(Доклад, впервые прочитанный на заседании Черниговского философского сообщества в Черниговском промышленно-экономическом колледже. Ответственный редактор — кандидат философских наук, доцент кафедры философии и культурологии ЧНПУ, Богун Николай Александрович.)

Феноменология — с точки зрения здравого философского рассудка — есть, по Мерло-Понти, «впечатление от мира», развернутого перед субъектом. Атрибуты и задания феноменологии вытекают из троякого функционального свойства всякого феноменологического опыта и вопрошания.

Первое. Каждый вопрос феноменологии всегда сцеплен с данным-в-опыте, охватывая тем самым онтический контур проблематизации в целом. Этот контур всегда есть целым как внеположенностью пределов.

Второе. Каждый феноменологический опыт задается в качестве вопрошания с уже готовым ответом, всегда данным в своей непременной предварительности, без возможности окончательного замыкания через отождествление всех данных вещи как вещи-в-себе и вещи как вещи в феноменологической рефлексии.

Это указывает на третий аспект функционального свойства: наше вопрошающее бытие, наше воспринимающее сознание, ставят вопрос о феноменологии и вопросы феноменологии, исходя из сущностного местоположения и полагания пределов, где последнее — действие имплицитное, неявное, включенное уже в предварительное действие феномено-онтического акта квазиредукции, коей знаменуется феноменологический акт как опосредование здесь-сущего.

Мы задаемся вопросом-о, который относим к сфере феноменологии, здесь и теперь, для нас. Сегодняшнее многообразие научных дисциплин как способов теоретико-эмпирического опосредования страт онтоса распалось, но скреплено искусственно, технически, междисциплинарными и трансдисциплинарными скобами, кои мы полагаем в качестве целеустановленных отраслей укорененности поиска сущностного основания. Однако, в перспективе, этот поиск отмирает, уступая место не-феноменологическому опосредованию феноменов умом ученого и его схематами. Схематы — суть догматы теоретического мышления, распростертые в положенных пределах дисциплины и ее эпистемического и методологического аппаратуса всех коннекций и массивов знания. Эпистратой схемат является так называемый схематус, совокупность «скоб» междисциплинарного знания и опосредованных в той или иной дисциплине феноменов. Схематус — это последний шаг к феноменологии как науке о феноменах в их целостном бытии. Его тяготит отсутствие укорененности оснований наук в сущем как Сущем. И здесь мы, естественно, говорим о двуоднозначности артикуляции, артикулированности молярным и стратагемах ускользания, способах не-данности созерцаемого объекта нам. Схематус лишь отчасти ограничивает видимое и невидимое, однако, даже частичных ограничений достаточно для того, чтобы событие феноменологии никогда не наступило.

Смутный универсум непосредственного охватывает меня своей неразличимостью, и тогда, когда я впускаю эту неразличимость, переживаю ее в своем Онтосе, при-сутствии, а не в Логосе или Рацио — тогда и только тогда начинается феноменология, бесконечное дробление на перцепты и аффекты, дробление самих перцептов на атомарные впечатления, не имеющие бытия-к-дискретности, поскольку их артикулированность — суть всегда их квалитативная завершенность и пределоположенность. Мы, философы, вместе с математиками привыкли говорить о непрерывности сюръекции, об отражениях, когда образы множеств категоризированных нами пространств воплощены в их совпадении с множествами ноуменов как вещей-в-себе. Мы говорим о сюръективностях функций, когда функции набирают ту же скорость, ту же интенсивность, что и феномены — тогда мы, естественно, говорим об эквивалентности эдаких обратных отражений, под которые мы возводим строительные леса функциональных обозначений. Важнейшее понятие топологии «расслоение» будет определяться нами как произвольное непрерывное производство хаоидного типа контактов-биекций, отражающих топологические расслоенные пространства, констеллирующие рифленость плана консистенции. Там-то мы и встречаем феномены, феномены как опознанное, увиденное, узнанное и познанное, не требующее никакой сюръекции и отображений на убогих планах отражения схематами.

