И в марксистской, и в лево-либеральной политической культуре психоанализ считается союзником. Когда говорят, что терапевтическая индустрия распространяет, например, эгоизм и деполитизацию, многие с этим соглашаются, но психоанализ остается вне подозрений. Более того, он выставляется как институт, который в клиническом аспекте способствует эмансипации, а в теоретическом — предоставляет мощный инструментарий для критики феноменов капиталистического общества. Такая репутация психоанализа основана на ряде факторов.

Во-первых, наследие Фрейда дало людям, как пишет Артемий Магун, "право на амбивалентность". Например, любимый человек временами может вызывать агрессию, и это нормально: мы хотим любить, поэтому сливаемся с ним, но хотим и сохранить свое "Я", поэтому отталкиваем.

Кроме того, психоанализ преодолел диктат "нормальной и здоровой личности", установив, что человек по своей природе амбивалентен. Формируясь на пересечении желаний либидо и социальных правил, каждый сталкивается с внутренними противоречиями, порождающими своеобразные склонности. В этой логике все люди — перверты, и можно не переживать из-за своего несоответствия идеалам добродетелей и сексуальных норм.

Наиболее фундаментально, что психоанализ приводит сознание в соответствие с законами либерального общества. Формально они не запрещают, например, полиморфную сексуальность, но в обществе сильны религиозные и патриархальные установки, как правило, закладываемые родителями в детстве, и они подавляют желания субъекта. Психоанализ помогает их осознать и реализовать. Таким образом, он оказывается союзником как духа, так и буквы общества с либеральной демократией.

Как это соотносится с левыми идеями? С антикапитализмом, солидарностью, альтруизмом? С политикой, если понимать ее как работу социальных групп по структурному переустройству общества? Вроде бы никак.

Репутация психоанализа

Репутацию психоанализа укрепили мыслители Франкфуртской школы, главным образом Герберт Маркузе. Его идеи о подавлении желаний и возможности их освобождения оказали значительное влияние на радикальные движения 1960-х годов и на развитие критической теории. Маркузе рассматривал психоанализ как инструмент выявления скрытых механизмов власти, одновременно отмечая его склонность к адаптации к существующему порядку. Однако влияние Франкфуртской школы сегодня минимально.

В наши дни союз психоанализа и левых идей связан прежде всего с наследием Жака Лакана. Опираясь на работу Габриэля Тупинамбы "Желание психоанализа", вышедшую в 2021 году, попробуем разобраться в этом вопросе.

Желание и политический выбор

В этом эссе мы сфокусируемся не столько на идеях Жака Лакана, сколько на нынешнем состоянии лакановского психоанализа. Будучи практикующим психоаналитиком и левым мыслителем, Габриэль Тупинамба предлагает критику этого состояния. Он говорит, что "желание психоанализа" — это желание принять участие в историческом процессе, при этом психоанализ содержит в себе идеологию, остающуюся для него незамеченной. И фактически, стал союзником экономически реакционных политических сил. Сперва коснемся второй проблемы.

Тупинамба приводит пример: в 2017 году Школа Фрейдова Дела (ШФД) во Франции выступила против кандидатуры Марин Ле Пен на президентских выборах. В этой кампании утверждалось, что защита психоанализа подразумевает защиту неолиберального кандидата Эммануэля Макрона. Таким образом, крупнейшая и влиятельнейшая лакановская институция в мире прямо противопоставила себя левому кандидату Жан-Люку Меланшону.

Славой Жижек в предисловии комментирует:
"Тупинамба бьет прямо в цель, когда указывает на подлинную причину мобилизации против Ле Пен: она была призвана скрыть тот факт, что в случае победы Ле Пен для психоаналитического бизнеса ничто бы не изменилось. Мобилизация Миллера под маской антифашистского сопротивления была направлена против левых".

Жижек также вспоминает:
"В Австрии в 1934 году установилась 'мягкая' фашистская диктатура. Во время уличных столкновений и протестов социал-демократов психоаналитическая организация приказала своим членам воздерживаться от любой вовлеченности в борьбу и продолжать работать как ни в чем не бывало, хотя это предполагало молчаливое согласие с фашистской диктатурой".

Вернемся к Тупинамбе. Зацепившись за события 2017 года, он утверждает, что они стали возможны из-за внутренних теоретических проблем лакановского психоанализа.

