое трудное: наш глаз натренирован видеть «сподручное», а не голую в своей бесполезности таковость вещей и событий. Попробуй созерцать чашку бесконечно долго, пока она не начнет сначала мерцать, а затем вдруг исчезнет (точно так же, как повторяя одно и то же слово, перестаешь понимать вдруг, что оно вообще такое, и близок к тому, чтобы услышать — как хлопок одной ладони — чистый звук) и, возможно, тем самым покажет тебе свой первозданный лик — вот тогда ты и ощутишь подлинный аромат чуда.
___
— Ну, и что ты можешь мне сказать по этому поводу?
— А я вообще не хочу об этом говорить. Ведь мне известна ваша позиция: все вокруг сволочи — а вы невинны. Так что же вы хотите? Если сберечь свою невинность — тогда вот же она, при вас и осталась. Если вы хотели чего-то другого, тогда что вы сами, лично, сделали для того, чтобы добиться того самого? Ничего. Так вы это “ничего” и имеете, не так ли? Ах, вы, оказывается, делали все, что надо! Но позвольте полюбопытствовать: кому, собственно, это было надо? Если «им», то вы их “надо” и реализовали. Ежели вам, тогда причем тут они? Из ситуации, скажу я вам, необходимо исходить, а не втискивать ее в свои куцые представления о ней.
— А ты уверен, что прав, пытаясь всегда оставаться правым?
— Извините, но я действительно не знал, что проблема, оказывается, в моей неправоте или правоте. Если так, тогда я беру все свои слова обратно, ибо эта тема — вне обсуждений, тем более моих. Или я не прав?
___
Благотворительность: возьми, Боже, что нам не гоже.
___
Декарт Лейбница и Декарт Мамардашвили — это два разных Декарта, хотя мы “понимаем”, что он должен быть одним и тем же. В данном случае не сыграла ли судьба с ним ту же самую шутку, которую и он разыграл с Богом? Ибо ведь и в самом деле он — Декарт — не может внезапно возмутиться, возопив: на самом деле я вовсе не такой — я вот какой!
___
Пусть “А” живет в нужде (нет, не “пусть”, это я нехорошо сказал, исправлюсь:) вот некоторый “А” испытывает нужду в “х”, а некий “В” имеет это самое “х” с преизбытком, оно ему уже, так сказать, приелось. И вот этот самый “В” отдает (“жертвует”) “А” вожделенное тем “х”: “А” в восторге, а “В” — имеет ли он моральное право радоваться (искренно) и считать, что совершил акт благотворительности с милосердием? Думаю, что его “поступок” изначально, извнутри аморален и мерзок, хотя и послужил поводом (не в этом ли промыслительная тайна тех событий, которые выбивают у нас
___
Да что там Декарт! Вот этот самый стул для меня и тебя — он разве один и тот же? Мамардашвили скажет: именно для того, чтобы не возникало такой ситуации, Декарт и постулировал: во-первых, акт когитации, и, во-вторых, дуализм материи и сознания. Со стороны его “значения” это, конечно же, два разных стула, но со стороны его — стула — физики, это один и тот же стул для кого бы то ни было, именно этим как раз и должна заниматься наука. Но именно здесь я с удивлением обнаруживаю, что тем самым он превращает «индивидуально» значимый мир в общепринятый, но — Труп — и причем тогда здесь Бог, коль скоро Он — Господь живых, а не мертвых? Не он ли тот самый бог философов, коего отверг его философский брат-близнец Паскаль? Или же Декарт настолько мудр, что таким вот искусным и обходным маневром подводит нас к гностической максиме: кто познал мир — тот увидел труп? Тогда снимаю благоговейно шляпу!
___
Лейбница возмущало, например, то, что Декарт отказывал животным в некоторой сознательности, считая их простыми “автоматами”, да что там, этот великий теоретик и людей считал (как потом непревзойдённый практик Гюрджиев) такими же автоматами (но в другом, нежели этот достославный теософ, смысле), и вот именно в каком — им самим, правда, не постулируемом, но легко вычленяемом из самого хода его рассуждений — ведь он же физикой, то есть наукой, занимался (а не теософией), и со стороны “живого” это будет чем? — правильно! — анатомией. Вот ход его мысли: сознание — это сознание, и как таковое способно на любые сюрпризы, а материя — она всего лишь материя и есть, так что будьте любезны, извлеките из объекта — в данном случае «животного», а вообще из любого возможного — все сознаниеподобное, и только тогда уже можете строить науку. Странное дело — исходя самим актом своей когитации «принципиально» из сознания, он занимался тем не менее исключительно не сознанием, а, прости Господи, физикой, отдав все его тайны и загадки на откуп “жизненной практике”.
___
— Мне все говорят: не юродствуй, будь самим собой, будь искренним! Но как я могу быть искренним, быть самим собой, не быть юродивым, ежели сам по себе — таков, каким я есть на самом деле — я мерзок для вас и отвратителен?
— Это потому, что ты не пытался быть искренним до самого конца: ведь само то, что ты ощущаешь всю свою мерзость, это как раз и говорит о том, что она — не последняя в тебе глубина и что есть в тебе нечто более глубокое и чистое, откуда ты эту самую мерзость чувствуешь, видишь и осознаёшь — вот и стань этим: потому что как раз оно и есть подлинная искренность, а вовсе не та поза (“что естественно — то не безобразно”), за которую все ее выдают.
___
Diffйrance: разведчик, шпион для того, чтобы быть самим собой, должен выдавать себя за другого.
___
— Человек представляет из себя единство души, духа и тела.
— Наивные! Единство — это то, к чему мы все ещё только призваны, а вовсе не то, из чего мы как будто бы уже исходим. И единство это реализовано совсем не одним только Иисусом Христом (а теперь забросайте меня каменьями, если сможете).
___
Есть наглядный пример разницы между сознанием ментала и сознанием астрала: вот ты читаешь книгу, следя за тем, как в ней разворачиваются события, но, незаметно, увлекся какой-то посторонней мыслью, а когда “очнулся”, то заметил, что прочитал уже несколько страниц, но о чем, не можешь уже сказать. В то время, когда сознание ментала забавлялось отвлекшей его темой, сознание астрала продолжало читать, и ты сможешь восстановить прочитанное в том случае, если проработаешь механизмы связи астрала с менталом, ежели нет, то будешь иметь так называемые “непроизвольные воспоминания”, по поводу которых выдавал свои охи и ахи направо и налево Мамардашвили, подведя под них даже своеобразную “теорию”, вся привлекательность которой держится не-знанием традиций (например йоги Шри Ауробиндо), отрабатывавших эти провалы (“не знал” здесь употреблено в специфически йогическом значении — терминологически, а не повествовательно). В связи с этим расскажу такой случай: однажды я гостил в Москве (куда приехал на первые Лосевские чтения с докладом «божественный мрак, нирвана и дао») у своего товарища, который повесил на стене над кроватью, где я спал, изображение изящной китайской каллиграфии, выполненной почерком, который я никак не мог, как ни старался, разобрать, и вот спустя длительное время — больше года — я, опять же, гостил, но уже в Киеве и на этот раз у своей подруги, где немного перебрал с Бахусом и, как она потом мне рассказывала, несколько раз вскакивал ночью, всё время выкрикивая странную фразу — и когда она сказала мне, какую именно, я сразу же, словно при блеске молнии, увидел — это перевод той самой иероглифической надписи!
___
Вот точная, как в математике, формула Якова Друскина: если ты, будучи даже неверующим, не интересуешься вопросами веры и не вздрагиваешь настороженно при слове Бог — тогда ты ниже не только животного, но и растения или камня: равнодушие к вере лишает индивидуальности.
___
То, что нравственность (вопросы морали) облегчает путь к вере — не более, чем простое совпадение (Друскин).
___
Однажды утром Дмитрий Иванович вышел погулять, а под вечер затосковал вдруг и подумал: — Ну вот, сяду ещё вот в этой беседочке, тяпну рюмочку-другую, последнюю, и пойду домой, баюшки. Тяпнул и видит — идет его жена.
— Варюша, а ты откуда здесь?
— Да вот, вышла прогуляться да пивка испить.
Попили они пивка и отправились потом домой такие веселые-превеселые.