Субстанция и вещи обволакиваются от меня некой онтологической «дымкой», впадают в складки, сбивая с толку и заставляя применять особые перцептивные практики для достижения конечной цели — чистого видения, дающего феноменологический эффект. Обструкции сглаживаются преодолением когнитивных ситуациях, в которых одно-однозначность превалирует над квантификацией всеобщности моментов бытийности воспринимаемого феномена, его бытийных параметров, за счет которых он видим мной и познаваем. Протаривание как метод всегда субаффективно, но позволяет развернуться виртуальному как уже-актуальному, и каждый элемент уже-актуального отпечатывается в базальных матрицах как сущее в Сущем, то есть, как феномен, который и предстоит запечатлеть феноменологии. И феноменология приходит именно к этому, редуцируя а-дивинированное как Seit к «миру-в-скобках», тому, что остается в акте трансцендентальной редукции и следующим за ним актом ирлокутивной, перлокутивной, в общем, феноменологической перцепции как интенционально окрашенного ментального акта, направленность которого движется напрямую на объект.

Отсюда — то, как мы ПАДАЕМ на мир. Пожалуй, здесь следовало бы сделать маленькое лирическое отступление и напомнить о том, что мы подразумеваем под «падением». Падение в феноменологии — это открытость объекта в его первоначальности и непосредственности образно-чувственному, интуитивному созерцанию, не охватывающему объект фреймами, гештальтами, короче — схемами, схематами и схематусами. Ускользая от репрессивности активности, мы без-действуем, но это подразумевает также и особый подвид визуальной семиотики, возможный только благодаря падению и как падение. Как вы легко могли догадаться, здесь феноменология пересекается с объектно-ориентированной онтологией.

Однако — и пусть это не будет воспринято как шутка — в нашей программе феноменологии мы твердо решили отрицать гиперобъекты, которые суть партелии мета-объектов, постулируемые в ООО. Во-первых, это вызвано отсутствием возможности схватывания этих объектов буквально феноменологическим методом. Они возможны лишь как некие категории, концептуализированные в наших абстрактных схемах, усматриваемые абдуктивно и дискретно, что говорит о невозможности феноменологического познания, объект которому должен быть дан в пределоположенности. Ну, а во-вторых, как многие могли догадаться, гиперобъект, несмотря на пучок кластеров и атрибутов его репрезентации, артикулирован в нулевой степени, в то время как мы говорим о неизменной ритурнели двойной артикуляции, пусть и хаоидного типа.

Что ж, оставим в стороне мондиализацию деривативного, распростертую над текущей эпистемой и вернемся к инструментам феноменологического познания. Следом за падением чего-то на мир (и приданием этому что-то мирности — соответственно) следуют глаза феноменолога. Глаза — это черные дыры феноменологии с бесконечно интенсивной силой притяжения феноменов, взятых в их первичности, данности мне, удивляющих или ужасающих меня, но никогда не вызывающих промежуточной и «нейтральной» реакции, несмотря на возможные шаги в сторону автономной нервной системы (а таковых, как вы знаете, помимо упомянутых крайностей, существует еще шесть видов). Эта бинарная оппозиция уже не имеет ничего общего с вегетативной укорененностью реакций, но подразумевает приобретенный характер, выстроенный как метод и, в сущности, методом — пусть и неортодоксальным — являющийся.

Утверждение о том, что энтропия изолированной си¬стемы возрастает до максимального значения, выходит за рамки той феноменологической проблемы, которую мы рассматриваем на этой лекции, в связи с чем одно-однозначное соответствие между доконцептуальным опытом и внутренним коллапсом вещи, о которой мы пытаемся построить восприятие, не является существенным: слишком большой хронотопический разрыв поставлен на кон. Возрастающая энтропия перестает быть синонимом потерь, но превращается лишь в потенциальное бытие вещи (не побоюсь использовать здесь этот концепт святого Фомы), которое, актуализировавшись, как минимум виртуально будет дано нам в созерцании как-сущего. Теперь энтропия видится как естественный процесс внутри системы.