Монополия на Реальное

Реальное — это фундаментальная категория лакановской теории. С нами случается что-то плохое и травмирующее, и мы хотим это забыть. Часто мы это забываем, а иногда даже забываем, что забыли. Но этот опыт всё равно с нами случился. И он возвращается в нашу жизнь в виде чего-то совершенно другого. Он возвращается под маской, за ней прячется забытый опыт, и поэтому мы не можем о нем ничего сказать. Это и есть Реальное у Лакана. Его теория создала условия при которых эта логика с субъекта переносится на общество, и даже на человечество в целом.

Лакан не утверждал, что психоаналитикам следует поддерживать неолиберальных кандидатов, но центральные аспекты его учения- и Реальное, и "означающего" (о чем ниже), создали условия, при которых такая поддержка стала органичной.

Тупинамба пишет:

"Лаканисты пронизаны представлением, что психоанализ политичен сам по себе".

Иными словами, он уже несет в себе позитивную и преобразующую функцию, поэтому нет необходимости солидаризоваться с теми, кто стремится изменить общество.

"С одной стороны, аргумент состоит в том, что клиническая работа политична, — и в этом видно признание важности политических и социальных трансформаций. Но следом говорится, что всех остальных форм политической работы следует избегать, — ведь сама политика лишь пытается подшить, преодолеть или гармонизировать нашу основополагающую неудовлетворенность кореняющуюся в Реальном".

И еще — "предполагаемая монополия психоанализа на Реальное оказывается причиной, по которой он одновременно отвергает политическую практику и идентифицируется с ней".

Это двойное послание — существенный эффект лакановской теории. Он создает субъекта одновременно и политичного и аполитичного, который смотрит на политику с некоторым превосходством.

Тупинамба отмечает, что лакановский психоанализ очень комфортно ощущает себя в качестве верховного судьи и не позволяет другим дисциплинам ничему себя научить:
"Марксизм и прочие критические направления политического мышления могли бы существенно углубить нашу теорию. Однако мы, лаканисты, по большей части остаемся на позициях идеологической защиты, гласящей, что нам нечему учиться у этих направлений, и верим, что о 'Реальном' социальной жизни может говорить лишь психоанализ".

Социальные последствия

Тупинамба пишет:

"Нужно увидеть, что психоанализ не политичен сам по себе. Вместе с тем нужно признать, что с политической точки зрения психоанализ подвержен всем известным идеологическим, геополитическим и экономическим влияниям, организующим современный социальный мир".

Это ключевая идея. Следуя автору, можно сказать, что психоаналитическая теория могла бы обогатиться через обращение к социологии — например, к таким авторам, как Кристофер Лэш и Франс Фуреди, описывающим фактическое воздействие терапии на социальную действительность. Теория психоанализа всегда была чрезмерно сосредоточена на себе, оставляя за скобками социальную роль клиники.

Поразительно, что и Франкфуртская школа, и, увы, Тупинамба (хотя он ближе всех подбирается), не задают напрашивающихся вопросов: какого субъекта культивирует клинический опыт? Как он соотносится, например, с гражданскими добродетелями? С рыночной логикой? Эти вопросы были бы излишни при разговоре о практике, заявляющей себя как аполитичную, но в контексте психоанализа они уместны.

Наиболее реалистично предположить, что, поскольку лаканисты поддерживают неолиберализм, клиника психоанализа создает подобную модель личности. Тем более, что субъект формируется в рыночном обществе и перенимает его принципы и способы поведения. Психоанализ заявляет о себе как о союзнике левых, тогда вопрос — что именно не в теории, а в клинике, способствует критике этих по умолчанию принятых норм поведения и мнений? Ответа на это не существует.

Этот вопрос в более-менее мастшабной перспективе пока не ставился, вероятно, из-за априорного представления, что лакановский психоанализ политичен и освободителен сам по себе. На пагубные результаты этой убежденности автор неоднократно указывает. Это видит и Жижек, и достаривает за Лакана теорию нового означающего. Ниже мы это обсудим, а пока проясним внутренние теоретические аспекты.

Лакановская идеология

Один из главных тезисов Тупинамбы — лакановский психоанализ создал идеологию. Это понятие понимается в духе Луи Альтюссера:

"Чтобы превратить науку в идеологию, достаточно обобщить принцип за рамки подлежащего ему поля. Так, например, было в XIX веке, когда на фундаменте термодинамического концепта энергии было построено целое мировоззрение".