А в это самое время милейшая жена Дмитрия Ивановича, ожидая супруга, смотрела по телевизору “Поле чудес”.
___
То есть цель (“телос”) этих записей не “мои” мысли, но именно моё: я-сам. Прежде, нежели “потерять” душу, ее ведь необходимо как минимум “найти” и найти именно её, а вовсе не ее «превращенные формы».
___
— Почему ты, излагая “свои” мысли, пользуешься “чужими” суждениями? — это что, от скудоумия?
— А почему вы, когда строите дом, пользуетесь готовыми («чужими») кирпичами, а не изготавливаете их сами (включая сюда весь инструментарий)? Это что, тоже от скудо — чего там?
___
Но — шутки в сторону. Это действительно вопрос. И я однажды пытался его себе разрешить (вот также и Яков Друскин, которого я необычайно ценю не за его “находки”, а за целомудренную прозрачность его христианнейшей души, всю жизнь пытался лепить свои кирпичи, а в результате вылепил самого себя), пока не осознал, что это не в моих силах — создавать весь инструментарий заново, а ограничиваться одними кирпичами не интересно: порой едва уловимое смещение устоявшегося дает намного больше, нежели тотальное обновление. И потом — было бы что сказать. Быть может все попытки перелопачивания формы обусловлены нищетой содержания — как знать?
___
Дерзаю обетованного: где двое или трое во Имя Мое — там
___
Декарт не воспринял бы адекватно откровение Лосева о том, что идеи — это живые сущности: Ангелы. К сказанному о том, что Декарт не занимался реальным сознанием, следует добавить — живым сознанием, а на возражение, что сознания мертвого — по определению — не бывает, отвечу: идеи, которыми устанавливается сознание, для которого материя — по определению — “мертва”, мертвы сами, это уже не живые идеи, а инструменты, сподручные средства сознания, которое само становится инструментальным — “деловым” — а потому здесь мертвое (именно в этом техническом смысле) держится мертвым, и весь ужас в том, что это самое мертвое запустило свои метастазы во все изгибы жизни так, что сама эта жизнь неизбежно становится — чем? — поразмыслите на досуге, взглянув на все это сквозь призму эпохального хайдеггеровского термина-диагноза: Постав.
___
Читаю тексты снов Друскина и сокрушаюсь — как жаль, что он не дожил до опытов Карлоса Кастанеды, ведь с его напряженнейшим держанием сознания даже во сне (их детали указывают на то, что он добрался даже до контакта с “неорганическими существами”, в
___
Благочестивый труд: мне пришлось отграничить знание, чтобы освободить место для веры. И вот он трудится, трудится, трудится — освободил одно место, другое, третье, освободил место вообще, а потом глядь — уже нет ни пространства, ни времени для самой этой веры: как говаривал почитатель этого «освободителя» Мамардашвили — всё, гроб и крест.
___
Есть что-то омерзительное, куда гаже обыденного мясоедения, в поедании проросших семян — не так ли некоторые колдуны пожирали друг друга живьем, чтобы получить силу?
___
Существует нечто. Это “нечто” вошло со мной в резонанс. Этот резонанс и есть реальность, а “нечто” — лишь его функция (“тень” в платоновском смысле).
___
(Друскин): умозаключение не совершается по правилам, оно само есть правило. Если ты, как Декарт (читай: как
___
Шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу Богу твоему: не делай в оный никакого дела. (Исх.20: 9-10) — и что тогда, глядя отсюда, означает число зверя? А то, что это воистину усердный деятель, деловой человек и человек дела, а не человек своего, не свой человек, а если и “свой”, то для дела и у дела (интуиция не даром подсказывала писателям причислять Антихриста к “лику” политиков с их виртуальной этикой), то есть у него на всех планах (витальном, астральном, ментальном) главенствуют “шестерки” (600, 60, 6), он не посвящен ни сам (не “обрезан”) и ничего из своего существа не посвящает Богу. Так что напрасный труд за этими числами искать фамилию или имя, дело не в них, а в сути.
___
Грех чревоугодия — по человеческому разумению говорю — заключается не в насыщении чрева и даже не в его пресыщении, то есть обжорстве, а в гурманстве. Хорошо поесть (сытно) и хорошо попить — это может быть и “хорошо весьма” (Он тоже ведь любил и хорошо поесть и хорошо попить, за что и был сечен косыми взглядами книжников и фарисеев), а вот выпендриваться, вкушая то да се, пятое да десятое — в этом уже начало разжижающего потворства всевозможным “хотениям”.
Впрочем, это мысль Друскина, мною сымпровизированная.
___
Это не христианский подход: Афины или Иерусалим.
И Афины, и Иерусалим — все Христовы!
___
Девственность — это не состояние бесплодности, а символ тотальной творческой плодовитости (здесь не физика, а метафизика: вообще пора уже привыкнуть читать символы Благовестия соответственно).
___
Они все понимают что-то
___
Дело не в том, чтобы обрести “свое” (это скорее “проблема”, нежели дело), а в том, чтобы, обретя “его”, отдать “другому” — Богу: и тогда именно оно станет воистину твоим.
___
Интересно, зафиксирована ли лингвистами или же литературоведами та историческая дата, когда мы от “Аз-есмь” докатились до “Я-есть”, то есть когда мы из горнего единства (Аз-1) скатились не просто дόлу, но именно на самое дно в Я (му)?
___
Всякое знание держится неким не-знанием: не зная (что-то одно) — я (у-)знаю (что-то другое) и, значит, никогда не знаю того самого (которым я узнаю то, чего не знаю): само всегда и неизменно ускользает от фиксации.
___
Грех — не в том и не в этом, а в том, что зная грех (овность) того или иного (нет греха вне знания), ничего не пытаешься делать (со)знанием, уцепившись, как тонущий за соломинку, и за «то», и за «это». Грех, стало быть, не в (по)знании (хотя и не вне знания), а в (не)желании.
___
Ты возразишь мне, тыча в лицо своей кротостью (Мф. 11:29), а я возражу тебе: разумей читанное (Лк. 10:26). Одно дело — иметь кроткое сердце как жилище Духа, и совсем другое — поступать согласно велениям этого самого сердца.
___
Умею ли я думать (в “техническом” — как, скажем, у математиков или буддистов — смысле), или же мне просто думается? Здесь вот что: без увлеченности думаемым невозможно и само думание, но именно она-то и завлекает, отвлекая от самого себя: увлеченность размывает контуры “само-держания” так, что ты становишься одержимым (отсюда и недержание — словесный понос), а не держащим (ся). И не думаю, что проблема здесь в том, какому господину ты в этот момент прислуживаешь; что, мол, если Одному, тогда это “хорошо”, нежели другому — тогда “плохо”. Может быть так: необходимо в первую очередь, чтобы был тот, кто служит, а уж
___
Это — «держи свой ум во аде и не отчаивайся» Силуана Афонского и «зажги беду вокруг себя» Даниила Хармса — понимал авраамичный Лев Шестов — и поэтому (слышу лай на академическом Олимпе) он был философом (а не так: будучи философом, понимал и это), но не понимал Кант, а потому (?) вообще подозрительно любое и всякое благополучие, как в писании, так и в житии. Впрочем, есть же еще и скрытая от текста тревога, о которой догадываешься почти на
___
Ко мне приходит “А” со своим «страданием»: значит — он сдвинулся (так что? — упавшего подтолкни?), “поплыл”, и здесь главное — куда он поплывет, куда он двинется, куда — радикально говоря — его по-двиг: либо далее, либо в исходную (так ведь и Моисей — если бы он лишь утешил евреев — тогда похерил бы само событие Исхода) точку. Далее — если мы с ним уясним ситуацию (отчего ему станет, скорее всего, отнюдь не легче, а, может быть и вернее всего, еще и даже “хуже”) — это одно, а вот ежели я, подобно “благоразумным” друзьям Иова (или подобно “батюшкам” с их разжиженным христианством), начну утешать (или “обличать” — что здесь одно и то же) его — это уже совсем другое, и как раз здесь я подам ему вместо хлеба разумения — законные каменья.
