Драма

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

НЕРОН.

СЕНЕКА.

ПОППЕЯ, вторая жена императора.

ТИГЕЛЛИН, префект преторианцев.

СИЛЬВАН, трибун преторианской когорты.

СУБРИЯ ФЛАВА, трибун.

ВЕЙАНИЯ НИГЕР, трибун.

Воины, стражники и слуги.

Время действия 65 год н.э. Место действия Рим.

ПРОЛОГ

Вилла Сенеки. Напротив, у дерева остановились императорские носилки. В них сидят в пурпурной мантии Нерон и его жена Поппея. К стволу дерева прислонился страдающий похмельем префект преторианцев Тигеллин. Нерон нетерпеливо смотрит из–за занавески в сторону виллы. Откуда возвращается трибун преторианской когорты Сильван. Останавливается перед носилками. Нерон отдергивает занавеску.

НЕРОН. Ну-ну, Сильван, не тяни, говори. Сенека сдох?

СИЛЬВАН. Да, он умер.

НЕРОН. Сенека молил меня о пощаде? Рыдал, выл, когда резал себе жилы клинком Поппеи?

. ПОППЕЯ (испуганно). Нерон, не ори на всю деревню о моем клинке. Я не хочу, чтоб мое имя склонялось со смертью Сенеки. Иль ты нароч… (кулак Нерона ударом в голову прерывает ее).

НЕРОН. Цыц! Поппея. Не мешай. (Выскакивает из носилок.) Ну-ну, Сильван, скорее изобрази нам, как умирал предатель императора. Как он бился о стену головой, рвал на ней волосы.

СИЛЬВАН. Цезарь, я не видел, чтобы Сенека бился головой.

НЕРОН. Не видел?! Ты не встал у окна виллы Сенеки? Я же тебе приказал!

СИЛЬВАН. Цезарь, я исполнил приказ. Я стоял у окна и смотрел.

НЕРОН. Тогда что ж ты там видел?

СИЛЬВАН. Как Сенека со спокойным лицом резал себе жилы, а потом ушел в ванную комнату.

НЕРОН. Но я слышал, как старикан хохотал! Или смерть для мудреца веселая шутка? Ах, язва… Сенека опять ржал надо мной. Но почему?

ТИГЕЛЛИН. Злорадствовал, что ты прослывешь убийцей философов.

НЕРОН. Эка новость убийство философа. И казнил я Сенеку не за греческий базар, а за дело. А неблагодарный даже не мог умереть просто, без загадок. Философ долбанный теперь лишил меня сна. (В ярости мечется возле дерева.) Поппея, а помнишь, когда я казнил свою мать, я спал, как младенец. Потому что Агриппина умерла, по-человечески, без всяких недомолвок и намеков. (Останавливается.) Ну, язва! Сенека перед смертью, видать, увидел, где я глупо подставился. А я не знаю, в каком месте и когда? Понял. Сенка хотел, чтобы я,

ломая эту разгадку, до конца жизни слышал за спиной его смех. Даже в собственной уборной…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

У ЯМЫ

для смертной казни. Возле нее стоит трибун Вейания Нигер, сверкая начищенными до ослепительного блеска доспехами. Несколько сзади его находится группа воинов. Чуть в стороне мается Тигеллин. Раздается звук трубы. Стражники ведут трибуна Субрия Флава. Тот остановился возле ямы. Затем поворачивается к Нигеру.

ФЛАВ. Нигер, ты не смог даже яму смертника вырыть по уставу. Посмотри, она для меня мелкая, тесная, да и края ее кривые, нетвердые. Видно, новоиспеченный трибун очень торопился выслужиться перед Нероном. (Воинам.) Пусть Нигер достоинством не вышел, зато вернее пса не сыщешь. (Нигеру.) Ты так погонял солдат, что те в горячке вырыли мне яму, годную только для слива помоев. (Воины невольно хохочут.)

НИГЕР (с оглядкой на Тигеллина). Флав, не умничай. Без тебя все знают, что я не из столь старинного рода, как ты. Но сейчас тебя не должно волновать, тверды ли края ямы? А будет ли тверда твоя шея, когда ты подставишь ее мне? Чтобы я сразу отрубил твою голову, не мучил тебя лишними ударами меча.