(Речь идет о механистическом взгляде на мир, когда энергия стала рассматриваться как универсальная субстанция, пронизывающая все аспекты природы. Вселенная воспринималась как большой механизм, подчиняющийся физическим законам.)

Подобным образом психоанализ вынес за пределы клиники принцип функционирования субъекта и тем самым стал идеологией.

Какой же принцип обобщил лакановский психоанализ? Принцип, согласно которому противоречия в дискурсе всегда указывают в сторону чего-то более фундаментального и реального, чем-то, о чем в нем говорится. Противоречия указывают на предельные основания дискурса.

Здесь, одновременно с идеологизацией, возникает связка лаканизма с марксизмом. Жан Миллер, ученик Лакана и председатель ШФД, в 1963 году написал:

''Нам известны два дискурса сверхдетерминации — марксизм и фрейдизм. Первый был освобожден Луи Альтюссером — освобожден от концепции общества как исторического субъекта. Второй — Жаком Лаканом, устранившим необходимость интерпретации индивида как субъекта психологического. Поэтому мы считаем, что сегодня существует реальная возможность объединения этих дискурсов и настаиваем, что дискурсы Маркса и Фрейда могут сообщаться друг с другом.''

Логика тут следующая. Альтюссер совершил в марксизме эпистемологический поворот — отделил его от практики и связанных с ней искажений, и это сделало марксизм описательной наукой. От этого изменилось понятие идеологии: раньше оно означало форму ложного сознания, а теперь идеология оказывается формой всех форм социальной реальности. Например, необходимость обучать детей детерминирует систему образования, а сверхдетерминирует ее капиталистическая система. Она сохраняет себя, в том числе через воспроизводство образования. Лакановский психоанализ соглашается, что симптом анализанта детерминирован проговоренной нехваткой — например, желанием выйти замуж, но при этом он сверхдетерминирован бессознательными содержаниями, и они — основная причина симптома. Симметрия между марксизмом и психоанализом оказывается очевидной.

Такая модель быстро привела к неравенству психоанализа и марксизма. Если марксизм говорит, что коренная причина в экономической системе, которую можно репрезентировать в понятиях, то психоанализ утверждает, что проблема еще глубже — в недостижимом Реальном. И говорить о нем может только психоанализ.

Эта модель была бы невозможна, если бы не учение Лакана об означающем. Тупинамба пишет:
"Логика означающего фундаментальна, поскольку стала формальной логикой для всех остальных сфер знания".

В начале 30-х годов Лакан обратился к структурной лингвистике Фердинанда де Соссюра и обнаружил, что его понятие "означающее" хорошо подходит для описания речи анализанта. В свободных ассоциациях он указывает не на внешнюю реальность, а артикулирует свою субъективность. Лакан обнаружил, что это происходит как раз через высказывание означающих — элементов языка, образующих смысл в связи с рядом сказанными словами, а не со значением слов в их словарном определении. И последовательная речь, и оговорки, противоречия, ругательства — все, что указывает на симптом, существует исключительно в языке. Оказывается, что и сознание, и бессознательное структурированы как язык.

Заимствовав у Соссюра означающее, Лакан связал его с теорией Реального. Теперь можно описывать язык любой научной дисциплины и социальной практики, указав, что он не нейтрален, а выражает нечто субъективное — симптом, о котором субъект не отдает себе отчет. Симптом, коренящийся в недостижимом Реальном, и с ним может работать только психоанализ. Связь лакановского психоанализа с политикой, в частности с левой, проходит по этой же модели. По Тупинамбе, это и есть лакановская идеология, которую он еще называет империализм означающего. Он сделал лакановский психоанализ самодовольной и стагнирующей дисциплиной.

"Психоаналитики унаследовали от Лакана привычку скрывать нерешенные проблемы под убежденностью, что не существует ничего, что бы не могла объяснить логика означающего. Мы назвали это идеологическое замыкание лакановского мышления фетишизмом означающего, и оно преграждает путь плодотворному развитию".

Надо сказать, что это идеологическое замыкание создает особую ауру вокруг интеллектуалов, связанных с лакановским психоанализом. Их дискурс не прост — "маленький объект а", "фаллическое означающее" и т. д. — эти понятия пьянят, заколдовывают и заставляют поверить, что у тех, кто выяснил их значения, хранятся ключи от последних тайн реальности. Это существенный идеологический эффект лакановского психоанализа, работающий на затемнение его социальных последствий.