___
Во всем этом нет ничего нового и, значит, это совсем не Божье, но именно и только твоё; вот если бы в «твоём» — как в озере с чистейшей водой — отразилось Божество, тем самым преобразив и твоё в своё, вот это бы и стало воистину новым и действительно твоим
___
Истина — одно из самых коварных словечек (типа: “вдруг”, “внезапно”). 2×2=4 имеет форму истины, или же это сама истина? Может ли вообще то или это быть истинным, но при этом не быть истиной? Если истина есть совпадение (в самом слове уже слышится некоторая случайность, не говоря уже о совместном падении — куда?) формы и содержания, тогда ведь 2×2=4 туда никак не канает. И не спорь, пользуясь зазубренным, а присмотрись к сути.
___
— Ну что, Сократ, ты все то же, да об одном и том же?!
— Лк. 16:10
____
Мне до сих пор нравится вот эта находка (думаю, ее по достоинству оценил бы Яков Друскин): ничто есть «ни что из того, что».
___
— Да, ты всегда добиваешься своего. Однако ни что из того, чего ты добиваешься, не идет тебе во благо. И все это к тому же смердит неимоверно, хотя оно (может быть именно поэтому) и “правильно”.
___
— Ты хотя бы думаешь, что ты говоришь!
— Я не только думаю то, что говорю, но еще и говорю не все из того, что думаю.
___
В случайном (быть может) больше законосообразности, нежели во всех ваших так называемых “законах”. Возможно, именно отсюда такая моя нежность к “Случаям” Дмитрия Ивановича Хармса?
___
— Да как ты смеешь вот так вот со мной разговаривать, находясь на полном моем иждивении!
— Ну, во-первых меня содержит и животворит мой Господь, а не ты, и то, что Он делает это именно и в том числе твоими руками, является — для тебя — чистой случайностью и совпадением Бог знает чего, а
___
И это, значит, тоже — меч обоюдоострый: с одной стороны — «чти отца своего и мать свою», а с другой — «враги человеку ближние его».
___
— Почему, к чему вдруг смерть?!
— А кто тебе сказал, что — вдруг?
___
То есть для себя я уже уяснил, что смерть — это «свободно выбранная» именно мною и как раз вот эта вот самая жизнь (благо известили), но здесь ведь дело в другом (в двойном смысле этого) — ведь если он приходит ко мне с этой своей болью, значит действительно наболело, но не всучу ли я ему вместо хлеба — камень, отослав к своему опыту? А с другой стороны — куда я его еще могу послать (шутки в сторону!)? Может быть дело в том, чтобы его боль стала и моей болью тоже, то есть: говорить с ним так же, как с самим собою — или все же как с другим? Или так: как с самим собою-другим? На бумаге все это выглядит гладко, а вот в жизни всегда почему-то гадко.
___
Что, кроме своеобразного интеллектуального кокетства, означает знаменитая “лень” Декарта? Не знаю. Поэтому скажу о том, что знаю: вот, например, один мой товарищ необычайно ленив, и потому необычайно мало читал, но именно поэтому (здесь “поэтому” не имеет логической убедительности) его мысли о прочитанном интересны и глубоки, ибо это именно его мысли — он их, так сказать, выленил — тогда как эрудит только ерундит, его “мысль” плоска и заключается (вот именно: она заключена, заперта) лишь в нагромождении фактов, создающих своим «многообразием» впечатление наличия у него не только интересных, но собственно мыслей (скажем так: у него есть факты мыслей, а не мыслефакты); если у моего знакомого зерно прочитанного успевает не только упасть, но и, умерев, дать свои всходы, то
___
Во всех рассуждениях графа Толстого о смерти (признаться, только что я не о нем думал, тем более что он ни ко мне, да и ни к кому другому с такой своей проблемой не подошел бы и не пошёл — положение обязывает) мне видится не боль, а негодование, как если бы вот он, граф, знает наверное, как 2×2=4, что в ряду 1, 2, 3, 4 за “2” всегда и неизбежно должна следовать “3”, а тут вдруг: смерть, как надругательство над такой вот удобной для него, любимого, схемой. Может быть я ошибаюсь, но, пользуясь любимым аргументом всякого уважающего себя художника, не привыкшего мыслить, скажу: я так вижу.
___
Свято место (Смерть, Любовь, Бог, Вдруг…) пусто не бывает еще и в том смысле, что всяк норовит именно туда просунуть свою трибуну.
___
Всякое определение (“ага — вот оно что на
___
Может быть поэтому (и в этом есть свое противоречие) мне так нравятся тексты, которые “захватывают” так, что аж дух захватывает, и ты в нём забываешь самого себя? Здесь уже есть над чем задуматься. Скажем, я читаю текст и возмущаюсь: ну что он все о том да о сем, когда же он об «этом» заговорит? Но ведь это же писатель, он — по определению, говорят мне — должен описывать: вот это, а вот то, и вот это в отличии от того такое-вот-разэтакое. Бред. Описывает тот, кто не может живописать и, так сказать, одним взмахом, одним мазком охватывать главное. А что — главное? Быть может именно то, чтобы текст был написан так, чтобы ты обнаруживал вдруг самого себя захваченным, влипшим, погрузившимся (это уже зависит от его глубины), нырнувшим в него и увязшим там по самое не могу, а не так, чтобы тебя, как немощного идиота, водили за ручку и говорили: посмотрите направо — там
___
Меня тяготит длительность. Почему? Ведь, казалось бы, когда ты захвачен читаемым, то сколько бы времени не прошло вне тебя, для тебя это — всего лишь миг безвременья. Поэтому и длинный, но захватывающий текст, и краткая, но поразившая (а значит — захватившая) тебя мысль — равны интенсивностью своего-твоего состояния; вот в этом как раз и есть самая суть того, выше упомянутого, противоречия: тебя действительно и в самом деле захватывает то, в чем ты наиболее самодеятелен. И здесь я, как тот самый пес, что вечно возвращается к своей блевотине (никогда не лицезрел такого), выписав весь этот кульбит, ответственно заявляю: никто и никогда тебя не соблазняет (вот оно — о, адвокат дьявола — алиби бесов) кроме тебя же самого. А тяготит, конечно же, никакая не «длительность», но одна лишь тягомотина.
___
… и отношения твои вдруг стали сугубо деловыми, а это уже не человеческие отношения, а «шестерные»…
___
… и лжет Толстой о той людской радости при виде смерти, что умер, мол, вот этот — другой! — а не
___
… и как появившееся в начале ружье — уверяют нас — в конце концов непременно обязано (Кем? Почему?) выстрелить (такова, скажут, логика вещей, и, значит, мой первоначальный двойной вопросительный жест оборачивается здесь неуместной фигурой), точно так же выстреливает «концом» появившаяся в начале «откровения смерти» Толстого медаль Ивана Ильича с профетической надписью: respice finem…
___
… и однако: Иван Ильич погрузился так глубоко в свой надуманный мир, что в один прекрасный момент тот взял, да и брякнул его боком об ручку рамы так, что ему не оставалось ничего иного, как провалиться всему целиком в этот самый мир, имя которого и есть заглавие всей этой нехитрой истории…
___
… и забавно (но вместе с тем и жутко) выглядит в кинематографе («Александр Невский») тот кадр, когда рыцаря лупят дубиной по голове, и у того
___
… и смешно читать, как в его повести выскакивает вдруг, словно чертик из табакерки, носитель и представитель сырьмяжной русской правды мужик Герасим, утешитель Ивана Ильича…и все же Лев Николаевич здесь прав, но не своей бездарной моралью, а реальной правотой, поскольку мужик этот, в отличии от худосочных господ, был преисполнен витальной энергией, которой так не хватало умирающему…
___
… и человек настолько обуян манией величия, что даже в страданиях своих выискивает не иначе, как только свой, особый (а именно: его) смысл — так что именно здесь мне близок «атеизм» Толстого:
— Зачем эти муки? И (внутренний) голос отвечал: а так, ни зачем…
___
— Почему
— И в самом деле, если ты узнаешь, что ближний твой — это не этот и не вот тот Кай (намекаю на известный силлогизм), но, с одной стороны, душа (для духа), а с другой — дух (для души) и с третьей — Отец (для объединившихся того и этой), тогда ведь ты, чего доброго, похеришь всякого Кая вообще, и — что тогда? А так: верный в малом (любящий Кая), ему и многое (Сам) доверится. Другое дело, что не любя Бога (в самом себе), ты не полюбишь и Кая (в Боге), а потому любовь к Нему и устанавливается первой Заповедью, а уже второй — любовь к ближнему, и как бы ты его ни понимал — она все равно выведет тебя к Главному.