ФЛАВ. За меня не волнуйся, Нигер. Лишь бы ты поразил меня с такой же твердостью, с какой я подставлю тебе свою шею. А вот в тебе я дюже сомневаюсь. Ты, Нигер, даже нормальную яму вырыть не мог. Как же ты будешь рубить мне голову? Эта работа требует еще большего искусства. Да и руки у тебя от страха трясутся, как вон у Тигеллина с похмелья. (Воины снова хохочут. Тигеллин вспыхивает, выхватывает из ножен меч.)

ТИГЕЛЛИН. Заткнись, Флав! Или я сейчас сам отрублю тебе голову и вырву у тебя твой поганый язык. (Раздается неодобрительный гул военных. Тигеллин останавливается, опускает меч. Напротив остановились императорские носилки. В них сидят Нерон и Поппея. Нерон подзывает Тигеллина.)

НЕРОН. Тигеллин, вы тут комедию ставите или исполняете смертный приговор? Почему здесь такой хохот?

ТИГЕЛЛИН. Старикан Флав напоследок острит.

НЕРОН. Уважаю людей, призирающих смерть. (К Поппеи.) Дорогая, посмотри, сколько ненависти в глазах старика, когда он смотрит в мою сторону. (Громко.) Честный Флав, подойди сюда. (Тот подходит к носилкам.) Скажи, Флав, за что ты меня не любишь? Я понимаю Афрания Квинциана. Я ославил его в поносном стихотворении. И он, чтобы отмстить мне за нанесенное ему оскорбление, вступил в заговор Пизона. А ты почему в их компанию затесался?

ФЛАВ. Никто не был более предан тебе, чем я, пока ты был достоин любви. Но потом ты убил свою мать Агриппину и жену Октавию. Да еще заделался возничим, кифаристом и поджигателем… Я не смог вынести такого императорского позора.

НЕРОН. Понимаю, я перестал быть достоин твоей любви. И ты переметнулся к Пизону.

ФЛАВ. Да, я возненавидел тебя и поддержал их заговор.

НЕРОН. И ты даже сейчас ни в чем не раскаиваешься?

ФЛАВ. Нет. Хотя каюсь, что из трех возможностей убить тебя не воспользовался ни одной.

НЕРОН. Расскажи-ка, расскажи-ка мне о них.

ФЛАВ. Первый раз, когда ты пел на подмостках, а я стоял рядом. Второй — когда дворец был охвачен огне, и ты ночью в страхе носился без охраны по залам. А рядом опять был только я. В третий же раз мой друг Фений Руф движением головы пресек мой порыв. Это было в то время, когда ты вел допросы первых арестованных заговорщиков. Я снова оказался рядом с тобой. Я схватился уже за рукоять меча и спросил взглядом, Руф, не поразить ли Нерона сейчас же…

НЕРОН (злобно). А ты, Тегелин, куда смотрел в это время?

ТИГЕЛЛИН. Извини, Нерон, я тогда увлекся пытками. Не заметил, как они перемигнулись.

НЕРОН. Меньше пить надо, Тегеллин. (С маской само добродушие.) О, Флав, ты представляешь, что было бы, коль ты убил бы меня на подмостках? На глазах какого обилия людей это произошло бы. Сколько было бы свидетелей столь смелого деяния. Но ты остановил себя, лишил себя славы. Почему? Молчишь… Тогда я отвечу. Ты хотел жить. Жизнь предпочел славе. Ведь моя охрана после заколола бы тебя. И заколола бы во всех трех случаях. Да-да, и в глазах Руфа ты искал лишь остановки для твоего меча. Да-да, страх за жизнь и стремление обеспечить себе безнаказанность удержало тебя. Было менее опасно снюхаться с Пизоном, смешаться в толпе заговорщиков. Увы, поиск наиболее безнаказанного пути всегда мешает осуществлению великих начинаний. А сейчас тебе терять нечего. Вот ты смел и остер.