Сцена анализа

Рассмотрим, что происходит на сеансе. Это покажет, как внутренние ограничения психоанализа препятствуют его развитию, особенно в контексте социологии и марксизма. Анализант приходит на сеанс с симптомом и заводит о нем речь, ширя круг ассоциаций и детализируя нюансы. При этом по-настоящему анализ начинается, когда выясняется скрытая польза симптома. Она заключается прежде всего в том, что симптом поддерживает отношения субъекта с его желанием. Польза выявляется, когда аналитик через вопрос указывает анализанту на противоречия в его речи. Понимание пользы, скрытой за симптомом, начинает менять его смысл и статус, но это образует следующий симптом или даже сеть мини-симптомов. Симптомы рассеиваются ценой возникновения новых. Они высказываются в речи, она стремится быть последовательной, но ловится на противоречии, и в его зиянии снова возникает скрытая польза симптома.

Пиком анализа становится "прохождение через фантазм". Вся речь анализанта вращается вокруг недостижимого Реального — центра субъектности. Эту область невозможно символизировать, но можно пережить опыт ее присутствия, выяснив, как она дает о себе знать внутри речи. Это и есть прохождение через фантазм, оно может стать завершением анализа и предельным приближением к истине своего желания.

В такой логике социальные проблемы игнорируются, ведь означающее говорит прежде всего о субъективности, а не о внешней реальности. О чем бы анализант ни говорил, это всегда будет способом скрыться от Реального его желания, поэтому все им сказанное заключается в кавычки. Словом, едва ли будет преувеличением сказать, что внутренние условия анализа способствуют конформизму и деполитизации, то есть тому, что порождает терапевтическая культура. Лакановский психоанализ и поп-психология на уровне теории очень разные, а на уровне социальных последствий предельно сближаются. (подробно об этимх последствия эссе ''Терапевтическое общество и его враги'').

Приведу цитату из Алена Бадью:

Всякий, чья символическая организация отравлена первичным конфликтом, стоящим на пути его становления Субъектом, разумеется, прав, ложась на кушетку аналитика. Однако очень часто это оказывается следствием нашей лени, нехватки аппетита к любой истине, депрессивной меланхолии, вызванной нашей политической трусостью, и невротической беспомощности, в которую нас погружает омерзительное принятие мира таким, каков он есть. Всё это вынуждает нас использовать сложные названия для классификации наших настроений: маниакально-депрессивный психоз, тревожный невроз, паранойя, истерия, фобия, обсессивный невроз, синдром покинутости, клиническая депрессия, психастения и т. д. Чем не научная панорама современного стыда?

Бадью говорит, что психоанализ и терапевтическая культура в целом наделяют медицинскими понятиями отсутствие добродетелей, закрывая возможность осознать это отсутствие, и закрепляют его на уровне авторитетного института.

Это что касается критики терапевтического субъекта. Однако, вместе с тем, он пребывает в состоянии экономической зависимости, связанной с анализом. Тупинамба пишет:
"Игнорирование экономических условий анализантов и аналитиков, для которых остро стоят вопросы оплаты и условий труда, — большая проблема. Вытекающая из неё трудность — осознание психоанализа как обычной рыночной услуги со всеми её следствиями. К сожалению, обе не воспринимаются как проблемы. Напротив, в них странным образом усматривают доказательство подрывного статуса психоанализа и его непосредственного политического вклада. Таким образом не остаётся места для реальной политической вовлечённости".

Как мы видим, Тупинамба пишет об этом с досадой. Он признаёт, что психоанализ безосновательно самонадеян относительно своей политической роли и при этом не способен проблематизировать экономический аспект.

Политический активизм и симптом

Что делать с большинством поставленных проблем, Тупинамба не говорит, но в начале книги роняет фразу:
"Задаться вопросом об исторических пределах психоанализа мне помог не анализ, а нечто иное — политический активизм". К сожалению, он не делится своим опытом, а было бы очень интересно узнать: как политический активизм воздействует на симптом? Ведь в другом месте он пишет, что в жизни происходит то же, что и в анализе: события, случайности, непредвиденные обстоятельства смещают наши представления, переформулируют желания, обессмысливают то, что казалось важным. В анализе это представлено в сгущённом, форсированном и символическом виде, а в жизни — рассеяно. Но есть существенное отличие: реакции на события часто этически окрашены. В анализе — не так.