___
… а может быть и так: любую литературную кашу можно свести к одному единому зерну (ведь и каша — это всего лишь множество зерен, но сваренных), например такому: все со всем взаимосвязано. В связи с этим подумалось вот что: ведь шурин Ивана Ильича не по глазам только разглядел стоявшую рядом с тем смерть, но увидел ее, так сказать, воочию, своими собственными глазами, о чем, впрочем, не отдавал сам себе отчета (не состоялась такая традиция — ни в России, ни в русской литературе); так вот — точно так же и я ее видел однажды, году этак в 1983, когда отдыхал в палате номер шесть вместе с философом (он занимался эстетикой) Канарским, и вот как-то вечером, играя с ним в шашки (которые не люблю, а шахматы — так те и вовсе терпеть ненавижу), я поднял голову и вдруг увидел мимолётно, но совершенно отчётливо, явную антропоморфную черную тень за его спиной, и дело даже не в том, что эта фигура оказалась действительно такой, какой ей и надлежало быть, а в том непреложном знании (Откуда? Как?), что это именно она и есть — смерть (говорят, также и монахи, когда и если им является Сам, знают наверное, что это — именно Он). И вот я, как последний идиот, так ему об этом прямо и брякнул: смотрите, мол, сзади вас смерть стоит — чернющая! Он, конечно, не поверил мне, или сделал вид, что не поверил, потому что тем же самым знанием я знал совершенно точно — он все понял. Как ни странно, но я тут же и начисто забыл об этом — уж такова особенность моего психотипа — все и сразу забывать подчистую. Канарский выписался, а я остался там еще на некоторое время. И вот однажды, уже выйдя из больницы, я — «совершенно случайно» — проходил как-то мимо Университета, и в тот самый миг, когда я поравнялся с входными дверями, те вдруг «зловеще» (именно так) открылись и вышел некто, неся в руках плакат, на котором было написано, что тогда-то и
___
С ужасом вспоминаю и то потрясение, в которое меня поверг пример Мамардашвили: вот некая барышня ходит по музеям, восторгается и знает толк в живописи, а на самом деле (этот оборот до сих пор вызывает во мне внутреннее содрогание и омерзение, особенно в «научных» текстах) она просто-напросто боялась одиночества, боялась остаться наедине с самой собою. И я подумал: а вдруг и я думаю потому только, что боюсь что-то делать? Или еще того страшнее: вдруг я тоже думаю потому и для того только, чтобы не оставаться наедине с самим собою?
___
(Друскин): убедительно недоказуемое, а доказуемое как раз и не убедительно; меня можно переспорить, но никак не переубедить.
___
Вот дом — он состоит из некоторого количества видимых элементов, но есть еще некая не видимая совокупность их, исходя из которой я могу констатировать — да, это именно дом (что хорошо видно в процессе рисования: вот штрих, вот линия, а вот еще, и тут — ага, да это же дом, хотя он еще целиком не нарисован); теперь представим, что я беру из некоего другого целого по имени «дом» один штрих за другим — потому что я не вижу там за штрихами самого дома — и выстраиваю их так (исходя из своего собственного представления о том, какими бывают и должны быть дома), что в конце концов получается именно — ура! — дом. Не так ли работает и каждый толкователь (Библии например) — он одно целое переобустраивает в другое, а потом с невинным видом заявляет, что второе и было первым, только он это видел, а мы, слепые — нет, а теперь вот, благодаря ему, сподобились.
___
Русский язык со всем его не шуточным размахом ухватил- таки в максиме Декарта то, что утаилось от латыни, ибо сказавший: я мыслю, следовательно существую — не сказал тем самым: я мыслю — значит я живу
___
Если с этой повести Толстого снять, как мякоть с персика, всю ее образную плоть, то оставшееся ядро все как есть уместится, словно в матрицу, в этот вот постулат Кафки: кто познал всю полноту жизни, тот не ведает страха смерти, ибо страх смерти — лишь результат неосуществившейся жизни.
___
Я мыслю, следовательно существует мое. Мое — это Бог: мой Пастырь. И не мое — «я» — тоже мое, потому что Его. Мое Бога — для меня — это Твое. Я — это Твое «я», и потому оно — мое, а совсем не потому что не мое, и потому Твое. Когда я — «свой» Богу, тогда я свой и Сам самому себе: аз есмь.
___
В каком смысле число зверя есть число человеческое? Не в том ли, что суть его не в имени (при всем моем уважении к Его, прости Господи, разработкам у Флоренского и Лосева) вовсе (которое можно ведь и поменять, не изменив при этом ни на йоту самого своего существа, тем более что зверь по самой своей сути безымянен, и ничего, кроме клички, носить не вправе), а в устроении человека (однако же не в его анатомии) — прообраз которого дан в образе Храма, например?
___
(Друскин): уныние — это некоторая борьба при очевидном перевесе сил противника;
распишу это так:
уныние — борьба в астрале;
скука — борьба в ментале;
бессилие — борьба в витале;
и тогда победа противника будет иметь такой вид:
агрессивность — его победа на поле астрала
одержимость (идеей например) — победа на ментале
победу на витале лучше всего выразить максимой Петра Первого: дело делать надо!
___
А вот уродливо-искривленное дерево, стоит себе одно-единое в широком поле, вызывая мое умиление тем, что в нем прозревается, скрытно присутствуя, и дикий лес, и ухоженный парк, и вся нелепость моего окультуренного существования. Не потому ли мне так близок Китай — однако не как тип культуры вовсе, но как иероглиф?
___
Владимир Сергеевич витиевато рассуждает о путях человеческих и решает вдруг, что, мол, для человека путь животного (как именно путь) закрыт, так что можно идти либо ниже его, либо выше — а вот третьего (то есть — собственно пути животного), мол, ему не дано. Наивное человеколюбие! Для вас «человеческое» (неизвестно только, почему именно) уже и, так сказать, изначально дано, а между тем к нему ведь еще только нужно придти, так что путь животного вовсе не тот, на который, следуя вам (не слабый оборот?), нельзя ему встать, а тот, на котором он давно уже-еще стоит (в связи с этим, хотя и о другом, прекрасно сказано в христианском апокрифе: есть много животных в образе человека), так что дело не в том, чтобы встать, либо не встать на этот путь, а в том, чтобы с него, наконец-то, сойти.
___
Бедный Франц! — ты так и не встретил на своем жизненном пути «Слово, целиком наполненное Тобою» (27.12.1910).
___
Глядя на это, подумал: есть то –
то озарилось сияньем зато;
здесь прозябая, надеюсь на там –
там не хватает размаха затам;
не умещаясь меж этим и тем –
как же надеюсь вместиться в затем?!
___
Аз вем, что не искал бы мучительно Тебя, если бы Ты уже меня не нашел, и все же я лишь знаю это, и знание этого не проникает до самого нутра моего, до разделения костей, суставов и мозга, и оттого душа моя скорбит смертельно, и аз не иму ничесоже: пища для чрева и чрево для пищи, но Ты упразднишь и то, и другое — а с чем же я, грешный, останусь? — ни с чем? — или же с Кем?
___
— Сейчас ты страдаешь от того, что тебя кольцом лаокооновым обхватили и сдавливают страдания. Но ведь завтра ты будешь страдать оттого, что страданий этих нет, а есть докука и засасывание тебя заглатывающего ничто.
___
Не понимаю и не принимаю все ваши нумерологические охи с ахами, ибо всякое число (по определению) уже есть некая закономерность и порядок, так что же удивительного в том, если то, во что вы привнесли число, тоже принимает законосообразный вид? — и при чем здесь вообще мистика?