ТИГЕЛЛИН. А я-то все время никак не мог взять в толк. Как Флав оказался участником заговора Пизона? Ведь Флав, человек военный не стал бы путаться с изнеженным сенатором, не владеющим оружием.

НЕРОН. Нет, мой друг Тигеллин, ты еще не все понял (зло сверкая глазами, выпрыгивает из носилок и подскакивает к Флаву). Я думаю, Флав стал участником заговора, имея свою цель. Вряд ли он собирался делать Пизона императором. Ведь недаром шепчутся в Риме о речи Флава на каком-то тайном совещании центурионов. Ну-ка, Флав, признайся, что ты говорил им? Теперь тебе действительно терять нечего.

ФЛАВ. Желаешь узнать, что я говорил центурионам? Что ж слушай. Позор Рима отнюдь не уменьшится, — говорил я им, — если по устранению кифариста место императора займет другой актер. Ибо если Нерон поет под кифару, то Пизон кривляется на подмостках в театральных одеяниях.

НЕРОН. Видишь, Тигеллин, Флав хотел лишь использовать Пизона. Он ему был нужен, чтобы тот устроил мое убийство в цирке. А сам намеревался вручить верховную власть отнюдь не ему. А достойному! Ужель, Флав, ты нашел такого в Риме?

ФЛАВ. Да, я говорил центурионам, что в Риме быть императором достоин только один человек. Он прославлен людьми за свои добродетели и поступки. Это Сенека.

НЕРОН. Но как ты мог так обманывать центурионов? Разве ты не знал, как выбирают нового императора? Ты сообщил Сенеке об избрании его императором? И получил его согласие?

ФЛАВ. Не кипятись. Я все делал не без ведома и согласия Сене… (осекается, но понимает, что уже поздно.)

ТИГЕЛЛИН. Вот те на! Выходит, Сенека тоже заговорщик…

НЕРОН. Получается, первостепенный! (Видит, что грозное лицо старого трибуна заливается слезами.) Что, Флав, тебе стало жалко Сенеку, расплакался… Ну все, заканчиваем комедию. Тигеллин, когда казните Флава, догонишь нас с Поппей. Мы направляемся к вилле Сенеки. Мне не терпится побеседовать с нашим философом. Ох, не терпится… (Снова садится в императорские носилки. Рабы поднимают их, и покидают яму.)

Тигеллин подает знак воинам. Раздается звук трубы. Стражники подводят Флава к краю ямы, сталкивают его вниз. Флав скрывается в яме по грудь. Нигер обнажает трясущимися руками меч. Замахивается и ударяет им по шее Флава. Но удар вышел слабым и не точным. Нигер в панике рубит окровавленную шею Флава мечом еще и еще.

ВИЛЛА

Кабинет философа. Сенека сидит за столом, пишет письмо другу, повторяя написанные фразы вслух.

СЕНЕКА. Дорогой, Луцилий, бойся людей! Даже ворон ворону глазу не выколет, а человеку доставляет наслаждение губить ближнего. И помни, никакое стихийное бедствие не случается так неожиданно и скрытно, как коварство людей. Ведь прежде чем налетит буря, гремит гром… (Поднимает голову, прислушивается. Невесело.) Сколько уже месяцев Нерон не подает мне никаких знаков. Забыт старый учитель, будто меня и не было. (Снова склоняется к письму, дописывает.) …прежде чем рухнет здание, слышен треск балок. (Входит Сильван, приветствует философа.)

СИЛЬВАН. Сенека, меня послал к тебе Нерон.

СЕНЕКА (оживляется). Проходи, Сильван. (Поднимается навстречу.) Что затворник снова в чести у императора?

СИЛЬВАН. Не знаю, Сенека. Нерон прислал меня задать тебе несколько вопросов. Ты уже, наверное, слышал, что в Риме подавлен сенаторский заговор Пизона. Заговорщиков выдал всадник Натал, но на тебя он тоже показал. А может, оговорил. Поэтому Нерону желает знать правду. Скажи, зачем Натал приходил к тебе?

СЕНЕКА. Передать просьбу Пизона, чтобы я встретился с ним.

СИЛЬВАН. И ты ответил, что Пизону беседы с тобой с глазу на глаз могут повредить. А ты связываешь свое спасение с его успехами и жизнью.

