Что-то в воздухе. Что-то носится в воздухе фильма. «Тебя никогда здесь не было» — предостерегает Линн Рэмси, выкладывая на блюдце триллер. Где нет жанра, сюжета, истории — да и морали-то нет никакой. Но что-то ведь все–таки есть. В этом самом отсутствии бьется оно, пойманный призрак: духа времени, духа бремени. Триллер времени и бытия.

Все, что знать нам не важно — лишь тонкий пунктир: мир действительный — маркеры, кочки, по которым привычно идти в топком месте, вслед за топким героем. Джо — спасает похищенных. Джо наказывает похитителей. Вот — задача спасти дочь сенатора. Секс, коррупция, сильные мира сего. Какой-то магазин, какой-то отель, какой-то бордель. Блуждания без конца. Молоток, выстрел, музыка под кожей. Стуки сердца. Шумы. Городской поток, воспоминания, капюшон. Вспышки, вспышки. Рывки монтажа. Все как во сне. Сместившиеся модальности: реальное — воображаемое — символическое. В какой сейчас мы? В какой сейчас мы вообще? Не мы-в-фильме, а мы-в-мире?

Все, что нужно нам знать — ничего: потеряться, как Джо, посреди пустоты; размываться в огнях и бегущих машинах; не имея опоры, падать в темную реку — вести раз за разом обратный отсчет: удостоверяясь в своем существовании — или же наконец приближаясь к нулю. Оставаться выключенным отсюда — идти по маркерам, выполнять поручения. Не спрашивать ничего, кроме: Whaaaaat? Не спрашивать: был ли я когда-нибудь здесь?

Вечный вопрос, растворенный в любом наступающем времени. Трэвис Бикль в «Таксисте», тривиальнейшем из сравнений, вопрошал о своем месте здесь напрямую: внутренним монологом — изобличающим грязь, зловоние, ад наступивших времен. Просто- Джо вопрошать не пытается: он уже сам под вопросом вездесущего времени. Умолчание, пропуск, полустертый герой. Против классического сторителлинга Скорсезе — нелинейная поэтика умолчаний Рэмси, галлюцинирующее смятение XXI века, растерявшего слова. Свеженаписанное полотно, по которому провели влажной губкой, размыв центр, растеряв историю в гипнотическом ритме, где правят образ и звук. Важнее слов — ощущение.

Форма фильма — «дискретная оптика», назовем ее так — удивительна имманентна его посылам. Вопрошающая о чем-то — она и сама вопрос. В своих умолчаниях, пропусках, складках, лакунах, логических дырах, несоответствиях, между строк — копит она качественный потенциал для бурления внутренних токов, расширенных смыслов, тонких для рацио, но чутких к сверхчувственным слушаниям, первобытной интуиции — им готовых себя обнаружить. В этих «просветах», размыкающих сущее, являет себя хайдеггеровское бытие.

Бытие — Sein; бытие-здесь — Dasein: «Присутствие». Экзистенция. Был ли ты когда-нибудь здесь? Чувствовал ли бытие посреди экзистенции? Видел ли Sein в Dasein? Был ли — жил: и зачем? Вопросы — прежние, что и сто лет тому — «Бытие и время» — только груз их усилился, сделавшись неочевидным, забытым, утраченным. Недаром моменты «раскрытия»: «истины», «бытия» называл Хайдеггер «aletheia» — отрицание забвения, реки Леты.

«Не-забвение»: то, что вспомнилось вдруг из глубины времен, забередило сердце на сладком пиру, затомило неясной тоской по чему-то, что больше. Человеческое, слишком человеческое — посреди «божественных» смыслов: счастья власти, успеха богатств, накоплений бессмысленных знаков — семьянин, бакалавр, директор. Жил: родился и умер. Что думал? Что знал? В чем же был? Что же кроме? Что? Что?

Что — не важно. Просветов — не нужно: надлежит их забыть, включить логику, рацио. Видеть видимое, получать получаемое. Значить знаками, значимым, знанием. Доверять только мыслям. Вернуться в себя. Быть при- сути. Присутствовать здесь. Век Verfall (вновь немецкий философ) — отпадения человеком от бытия: в сладкий, видимый мир повседневности, мир успешного здесь-бытия. Век Verfall, помноженного на Zeitgeist, дух времени — наш век. Технологии, крипто-, блокчейн. Мета-, пост-, психотравмы. Прозак.

Поколение травмы: неспособности отпустить свою память, справить разумом ворохи ощущений. Неслучайность телесности Джо: плечевая гипербола — вялость грудная — округлый живот малыша. Отпечаток ребенка на взрослом теле. Отпечаток души. Зов единства. К разошедшимся парам: чувство — разум, душа — тело, информация — знание, знак — суть. К духу времени, позабывшему духов, технологии — человека, человеку — бытие. С бегом времени — все сильней.

Остается — тоска: по чему-то неясному, томному, зыбкому, чему-то вне нас. Бытию, Богу, Космосу, ритму Вселенья? Моменты прорыва оцепенения — нелепое вопрошание экзистенции: «Whaaааaat?». Встреча ребенка с вечностью. Обратный отсчет. Старанья Морин, «персонального покупателя», увидеть в экране айфона умершего брата, прорвать холод -здесь и почувствовать -там. Вне-присутствие, смысл. Истончить это «Тело» (смотри Малгожату Шумовску). Воспарить среди вещного. Увидеть за молотком Джо идею молотка, за знаками призрака-брата (не-бытия) — знаки бытия в собственном призраке: экзистенции (поразиться с Морин: Or is it me?…). Поймать «не в себе» среди вещно-действительности: Киры Муратовой, Джона Кассаветиса. Или не поймать — пустота, пусто так — Ангелы Шанелек.

Устами дискурса глаголет и классик: «Прощай, речь» — встряхнувшего Канны-2014 Годара — абсолютная деконструкция всех уровней языка; рассинхрон звука, слова, изображения, смысла — рассинхрон нашей эпохи, в которой каждый нуждается в переводчике: для себя самого. В беспорядочном цитировании вырванных из контекста цитат великих; в десяти с лишним видах использованных видеокамер (включая GoPro); в ломающем глаза наложении друг на друга эффектов 3D, а, что самое главное, в самой грандиознейшей форме 3D — окончательная победа «машин над людьми», битва, что некогда лишь в фантастическом трипе слепила Степного волка, а теперь состоялась. Техника — новый разум, чувства — постыдная архаика: глядящая из глаз «низшего» существа, бессловесной собаки. Пока хозяева сводят дорожки смыслов, она бегает, ищет чего-то в траве, ждет поезда, делает, смотрит. Кажется, это смотрит вечность; душа. И, кажется, она точно была здесь всегда. Была, есть и будет. Здесь, там — и где-либо еще. You Were Always Really EveryWhere.