___
И вот ведь что интересно: ну откуда у нас
___
Конечно же, можно ухватиться за такое понятное — смерти не знает тот, кто не знает жизни — но потом, когда пройдет ослепление этой ясностью, и ты опять запаникуешь и подумаешь: ага, так значит сама жизнь и есть смерть, а смерть жизнью жива, и потому у каждого свой опыт и жизни, и смерти. А потом вдруг опять увидишь всю постылую пустоту этих измышлений и начнешь понимать, что это все не то и не о том — и так вот крутишься все время, как белка в колесе сансары (-ага! — вот еще один взгляд, вот и еще одна картинка — чего? — да все того же, так что давай, наяривай! — и снова вдохновение, интерес, а потом — бац! — да что же это я, какая все это мишура, все как-то сбоку припека), но ведь вот же — знаешь?! Так что же это? А ничего…
___
В каком смысле необходимо оправдание (да с чего вы это взяли!) добра? Ну, конечно же, не в том, что добро должно оправдываться (здесь нас морочит наш родной язык), а в том, насколько то, что почитается добром, оправдано в том смысле, что, так сказать, освещено Правдой и обласкано Истиной.
___
Можно сказать и так: у языка есть Правый и Левый путь. Как тот, так и другой имеют свой смысл. И, думаю, нет третьего, с которого как тот, так и другой видны одновременно (такая одновременность является одной из уловок — диалектической? — левого пути).
___
Смотри, как стройно работают (если работают) все три плана человеческого устроения в философском («теоретическом») мышлении: витал дает сам по себе импульс (или, как говаривали фрицы, волю) к философствованию, ментал занят собственно конструированием мыслимого, тогда как астрал наслаждается «красотой» (соразмерностью) мысли, ее, так сказать, конструкцией. Путаница начинается там, где одно выдают за другое, где одно заменяют другим, где, наконец, просто путаются, что неизбежно при неравномерном использовании в развитии этих «планов», когда «голова» развита до размеров тыквы, а сердце так и осталось горчичным зернышком.
___
Таким образом пресловутая «художественность» русской философии — это ее достоинство, а не изъян; единственное, чего ей не хватает, так это именно соразмерности с ментальной «научностью» и витальной der Wille zur Macht — и это прекрасно понимал, например, «воинствующий» Серафим Роуз, пришедший к христианству через так называемого «антихристианина» Ницше.
___
Собственно говоря эта — моя любимая — тема уже начинает муссироваться в «научных» кругах, правда — пока еще прикровенно. Так, например, самый добросовестный из известных мне исследователей величайшего шейха суфизма, Андрей Вадимович Смирнов, выделяет в «целом» его творчества три (заметим — платонистических) философемы: рационалистическую, эстетическую и мистическую. Отсюда уже рукой подать до видения самой сути (чего буддологи, к сожалению, с их живучей марксисткой закваской, никак не хотят прозревать, добравшись с грехом пополам к всего лишь двум «взаимосвязанным» параметрам — религиозной установке и собственно философствованию, неразрывно с ней связанному).
___
О правом и левом пути: Наверное именно отсюда мне всегда была подозрительна так называемая (лукавая по-сути) «золотая середина» в ее не постулируемом, но подразумеваемым смыслом: ни «это», ни «то» — значит: мое. Путь золотой середины в этом смысле — самый «яйный» путь, то есть путь, озаряемый светом падшего светила. Вопрос, однако, в том — как именно смотреть (чтобы срединность эта не выродилась в извергаемую Откровением во тьму кромешную тепло-хладность), ибо правильный взгляд может выправить и лукавый уклон левого пути, право направив его: если «это» или «то» увидеть как
___
Раньше я вылавливал мысль — словно золотую рыбку — сетями плетеных словес, оттого и тексты мои были витиеваты, а мысли — ну, как когда повезет. Затем я сидел как Балда, закинув плетеную верьв своих слов в омут не своей мысли и крутил, и вертел ею до тех пор, пока та, роем встревоженных чертей, не вылезала наружу. Так что теперь уже повылезавшие мысли сами вьют из меня веревку.
___
И так я тоже пробовал утешать себя: всю жизнь отдав на поиски тебя, я понял вдруг, что жаждал лишь Его.
___
Однако — вздор! — и ныне, и присно, и во веки веков:
Domino specialiter, tibi singulariter.
___
И это тоже — пусть и благочестивая, но — ложь и кружение левыми путями: «феноменология» аскезы. Или вы действительно полагаете, что ваши «научные» изыскания воистину обогатят нищих духом? Им этого не надобно, да и вам, полагаю, тоже. Разве что подкормить лишний раз суетой и томлением — дух.
___
Конечно, любая «научная» формула дает лишь абрис, форму, которую еще надобно практически наполнить жизнью, ее, пусть и «экспериментальным», но дыханием (воспроизведя тем самым сказанное: вдохнул дыхание жизни), ведь дышать может только полноценная плоть — и вот писатель в чаду творческого вдохновения лепит плоть очередного шедевра, как каббалист своего голема, и неизбежно доходит до той неуловимой грани, за которой вместо живого произведения обнаруживает вдруг этакого монстра, сотканного его словом из его же собственной плоти и крови. Что делать? — ведь рукописи — знаем мы, никак не горят!
___
Но что делает мертвое таким похожим на живое? — жест! Есть жест физический, но есть и жест смысла, даже так: только смысл делает некое движение — жестом. Но ведь смысл — говорят — можно выразить формулой? — и тогда чем же будет душа (смысл) без тела (жеста)? Как ни крути, но и здесь в основе — догмат вочеловечивания, то есть и здесь и там на разном материале решается одна и та же проблема. Так что бесконечно прав мой товарищ своим категоричным утверждением: довольно одной лишь Книги. Да, но ведь к этому выводу он пришел, практически лишившись зрения от беспрестанного чтения всех этих «ненужных» книг!
___
И в самом деле письма Декарта более живы (и философски значимы), нежели его же «трактаты», но, однако, и они тоже оставляют во мне горький привкус неискренности, показной наигранности (а в своем собственном «писании» разве сам ты не запутался в бесконечных своих масках?), деланной позы, с ее продуманным, а не
___
Да что там апокриф! — открой Екклесиаста (3:18) например, где черным по белому написано, что люди все «сами по себе животные».
___
Истинная веротерпимость исходит не из лукавого просвещенческого гуманизма, а из уразумения божественного устроения человека, и означает не что иное, как приятие любой веры, если это именно вера, а не суеверие.
___
А вдруг и что если все мною прежде написанное, как и то, что пишется прямо сейчас, вместе с уцелевшим от очищения огнем — все это не имеет никакой вообще «самостоятельной» значимости, но является всего лишь своеобразным симптомом циничного эгоизма и мелочности моей мысли, а так же злобной напыщенности, опустошенности (мерзость запустения) и прочих мыслимых и немыслимых прелестей моей души…
___
Наверное каждый, кто учился не у немцев (индусов, арабов, китайцев, латинян и иже с ними), а проходил свои университеты в лоне родного — «обыденного» — языка, страдает одними и теми же недугами (от которых наивный Канарский — светлая ему память! — пытался лечить меня: Марксом, а ведь тот, кстати сказать, если заглянуть в подлинники, сам переболел тем же, если уж быть до конца справедливым), и, однако, какой неописуемый восторг испытываешь, когда обнаруживаешь у такой прозрачно-чистой души как Друскин все эти свои «то-это» и прочие изюминки (коих в свое время я наковырял даже более; помнится был даже текст, где главные герои — это именно так называемые «служебные» части речи)…
___
а теперь скажи по-совести: чего здесь больше — искренней радости или красования самим собой?
___
То-то же!
___
Страдание, боль (отчасти даже физическая, которая никогда ведь не бывает «чистой», поскольку ты ведь не только и не столько «тело») — вот то самое место, где раздвигается (пульсирует) «нулевая точка», способная в этом расширении и этим расширением принять в себя целое твоей души. Страдание, как меч обоюдоострый, проникает до самого разделения тела и души, души и духа, духа и Самого, самим этим обнаружением (вынесение из нутра наружу) делая неявное — явным, обнаруживая тем самым и в тебе самом эти тело, душу, дух и Его.
___
Блаженны китайцы, открывшие совершенную красоту несовершенства!
___
Дурак не тот, кто ограничен, а тот, кто не знает границ собственной ограниченности. Поэтому-то Кант, с его неугомонным поиском этих самых границ — умница, а все те, кто в своем всезнайстве снисходительно похлопывает его по плечу, мол, вот здесь, батенька, вы того, а вот там — этого, вот здесь вы имели в виду то, но ошибались, а вот там ошибались, но ведь имели в виду это — все они в этом (как и аз, многогрешный) полные кретины, а Кант — увы нам — невинен.