СЕНЕКА. Нет-нет, Натал превратно истолковал мои слова. Я сказал, что беседы с Пизоном я нахожу бесполезными для нас обоих. Я хочу лишь одного покоя. (После некоторой заминки.) И я никогда не связывал свое спасение с жизнью и успехами Пизона. Зачем бы я стал так возвеличивать частного человека.

СИЛЬВАН. Хорошо, я передам эти твои слова Цезарю. Но Нерону нужно ответить еще на один вопрос. Ты знал, что Флав на тайном совещании центурионов предлагал выбрать тебя императором? (Видно как тень страха исказила лицо Сенеки.)

СЕНЕКА. Я… я слышал об этом предложении Флава, но не придавал ему значение. Просто посчитал это нелепым заскоком Флава. Он же старик… Поэтому я никому про его предложение не рассказал.

СИЛЬВАН. Хорошо, я передам и эти твои слова Цезарю. (После некоторой паузы.) Извини, Сенека, за любопытство. Я слышал, что ты завел в доме отдельную должность для нарезателя закусок. Это правда?

СЕНЕКА. Да, Сильван, есть у меня в доме такой человек. Почему он тебя интересует?

СИЛЬВАН. Я сначала не поверил в его существование. Думал, что он из очередной байки римлян про тебя. (Выходит, покачивая головой.) Конечно, философ тоже достоин даров случая. Но не также кучеряво.

СЕНЕКА (один). Дожил, стал ходячим анекдотом. (Себе же.) Хоть ответь достойно любителям облаять философа. (Принимает позу оратора. Безвольно опускает руку.) Да, я сам бы облаял философа, который готовит обеды не по рецептам своей философии. (Импульсивно.) Явите, явите мне римского глупца! (Устремляется к настенному зеркалу из черного стекла. Встает напротив.) Вот он, любезный…

У ДЕРЕВА

Возле виллы Сенеки. Сильван выходит из виллы и подходит к императорским носилкам у дерева. Нерон нетерпеливо выглядывает из–за занавески.

НЕРОН. Ну!…

СИЛЬВАН. Цезарь, Сенека отнесся к предложению Флава, как к нелепому заскоку старика. Поэтому он про его предложение никому не рассказал. А доносчик Натал просто оговорил философа. Сенека не связывал свое спасение с успехами и жизнью Пизона.

НЕРОН. Ну да! Кто ж признается после провала заговора Пизона, что ставил на его успех. Хитрый лис Сенека. (К Сильвану.) Надеюсь, мудрец понял, зачем я посылал тебя к нему? Он готовится к добровольной смерти?

СИЛЬВАН. Не думаю. Я не уловил ни тени вины, ни в речах, ни в лице Сенеки.

НЕРОН. Старикан играет в непонятку! Даже деревенский придурок знает, что трибун стражи в доме — это вестник смерти.

ТИГЕЛЛИН. Жаль, Сенека уже стар, а то бы мы его раскорячили и омужичили. Сразу стал бы понятливым.

ПОППЕЯ (насмешливо). Гляди-ка, Тигеллину старик противен… А старух раскорячивает с превеликим удовольствием. (Тигеллин вспыхивает, но под взглядом Нерона сдерживает свою злобу.)

НЕРОН. Молчи Тегеллин, с похмелья тебя заносит. (Окружающим.) Наш философ просто не хочет умирать. А нас учил, кто не хочет умирать, тот не хотел и жить. Нет, какой в Сенеке умирает актер…

ПОППЕЯ. Пошли Сильвана отрезать голову этому надутому индюку. (Из окна носилок протягивает клинок Сильвану.)

СИЛЬВАН. Нет-нет! я не смогу. Я солдат, а не наемный убийца.

ПОППЕЯ. Тогда пусть Тигеллин пойдет и прирежет Сенеку.

ТИГЕЛЛИН (икает). Я?! Но из меня сегодня убийца никакой, руки дрожат… К тому же мне не с руки закалывать философа. За его убийство римляне меня затопчут. Они еще не простили мне мученической смерти сенаторов Плавта и Суллы. (Поппее.) Зарежь сама Сенеку.