Цинизм и новое означающее

Тупинамба пишет:
"Наша клиника Реального, избегая любых нормативных утверждений, даже в отношении мышления, оставляет нас с циничными результатами".

Получается, ориентация на Реальное провоцирует цинизм, ведь утверждения о добре и зле — это сфера Господствующего Означающего, того, что структурирует символическую систему субъекта и фильтрует его желания. Когда субъект их высказывает, например, комментируя политику, он скрыто от самого себя наслаждается одобрением некой фантазмической инстанции. Тут он особенно избегает Реального своего желания, поэтому утверждения о добре и зле особенно закавычиваются. У аналитика здесь будет особенно выразительный покер-фейс. Этот подход чреват цинизмом в фактическом своём воздействии на анализанта.

На макроуровне это ещё заметнее. Выше было сказано, что лакановский психоанализ институционально выступает за статус-кво в политике и на теоретическом уровне не позволяет никому себя научить. Разве это не позиция циника? Он не вовлекается в активность и свысока смотрит на теории, считая, что уже всё понял про этот мир и лишён иллюзий. Для него подобные вещи — очередная неудача, самонадеянно не сознающая себя.

Жак Лакан видел эту проблему и в разных текстах пунктирно наметил идею "нового означающего". Тупинамба цепляется за неё и цитирует Жижека:
"Что, если задачей аналитика становится не ослабление влияния господствующего означающего, но, напротив, конструирование/предложение/установка новых господствующих означающих? Не таким ли образом мы должны (или, по крайней мере, можем) читать лакановское «к новому означающему»?"

Далее Тупинамба комментирует:
"Он предлагает нам читать туманное лакановское указание «к новому означающему» с акцентом на слове «новое». Жижек утверждает, что лаканистам пора научиться буквально создавать новые знаки отличия, одновременно трансформируя собственные сообщества и место психоанализа в культуре и политике. Тут с Жижеком не поспоришь — это действительно был бы значимый результат".

Лакан не создал законченную теорию новых означающих. Но Жижек пытается её достроить и пишет, что "коммунизм" когда-то стал новым означающим, переопределяющим символическую систему. В его модели новые означающие должны стать способом символизации коллективной жизни, осуществляемым изнутри анализа. Эти означающие отражали бы ценности, такие как солидарность или альтруизм, но при этом избегали бы их фиксации как догматических норм, оставаясь открытыми к переосмыслению.

По Жижеку аналитик — это политический активист. Он должен разрушать иллюзии субъекта и при этом создавать платформу для новых означающих. Предлагать субъективные и коллективные проекты, ориентированные на свободу, но избегать насильственной универсализации. Примерно так выглядит позиция Жижека. Тупинамба вскользь упоминает его проект, но сам идею новых означающих не развивает. Его позиция подёрнута пессимизмом:
"Лакановский психоанализ не располагает теоретическими ресурсами для учреждения новых означающих. Если бы это сегодня и произошло, то лишь в опоре на его текущую негласную политику и в подкрепление его скрытых идеологем".

Тем не менее, трансформация сцены анализа в сторону чего-то утвердительного, способного противостоять его собственным циничным эффектам, остаётся основным заданием книги Тупинамбы.

Выводы

Психоанализ воспринимается как союзник прогрессивных идей, ибо помогает разобраться в желаниях и снять родительские табу. Однако в клинической практике он поддерживает логику цинизма и индивидуализма рыночного общества, оставаясь далёким от основных левых ценностей — солидарности, антикапитализма и альтруизма. При этом заставляет верить, что с ними связан. Главным образом потому что левые мыслители обильно используют психоанализ в своих исследованиях, и это создает ощущение, что клиника тоже левая и прогрессивная. Следующий момент.

Учение Лакана стало настолько замкнутым и уверенным в своей уникальности и универсальности, что игнорирует другие области, такие как социология. Оно строится вокруг идеи объяснения всего через символическое означающее, теряя связь с политическими и экономическими структурами.

Психоаналитические сессии сводят проблемы к симптомам, тем самым игнорируя влияние общества и политики. Это укрепляет конформизм, культивируя личность, удобную для неолиберального порядка. Трансформация психоанализа и самоосознание его зависимости от влияний рынка и политики остаются открытой перспективой.