___
Бог философов — поскольку не личный — всегда (оставаясь «богом») трансцендентен и
___
В жертве актуальна сама жертва, а не то, чем и как она была до жертвоприношения и вне жертвоприношения, а если это идеальная жертва, тогда вообще никаких «до» и «вне» не было, нет и не будет, ибо все в ней, ею и она — самое то: жертвоприношение. Поэтому мне и не понятны все эти бесконечные дебаты по поводу «исторического» Иисуса, ведь их ведут ведомые ими неверы. Это понимал уже Павел и — чур меня! — Иуда.
___
Можешь ли ты вслед за Яковом Семеновичем исповедно свидетельствовать: то, что я понимаю в Евангелии, я понимаю и люблю; то же, чего не понимаю — не понимаю и все равно люблю?!
___
Пользуясь (какое кощунство!) Кафкой — скажу: в моих суждениях слышится лишь лязг и скрежет; и дело здесь не в языке, а в стиле, то есть — во мне самом (здесь «то есть» имеет для меня силу логического следования, и плевать на копошение «логиков» в моем цензурированном мозгу).
___
Странное дело: при всей своей чувствительности к затаенным воздыханиям языка как такового, я абсолютно не способен владеть иностранными языками с такой же легкостью, как родным. А с другой стороны, мой приятель-полиглот, которому легче сказать, какого языка он не знает, чем перечислить те, которыми он владеет, при всей своей языковой эрудиции никак не может приблизится к мысли, потому что не в силах пробиться дальше банальной корневой комбинаторики, под грохот которой абсолютно оглох к стихии языка как такового; ей-богу, прямо-таки натуральный пушкинский Сальери (содрогаюсь при воспоминании наших с ним бесед) какой-то (при том, что я ведь отнюдь не Моцарт). Забавно здесь вот что: тот, что вправлял мои языковые игрища мыслью Маркса, и тот, что правил мою мысль играми своих языков — вполне друг другу созвучны, ибо один был Канарским, как другой все еще остается Куринским…
___
Вспомнилось, как мне приснилось однажды, будто у нас не два светила (дневное и ночное), а столько, сколько и органов восприятия, включая манас-ум, то есть на небе висели светило, осязало, слухало, обоняло вкушало и умняло. Пробовал оформить все это в текст, но не смог подобрать лексического материала для адекватного фиксирования, а начатый было стих тут же забросил, так как он не шел дальше стилистики Хармса.
___
Прислушивайся к самому ходу — а если повезет, к полету — мысли, к ее весомой — иль невесомой — поступи, полету, а не к тому, что она — хитроумная — тебе подсовывает вместо себя, и не к тому, за что она цепляет тебя; подталкивай ее, когда она стопорится, тереби себя, когда начинаешь дремать и грезить, убаюканный общими фразами, которые ничего сами по себе не значат кроме того, что являются сигналом — ты задремал, прокинься!
___
— Но ведь думают всегда о
— Да нет, думай как раз ни о чем, или о
___
Думаешь ли ты о том, что есть, или о том, чего бы ты хотел, чтобы оно было?
— Так это же все: одно-другое!
___
— Вы не могли бы написать работу об обэриутах?
— Поправлю: чинарей.
— Ну, да.
— А в каком, собственно, смысле?
— Ну, хотя бы в том, откуда идут их корни? — из народной поэзии, например, или еще откуда.
— Скажем — из жеста юродивых Христа ради?
— Вот, вот.
— Знаете ли, что касается смысла, то ведь он не имеет ни родины, ни адреса, ни прописки, он просто «либо» есть, «либо» его нет, и совсем не в «ироническом» смысле. Есть ли смысл в «бессмыслице» чинарей? Знаете, их тексты (да и другие тоже, коль скоро они «тексты») как числа: сложи так или иначе, какой-нибудь смысл — любой — обязательно обнаружится. Другое дело — зачем вам это нужно?
— А зачем это было нужно им?
— Этот вопрос уже не имеет адресата. Единственное, что есть — это их тексты и ваше внимание (невнимание), и все, что сможет или не сможет произойти, произойдет (если произойдет) в поле напряжения между этими двумя крайностями — они, вы, и текст между вами, причем первое уже сбылось и замкнуто, так что разомкнутым и не сбывшимся остались только вы в своих отношениях с текстом. Говорить же о самом себе, грешном, прикрываясь фиговым листочком их бессмертных произведений сейчас по крайней мере мне совесть не…
___
— А ты не думал, что — может ведь и так статься — в своей мысли ты — тиран?
___
Не так ли, кстати, «работает» и Каноном Перемен? Смотри — вот тебе две крайние позиции, зафиксированные текстами Кафки например («снизу») и Екклесиаста («сверху») — или наоборот, это как кому нравится, а в промежутке (Воннегут сказал бы: в промежности) — ты сам со всем «своим», и дело теперь только за тем, пробежит или нет электрическая искра между этими двумя полюсами через тебя? А она уже начала свой разбег, коль скоро ты решил — что? — а это уже переход на другую позицию-гуа.
___
Нашел у Кафки такой иероглиф: когда он показывает-изображает значимую ситуацию, то у него непременно кто-то
___
— Ты обратил внимание на то, как сух твой язык? — сплошные: потому что, например, словно, если…
— А ты не обратил внимание, что это не слова вовсе, а части речи, управляющие словами? Я вообще мечтал бы написать (пробовал — не получилось так именно, как мечталось) такой текст, чтобы уловить им движение самой мысли, ее неуловимую траекторию, а не движение того, о чем она, ибо слова как таковые вытесняют самое мысль, проталкивая себя на ее место: вот так же и первоначальный текст Канона Перемен вообще не имел слов — сплошные «черты и резы». Кто-то же понимал этот текст как именно текст без того, чтобы залепливать свое непонимание его гумусом словознаков, дабы уже на этом гумусе, а не на том самом тексте, взрастить утонченнейшую культуру.
___
Козырной аргумент иконопочитателей рассчитан на поверхностный эффект и потому бьет мимо цели: кто отвергает икону — упрямо твердят те — тот отвергает и Боговоплощение, и самого Бога. Но, пардон, Бог воплотился в человеке Иисусе (и, оставаясь последовательными, почитайте тогда сами себя и друг друга, ибо как раз вы и есть икона — образ — Божий), а не в бревне безмолвном, и воплотился в нём как Христос, а не Буратино вовсе! Так что сначала вам надо доказать, что Он — как нам — явился так же и чурбанам бездуховным, а потом уж выкручиваться как получится, предоставив слово тем самым с их «богословием иконы».
___
Миросозерцание Флоренского со всеми его млениями вокруг и по поводу культа — языческое до мозга костей. Он велик вовсе не двоящейся мыслью своей, а именно своим подвигом: мученической жизнью и смертью, которыми нес в себе самом Христа вопреки, а не благодаря всей этой высокомудрой магии культа (по терминологии Игоря Калинаускаса — он приобрел в христианстве всего лишь «убежище» для своих сугубо языческих томлений, а вовсе не его трансформационную мощь).
___
Ну, что здесь скажешь? — кроме разве что вот этого, уже никакой логикой вообще неопровержимое:
— Сам дурак!
___
Приснилась моя невеста — я смотрел на нее и не мог поверить: неужели это она и есть? — не может быть, она ведь совсем другая! — но тут же смотрю на фотографии и вижу: ну да, ведь вот же, она и тогда была точно такая как сейчас, так значит это именно я видел ее тогда совсем другой как сейчас увидел той же самой, а она вот, оказывается, какая — и не та, и не другая, но другая та же самая; и тут я проснулся с ощущением щемящей тоски и растерянности: что-то утеряно раз и навсегда. Все говорят: любовь слепа (в том смысле, что влюбленные всегда видят именно и только то, что желают увидеть, а не то, что есть «на самом деле» и в «действительности»). А что если действительно она — слепая — что если и в самом деле именно она одна как всегда и воистину зряча, а все мы, такие зрячие, давно и окончательно ослепли?!
___
Разложение жизни: душа жаждет своего, а жизнь души требует иного — не это ли и есть грех: душа живет не жизнью души, а пытается сидеть на двух стульях одновременно: жить тем, чего она желает, желая вместе с тем и того, что есть в ее жизни, в которой оказывается не только то, чего она желает, но и то, чего она совсем не желает. Никак не уловить эту скользкую гадину. Жизнь наваливается всей своей непроницаемой тушей на эту, такую хрупкую, кроху и пытается подменить (подмяв, извернувшись) собою — ее собственную жизнь. Наверное, так чувствует себя младенец в тисках семьи: его мнут, ломают и формируют изломанное, образовывая собою. Господи, я так еще мал и неопытен в своем отпоре!