ПОППЕЯ. А меня, думаешь, римляне не затопчут? Они тоже не забыли мне убийство их любимицы Октавии.

НЕРОН (ей). Нече тебе было плясать на радостях с отрезанной головой моей первой жены. Ладно, я сам пойду к старикану. (Выхватывает у Поппеи клинок.) Какой счастливый знак для Сенеки — этим же клинком отрезали голову Октавии. Старик всегда трепетно к ней относился. (Выбирается из носилок.) Все ждите меня здесь.

ТИГЕЛЛИН. Стой, Нерон, не ходи на виллу! Народ тебя тоже не простит, коль ты сам убьешь Сенеку.

НЕРОН. С чего это вы все стали так бояться моего народа? Я всегда с ним ладил. Хотя отрезанных голов и мученических смертей на мне поболе вашего. (Убирает клинок за пояс, идет к вилле Сенеки.)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В КАБИНЕТЕ

Сенеки. Философ сидит за столом, дописывает письмо другу.

СЕНЕКА. Луцилий, ты спросишь, где же искать убежище от людского коварства? (Поднимает голову, тревожно.) А в Риме сейчас творятся кровавые казни. Может, мне снова вернуться в Кампанию? Нет, мой отъезд только добавит Нерону пищи для подозрения. (Снова склоняется к письму.) Луцилий, ищи свое убежище в философии. В ее святилище тебе будет даже безопаснее, чем… чем в… (Задумывается в поисках сравнения. Но его размышления прерывает появление Нерона. Сенека невольно вскакивает.) О! сам император в доме у Сенеки. (Спешит тому навстречу.) По праву ли я, скромный римский всадник и провинциал по рождению, принимаю у себя первого человека Рима?

НЕРОН. Сенека, не рядись в тогу скромника. И не очень радуйся моему приходу. Ты давно не был в Риме, а знаешь, о чем там сейчас шепчутся? О тайном совещании заговорщиков у трибуна центурионов Флавия. Где решили сделать императором Рима Сенеку, коль удалось бы убийство Нерона. (Хватает Сенеку за горло.) Захотел императорской славы, предатель?!

СЕНЕКА. Нерон, пусти! задушишь…

НЕРОН. Тебя, предателя распять мало.

СЕНЕКА. Нерон, ты поверил каким-то слухам? Разве Цезарь не выше их…

НЕРОН. Я не чистоплюй, Сенека. (Отталкивает от себя Сенеку.) Хотя эту гневную сценку я просто репетировал. После я повторю ее перед римлянами. Твою казнь как-то надо им объяснить, а для толпы нет слова презреннее, чем предатель. Это для нас предательство — скорее вопрос маневра. Я на твоем месте такой же сделал бы. Надо быть греческим идиотом, чтобы видеть в императорской тоге лишнюю тряпку. И упустить случай примерить ее (останавливается возле зеркала) на себе. Так соблазнительную! Это не какая-нибудь греческая хламида. В ней даже дураку известные философы пишут письма, преклоняются перед его умом.

СЕНЕКА. Я понял, под каким соусом император меня казнит. Но хотя бы напоследок я могу узнать истинную причину моего смертного приговора? Старый учитель императора заслужил этого подарка.

НЕРОН (отворачивается от зеркала). Чудно Сенека, но оказывается у нас, прожженных циников тоже есть свое презренное слово. Догадался, какое? Ты ж мудрец… О, это слово не один год отравляет мне жизнь. А прививал меня к нему ты. (Возбужден, ходит взад-вперед.)

СЕНЕКА. Что ж это за такое презренное слово?