И в этом отношении, пожалуй, первое отличие феноменологического познания от рафинированной научной методологии. Это первое отличие характеризуется соответствующими установками феноменологии по отношению к хаосу. Последний уже не видится как беспорядок, а рассматривается как особая структура, обладающая бесконечной скоростью и интенсивностью, выталкивающей вещи на меня и обволакивая меня бытийным, поглощая наметившиеся формы и выдвигая новые пустоты, не являющиеся при этом Ничто. Горизонты феноменологии, благодаря ее отношению к хаотическому, достигают виртуальности форм и содержаний, исчезающих без консистенции в связи с отсутствием онтологических оснований. Однако, это исчезновение в рождении все же имеет последствия для меня. Исчезнув однажды, пустота лишает меня сингуляров опыта феноменологического восприятия Исчезнувшего как актуально не-данного.

И тогда феноменолог начинает «прозревать» повторно, усматривая отсутствие би-однозначности между линейными рядами трансдуктивно детерминированных означаемых и означаемых; тогда-то двойная артикуляция разбивается на многоиндексные метастабильные эпистраты и парастраты, между которыми — не только чистый слой мезокосмического пространства, но и область рифлености, стратификации, масштабно симметризированная сборка, дискурсивность-интенсивность которой, как мне кажется, достаточным образом сообщена в своей экспансии на пустоту и серый «туман», обволакивающий забытьем утраченный контур объекта (и Объекта). Как вы уже догадались, феноменолог, тем самым, покидает логику исключенного четвертого трехзначных логик и нечетких логик, ведя нас к изначальной цели — отрицанию любых онтологических «-измов» кроме унарных, дважды артикулированных созерцаний феномена как единственным образом данного.

И вновь я вынужден извиниться и сделать небольшое лирическое отступление, поскольку без него — я убежден в этом — доклад может оставить осадок неясности. Я делаю это исключительно ради прояснения вопроса об унарности онтологического. Как показывает современная наука, эндофизика не справляется со своими задачами создания индексикалов пределоположенности, в связи с чем ее достижения не могут быть использованы для очерчивания горизонта феноменологии. И все же, я хочу упомянуть этот момент как ключевой, сама идея невычислимой, неисчисляемой физики, является всецело правильной, так как возвращает нас к «Физике» Аристотеля, избавляя, одновременно с этим, от наивных способов категоризации физических феноменов.

Венитарная суспензия приходит на смену атрибутированной субстанции. Партализ приходит на смену анализу. Снятость онтического развертывает парадоксы, подобные тем, которые обрисовывал в свое время Рене Том, пусть и в модусе свертки. Энергетико-пространственно-временные координаты становятся невычислимыми, сводясь к сущему как Сущему, явленному бытию. Вот что такое феноменология. Надеюсь, я не слишком затянул регламент по времени.

Комментарий редактора:

Выражаю большую благодарность Юрию Сагайдачному за интересный доклад и помощь в редактировании окончательного варианта публикуемого текста. Темы поднятые в этой лекции были предметом многочисленных дискуссий на заседаниях Черниговского философского общества, которые невозможно представить без новаторских концептов и оригинальных теоретических моделей Юрия. Вполне очевидно, что темой доклада является попытка переосмыслить современную программу феноменологии (и пост-феноменологии), абстрагируясь от аналитической школы (гетерофеноменология) и континентальных идей объектно-ориентированной онтологии. Подготовив возврат к французскому интуитивизму и хайдегеррианским мотивам, переосмысленным в русле пост-когнитивизма. Юрий продолжает идеи высказанные на заседаниях, чем дает почву для нового витка дискуссий ЧФО. Остается надеяться на новые лекции и публикации посвященные данной проблеме.