___
Теология невозможна (даже в лукавой попытке уравновесить ее антроподицеей) ни как догмат, ни как теория тем более, ибо она бесконечно разомкнута на каждого конкретно-возможного индивида, то есть именно на
___
Всем эзотерикам (особенно тем, кто настаивает на том, что у духа, в отличии от души, нет желаний и единственный его атрибут тот, что он — дух — просто «есть», бытийствует, будучи по природе своей этаким незаинтересованным наблюдателем) пора наконец самим перечитать Благую Весть, а не пользоваться понахватанными там и сям цитатками, дабы убедиться, что так называемым «субъектом» совершенствования здесь является именно и только дух, а душа — это лишь «тело» духа, его инструмент, а вовсе не субъект спасения как таковой, и потому спасение самой души хотя и возможно, однако только в духе и духом, чья эволюция предуказана Иисусом Христом от Рождения до Вознесения.
___
Кафка: высказанная вслух мысль сразу же теряет свое значение, будучи же записанной, она, правда, тоже его теряет, но зато приобретает иной раз новый смысл.
___
— Тебе ведь тоже до боли знакома вот эта раздирающая все его существо мука: не могу спать! — одни сновидения и никакого сна.
___
Вы возвеличиваете святоотеческое Предание, подводя под него даже феноменологический фундамент, но ведь оно — всего лишь сокровищница (что да — то да) опыта и никогда поэтому не заменит собою Писания, не изменив прежде всего соответственным образом тебя-самого, к чему, собственно, и ведет суть дела. Ну смотри же: ты, конечно, можешь пойти к другу за советом по поводу твоих проблем с женой (если у тебя действительно есть проблемы и есть жена, с которой эти самые проблемы — иначе весь твой интерес к его опыту всуе), но, во-первых: тебе нужен его опыт, а не его жена, а, во-вторых: никакой его опыт сам по себе не заменит собою самого факта наличия у тебя твоих проблем, потому что его опыт и его жена — это его опыт и его жена, да и
___
Кино: знойная женщина целует его, доводя до экстаза, но на самом деле это не стройная красавица вовсе, а мерзкая и склизкая жаба. Так что же здесь «на самом деле»? — то, что видит он (красавица), или то, чего он не видит, но видим мы — зрители (тварь), или то, что увидел бы ученый со своей наукой (которая ведь тоже, при всей своей претензии на «объективность», является всего лишь одним из возможных взглядов)? Наверное, ни то, ни другое, ни третье, поскольку само это понятие — «на самом деле» — тоже один из возможных подходов: к чему? — вот к этому.
___
Они все никак не поймут, что смысл его жизни вовсе не в ней самой со всем ее содержанием (включая их тоже), а в том, что вся она — всего лишь повод для, может статься, одного единственного Слова.
___
Вот предложение — любое — оно состоит из трех слов, и ты выделяешь одно, тот другое, а этот — третье слово, и мы (возможно, вся закавыка здесь вот в этом самом, не иначе контрабандой пронесенного, «мы»?) уже имеем три разных предложения (возможно, «мы» здесь то же, что и сторонний наблюдатель в случае с веревкой, принятой за змею?). Затем приходит (как поручик Ржевский) ученый и говорит: а можно еще и так — первое и третье, второе и первое, первое и второе — и тут же выводит формулу, по которой возможно именно столько-то сочетаний при наличии таких-то исходных данных и алгоритма их сочетания — эта формула и этот алгоритм есть нечто «новое» в отношении предыдущих взглядов на это, но все же это тоже «взгляд» и тоже на «это», а не
___
— Будь осторожен со всеми этими бельмами на глазах: значит, потому что, следовательно, именно это, в силу того и так далее и тому подобное…
___
Меня не наука вовсе (всему свое время и, главное, место: ученый «чист» пока и если занят «чистой» наукой, а не контрабандой) бесит, а то (во-первых натура, способная взбесить и уж
___
— Но разве не этим же самым ты занимаешься все время?
— Нет. Я пытаюсь по мере сил и объяснять (себе в первую очередь), и оставлять место для необъяснимого — а значит: для живого — только это у меня, убогого, плохо получается. И я вовсе не хочу, чтобы последнее слово обязательно осталось за мной (в том смысле, что я прав, а вот вы — нет), я
___
Будь у меня его дарование, я бы написал свое и не менее трагическое, но уже «Письмо к сыну», вся комичность которого была бы в том, что ему — сыну — всего лет пять.
___
Обсуждали с женой эзотерический смысл «Пиковой дамы» (Лизавета Ивановна — тело социума и так далее), и мне подумалось: а что, если рассмотреть этот текст в свете Канона Перемен (пусть и притягивая за уши последний к смыслу первого), что тогда можно увидеть с первого и, да, поверхностного взгляда? Тройка, семерка, туз дадут триграмму Цянь-Небо (творческая напряженность потенции); тройка, семерка, дама дадут триграмму Дуй-Водоем (радость проникновения), таким образом, сам расклад весьма благоприятен, поскольку потенция творческой напряженности разряжается проникновением в тайный смысл ситуации, что венчается радостью. Поэтому безумие Германа можно объяснить только так: его переход из знака в знак произошел не гармонично, не следуя потенциям самой ситуации (возможно, это произошло тогда, когда герой вместо того, чтобы пойти к Лизавете Ивановне, пошел к старухе), а за счет нарушения ее — ситуации — законов (ведь старуха не сама, не по своей воле пришла к нему, а, так сказать, по велению свыше — или сниже, как это тебе будет угодно — что указывает на заинтересованность этого самого «верха» — или «низа» — в определенном исходе дела: пойди-таки он к Лизе, ему пришлось бы как честному человеку на ней жениться и, значит, исполнить наказ, переданный через старуху), нарушения законов самого Неба (верхняя, изменившаяся, черта как раз и есть символ Неба-Божества), в результате чего Германа буквально снесло потоком вновь устанавливающейся (начатой им самим) ситуации. Кстати сказать, здесь забавно и такое вот совпадение: внешне его сумасшествие проявлялось в том, что он беспрерывно проговаривал одну и ту же фразу, но ведь и знак «Дуй» — это то место (Шогуа чжуань, 5) , где «ведут разговор».
___
Надеюсь, теперь ты уже осознал, что все это было всего лишь домино (Бугаева-Лефевра), лукавые цацки: Domino specialiter…?
___
Заскок мысли (Кафка): 18.11.1910 — письмо, которое лежит перед ним на столе, все время предлагая себя, но которое он, тем не менее, так и не берет в руки и, значит, все время продолжает и продолжает его получать — это самое письмо превращается здесь в летящую стрелу Зенона (17.11.1910), которая покоится.
___
Вы связали меня — это шутка.
Я и сам не дурак пошутить.
Но развяжите — вспыхну так жутко,
что меня уже не потушить.
___
Я часто читаю какую-нибудь его фразу как свою — и окончательно ее присваиваю (усвоив), добавляя или исправляя слово-другое, и тем наслаждаюсь. Что это? — кощунство, надругательство или что еще похуже? Не знаю этого, но вот что знаю точно — совесть моя при этом умиротворенно мурлычет, а не тревожно вздыхает.
___
— Память, конечно же, памятью, но не находишь ли ты, что вспоминать — означает не иное что, как: воображать?
— Если в том только смысле, что облекать в образы то, что само по себе без-образно, тогда, пожалуй, соглашусь.
— А если не в том?
— Ну, тогда я вообще не понимаю, о чем ты здесь толкуешь.
— Наверное, именно об этом: о толковании, поскольку мне не дает покоя страдание Кафки (забавно, да?) по поводу того, что он уже не видит слов, а просто их выдумывает.
— Но ведь я как раз и сказал уже именно в том смысле, что воображение не выдумка, а наделение образом того, что не имеет его без самого этого надела.
— А выдумка, значит, лишена образности?
— Спроси об этом у своего Кафки.
— Вот я и расспрашиваю своего.