НЕРОН. Не скачи, Сенека, сейчас поймешь. Вспомни, что ты напевал мне с юных лет в ухо? Что завоевать мир мечом может каждый Цезарь, а лирой — только великий… И я по твоей указке играл на кифаре, рисовал, сочинял стихи и играл на подмостках. Но не срослось. Я вырос (снова останавливается возле зеркала) с пузцом на тоненьких ножках, с дурно пахнущим телом в пятнах — ты же не был Катоном Старшим. Теперь я толи полу Цезарь, толи полу кифарист? (Сенеке.) Молчи! ты изуродовал меня не только внешне. (Вновь хватает того за горло.) Ты знал, что я безнадежно бездарен в искусстве, но гнусно скрыл это от меня. (Отпихивает от себя Сенеку.) А когда добрые люди написали мне об этом на стенах домов, менять себя было уже поздно. Покупка ж мной аплодисментов только увеличила число росписей на стенах… Но я, как все графоманы, верил до последнего, что мой гений еще не проснулся. О, как легко покупаться на этот самообман! Особенно нежданно. Помнишь, когда солдат из моей стражи бросился на сцену избавлять от цепей безумного Геркулеса, в образе которого я вышел. В тот миг я поверил, что мой гений пробудился!… Увы, иллюзия в чудо моего перевоплощения длилась недолго. Верный солдат просто не понимал лицедейства, а в цепях увидел своего императора. Но какой сладкий восторг я испытал во время этой иллюзии… Ради него стоит жить! Ждать пробуждения своего гения, пусть не понимая — когда и как то произойдет? (Снова ходит взад-вперед.) И эти — когда и как — наконец, подвернулись, как мне казалось. В тот вечер во время дворцовой пирушки мой фаворит Тигеллин вдруг поднял бокал и крикнул: «Когда умру, пусть Рим горит огнем!» После его слов меня, словно молния, пронзила мысль. Моему гению нужно вдохновение-потрясение!… И я воскликнул: «Нет! пусть Рим горит, пока живу». Ночью я послал своих слуг с факелами поджигать дома консуляров. Сам же в театральном одеянии поднялся на Меценатовую башню. (Останавливается.) О, мне открылся Рим, доколе никем невиданным! Он пылал, словно один громадный костер. Его пламя подпирало небо. Это потрясло!… Но вдруг я поймал себя на том, что вдохновение-то ко мне не пришло, великие стихи не складываются. Это был крах последней надежды. От отчаяния я завыл стихами своей старой поэмы «Крушение Трои»… Затем наступило запоздалое просветление. Что будь я воспитан в духе воина, как и положено Цезарю, то слово бездарный Нерон было бы для меня пустым звуком. А не отравой. (Поворачивается к Сенеке.) Однако ты не стал для меня, как я уже говорил, Катоном Старшим. Тогда я зарычал: «Сенека, по тебе плачет каменоломня! Плачет самыми острыми скалами!» (Выходит из роли.) Конечно, у тебя есть оправдание. Ведь ты губил мое предназначение в борьбе за влияние на Цезаря. Императорский двор — это место не для праведников, а банка с пауками. Но разве ты источник сего ядовитого скопища? Почему тебе за него отвечать? Да и не мог ты стать мне Катоном Старшим, ибо сам был ноль в искусстве войны.

СЕНЕКА. О, боги! Так за что же ты меня казнишь?!

НЕРОН. Не спеши, Сенека. Ты не оставил мне выбора, буду продолжать гнуть свою лиру. Отсюда, а точнее, с Меценатовой башни и пойдем. (После паузы.) Когда я спускался с нее, меня все–таки осенило, как мне стать в Риме гением. (Сенека, чтобы скрыть ухмылку, отворачивается в сторону.) Сенека, ты чего воротишь рыло, словно пьяная гетера подмигнула тебе с подушки непристойным местом? Иль я туманно выразился?

СЕНЕКА. Нет-нет, все ясно. Ты повелишь римлянам увенчать твою голову венком гения. Но ты уже заставлял их хлопать тебе на подмостках…

НЕРОН. Тогда я взялся не с того конца. (Перед зеркалом.) Удивительно, сама толпа бесталанна. Но стоит мне написать картину, выйти на подмостки, публика сразу клеймит меня презренным словом — бездарь. Как же ей это удается понимать?

СЕНЕКА. Публике есть с кем и чем сравнить.

НЕРОН. Вот именно. Одно завязано с другим. (Вновь заводится.) Как же мне разрубить этот гордиев узел? Не знаешь, мудрец? А я знаю. Учись! Так вот, когда я спускался с Меценатовой башни, меня осенило — как мне стать в Риме гением. Я казню в городе всех гениев.