___
Я не верю этому не потому, что вы меня, как ни старались, не переубедили (то есть не потому, что я туп как последний идиот), а потому, что я не хочу в это поверить (то есть потому, что я упрям как последний осёл).
___
Я не вижу вот этого вот потому, что подспудно думаю сейчас о другом — это формула невидения, его форма.
Я не вижу потому, что вообще нечего видеть несмотря на мое пристальное всматривание — во что? — в это: такова материя невидения.
___
«Совесть» откалывает иногда такие номера! — прочел у Толстого в его дневнике (22.05.1891) о том, как он сетует, что, мол, совестно, нельзя работать (писать) и предаваться радостям досуга тогда, когда к тебе приходят все эти бесконечные погорельцы, бездомные, сироты, вдовы, и тут же, в унисон своей «совести» лает: ну что их нелегкая носит! — ходят тут и мешают!
___
Феникс «случая» нет-нет, да и притащит весточку из огня:
У середины нет конца,
и нет начала — все едино.
Смотри: вот сын старей отца,
а вот отец моложе сына.
Без середины нет начала,
и нет конца. Теперь сначала.
Отец и сын там друг за другом
как заводные мчат по кругу.
Из середины внемлет принц
речам царя, склонившись ниц.
Многострадальная Гертруда
не слышит голоса оттуда.
И вот смотри: там смерть, здесь тоже
такая — аж мороз по коже.
Но здесь конец. А там — кончина:
итог совсем иного чина.
Когда в крови кричат отцы,
и крик их сковывает душу,
замкни начала и концы,
одним рывком, как пальцем уши.
___
Странно, но здесь так гармонично перемешались Делез, Аристотель, Будда, Конфуций, «Гамлет» и моя сердечная боль, что просто диву даешься, когда читаешь все это другим, а они воспринимают это как интеллектуальную шутку, или же вежливо пожимают плечами, когда их другими словами спрашиваешь о том же, словно пытаются этим жестом бессознательно стряхнуть с себя весь тот груз, который ты им так навязчиво взваливаешь на плечи, предназначенные для пальто, а не для креста вовсе.
___
Возможно, все мои предыдущие обращения к Оракулу не имеют никакого смысла, поскольку случилось так, что, обращаясь к расположению Фу Си, я воспользовался, однако, расположением Вэнь Вана и, значит, рассматривал совсем иные знаки? Но ведь почему-то я именно так поступил, задумавшись об этом? Значит,
___
А вот это действительно шутка, и было написано в двухтысячном году, во время затянувшейся новогодней попойки, с посвящением товарищу и с упоминанием присутствующих, даже того — неуважаемого теперь, но
Я не поэт. Ты не художник.
А этот вовсе — не пророк.
Великим мистиком сапожник
когда-то быть, однако, мог.
Ты не поэт. Я не художник.
Был кто-то третий: пьяным слег.
Ругался пятый как сапожник.
Четвертый слов связать не смог.
И я готов уже. Быть может
созрел и ты как спелый плод.
Кого-то вдохновенье гложет,
а нас грызет похмелья крот.
Тьмы истин нам тогда дороже
глоток джин-тоника с утра,
когда пузырь блаженства кожу
ежом пронзит вдруг изнутра,
и вспыхнет красками такими
весь мир вокруг, что лишь поэт
о них поведать сможет, или
художник выразить. Их нет.
Они смеются на скамейке,
ворону жирную дразня.
Набухших почек запах клейкий
щекочет нос им. Их друзья
в спиртном чаду как в бане преют
и видят сны — всяк о своем.
А те в саду весеннем млеют,
где ворон реет журавлем.
___
Я мечусь в своих записях туда-сюда как обезумевшая муха, присаживаясь на миг то там, то сям; но и в моем безумии, надо полагать, есть своя логика (не забудь написать оду мухе).
___
Соловьев начинает свое «Оправдание добра» смещением курсива, что автоматически смещает и саму суть дела; вместо: собственный предмет нравственной философии есть понятие добра — он пишет: собственный предмет нравственной философии есть понятие добра.
___
Суд, основывающийся на понятии права, а не на понятии нравственности (то есть исходящий не из «идеализма»), не имеет юридического права осудить человека, который формально (с точки зрения «материализма») не является убийцей, поскольку все его жертвы — а они таки были мертвы — убивались не «натурально», а, скажем так, ритуально — путем манипуляций с изображением (например) убиваемого.
___
Как ни объясняй химеру (воображением, расстройством функций мозга или иначе как), она все равно останется фактом и, пусть фактически «вымышленной», но все же данностью (хотя бы и для одного только того, кто ее наблюдает).
___
Скажем, физик разработал некую теорию, а именно: зрелище — в которую закралась «ошибка» (точно так же объясняют и привидевшуюся «химеру» ошибками механизмов восприятия), и вот эту самую ошибку обнаружили, а обнаружив устранили, исправив тем самым и теорию — скажи мне теперь: ошибка как таковая — по поводу которой и с которой столько манипуляций — она есть, или же это мираж, химера, иллюзия, то есть то, чего нет? — ведь увидевшего химеру лечат самого, а вовсе и совсем не его «иллюзию», которой нет — а если ее нет, тогда откуда вся эта нетость ошибки черпает свою мощь быть таковой?
___
— Это иллюзия, это искажение реальности — то есть того, что есть на самом деле, а не мнится только, не кажется.
— Ну, вот убей меня на месте — но я никак не могу взять в толк, как это то, чего нет, может наделать столько суеты и шума? Вот уж воистину: «Полноте, батенька! — дрем продолжается: мир виртуальный реален вполне…»
___
Гностики — мир их праху — те так вот и заявили совершенно прямо, откровенно и без всяких обиняков: мир произошел
___
И не надо меня каждый раз ловить на слове — ты лучше в саму суть вникни: она ведь не безопасна!
___
Если представить себе некое существо с иной временной и пространственной соразмерностью, тогда я смогу как-то понять и смоделировать тип его видения, но я все же никак не смогу видеть именно так, как он (ведь это две разные совершенно вещи), для которого, скажем, не буду существовать ни я со всеми моими моделями его восприятия, ни даже все человечество, сама жизнь которого для него только миг — моргнул и сгинуло; точно так же и его «нет» для нас, поскольку его психофизическая соразмерность не вписывается в параметры нашего восприятия (впрочем, некие такие химеры все же наблюдаются — скажем, эгрегоры). Именно в этом смысле я говорю о виртуальности науки и того пути, по которому пошло человечество, породившее эту самую науку, перерождающую весь мир, включая само человечество: осознать что-либо, понять — еще не значит воплотить собою и в себе осознанное и понятое (я уже приводил пример о «понимании» восьми высвобождений буддизма, которое — понимание — не приводит к Нирване, хотя именно к ней ведет практика этих самые высвобождений) — пойди человечество по этому пути, и мы бы не имели то, что имеем, а спорадические индивидуальные попытки такого пути не только не поддерживаются так установившимся Целым, но еще и беспощадно отлавливаются (буквально, всем миром), отвергаются и извергаются вместе с пытающимися.
___
Ты конечно же помнишь вот это: наша земля — вера, в которую мы пустили корни; вода — это надежда, которой мы питаемся; воздух — это любовь, благодаря которой мы растем; свет — это знание, благодаря которому мы созреваем. Обрати теперь внимание на то, что именно с описания этих стихий начинается Книга Екклесиаста, уразуметь которую, однако, я никак не могу — уж больно лихо закрученные ветры пустил здесь Мудрейший и так, что все не только не стоит на месте, но еще и двоится, струится, ускользает от фиксирования взглядом до того, как ты лишь еще только начал улавливать ускользающее. С одной стороны недвусмысленно сказано, что умершему нет возврата, дабы насладиться делами рук своих, а с другой — совершенно прозрачно указывается, что надо не только трудиться, но и воплощать результаты своих трудов именно так, чтобы, вернувшись, можно было воспользоваться ими. И так далее.
___
И ты знаешь, даже эта его фраза: «суета сует, все суета» — при всей условности своего перевода — кажется мне наделенной каким-то особым, никак не улавливаемым пока что и всё ещё не дающимся в руки, смыслом. То, как он начинает с нее и ею заканчивает каждое свое суждение-поучение, во всем этом есть какой-то для меня лично едва уловимый намек на
Что это?