СЕНЕКА. Это тебя не спасет. Остались картины, статуи, книги великих мастеров прошлого. Твои поделки будут сравнивать с ними.

НЕРОН. Не будут. Я конфискую у римлян все великие статуи, картины, книги и утоплю их в ямах городских отхожих мест. А в голой пустыне и цветок кактуса кажется всем чудом — розой! (Принимает перед зеркалом величественную позу.) Я стану для римлян единственным и неповторимым!

СЕНЕКА. Одумайся, Нерон. Безвкусица погубит Рим! Лучше подожги город снова, из пепла он еще возродиться. (Пугается своей дерзости.)

НЕРОН (спокойно). Нет-нет, Сенека, я, как все поэтические натуры, враг повторений.

СЕНЕКА. По крайней мере, это деяние Цезаря будет одно из менее кровавых. Сегодня в Риме осталось так мало гениев.

НЕРОН. Увы, даже обидно мало. Всего-то (отгибая пальцы руки) два поэта, один певец и один философ. (Со смехом.) И, как нарочно, все участники заговора Пизона. (Вытаскивает из–за пояса клинок.) Вот теперь, Сенека, никаких непоняток! (Передает ему клинок. Выходит.)

СЕНЕКА (вслед). Нерон, стой! Я не объяснил тебе, почему я не стал для тебя Катоном Старшим, а учил по-своему. Отмахнулся, ушел… (Один.) Да, я прививал тебе любовь не к войнам, а к музыке и поэзии. Толково-деятельным словом и трудом я хотел изменить твою природу. Я ведь еще в тебе мальчишке разгадал нрав хищного льва. Который с первым вкусом крови явит Риму свою свирепость в полной красе… Но не срослось, как ты любишь говорить. Я переоценил воспитательную силу прекрасного. Надо было заниматься с тобой только философией. (Задерживается возле зеркала. Отражению.) Да! тебе надо было плевать на запрет Агриппины учить ее сына философии Платона. Тогда бы Нерон вырос добродетельным тираном. (После паузы. Отражению.) Стоп, ты ж посвятил себя философии, но улучшила ли она тебя самого? В своих сочинениях ты проповедовал выбирать лучшее из хорошего. А сам выбирал? Увы, в лучшем случае — лучшее из худшего. Так подтолкнул Нерона к убийству матери. А если и выбирал что-то из хорошего, то не доводил начатое до конца. Как с доброй Октавией. Ты добился замены ее казни на ссылку из Рима, и на этом успокоился. Хотя знал, что ревнивица Поппея спит и видит в своих руках отрезанную голову Октавии… (Замечает в зеркале у своего двойника в руке клинок.) Стальной клинок уж гонит меня к последнему действию. (Отражению.) Но ты его пропусти, не смотри. (Снимает с себя тогу, завешивает зеркало. Затем лезвием клинка вскрывает себе вены на запястьях рук.) …и кровь течет медленно, застыла от старости. Надо сесть в горячую ванну, тепло ускорить кровотечение. (Проходит мимо окна, задерживается, смотрит в сторону носилок у дерева.) Прости, Цезарь, мой финал затягивается. Вижу-вижу, тебе не терпится воплотить свое безумие — обезвкусить Рим. Да, у тебя не дрогнет рука казнить художника и утопить в клоаке греческую статую. (Отворачивается от окна.) Наконец-то, сбудется твоя мечта. Картины, трагедии и пение Цезаря станут казаться шедеврами. (Осеняет.) Увы, Нерон, ты ошибаешься. Они никогда не будут даже казаться шедеврами. Свирепствуй, круши великую красочность, таинственность и чистоту звучания человеческого гения. Но красота не сгинет в Риме! Горожанам будет довольно взглянуть на радугу, серебристый лунный след на воде, услышать трели соловья в округе, чтобы рассмотреть твои бездарные поделки. И ночью оставить на стенах домов свои отзывы на них. Иль ты обвинишь в заговоре Пизона и Красоту природы? Ну-ну, тогда погоняйся за соловьями и арестуй Луну, ха-ха-ха…

Идет в ванную комнату.