Create post
Poetry

Когда и сказать нельзя

Поэт не обязан и не может понимать и осознавать всë то, что ему показывают. Он может об этом только говорить «языками ангельскими», как апостолы, которые вещали волю Бога, минуя человеческое понимание. Тогда получается встреча двух вестников: «Ты — тот, кто должен испытать бессловесную муку. Я — тот (та), кто расскажет…».

Екатерина Садур «Привилегия касты»

фото Татьяны Крыловой
фото Татьяны Крыловой

Вообще, если использовать рациональный, или даже научный подход, следует взять и все 67 стихотворений разложить по кучкам. И структурировать их по ключевым словам: упоминаниям света, цвета, неба, появления «его/еë», посмотреть, в какой трети сборника происходит катарсис и происходит ли он, посчитать аллюзии, аллитерации…

Зачем я это пишу, я же так не делал. Потому что поэзию даже самый искушëнный читатель понимает озарением, а авторский замысел схватывает интуитивно. Да, бывают и два-три толкования, но, говорят, тем интереснее. Интереснее кому? Олег Копылов в этой книге собирает очень хрупкий мир из виденного, видимого и прозреваемого. Что в этом подкупает? — мир свободный. Поэзия по определению свободна, но в воле автора задвинуть шторы, выключить свет и сделать черным-черно. Вызвать полицию, вызвать войну, вызвать смерть. Все стихи о смерти и о любви, было сказано. Олег Копылов оставил нас на улице, на скамейке у старого железнодорожного депо и вызвал птиц.

Птицы стали говорить…


Фюрдинанд — это область выше здешних…


На каком языке говорит? На птичьем. Куда зовëт, рассказывая, и зовëт ли? Это нам и предстоит узнать. И мы ходим в этом мире, сознавая, что он сад, понимая, что мы глина в этом саду, что в существующей перекличке птиц между небом и человеком нет главного. Питер Фогельзанг (ещë одна отсылка к садам — но уже мрачная и пугающая) предположительно художник и уж точно творец, пробуждающий память. Цвет — белый — «белому как свет столбу» — жизнь. Страна, где живут Человек и Птицы. Поднимаются к небу — как и положено — падают в яму. И возрождаются, преобразуясь. И появляется Она:


она дотрагивается до света

и пылинки плавают вокруг пальца


Она — мечта? Она пока не проявлена, но будьте уверены — проявится. Пытаясь войти в город — к ней, в эти таинственные сады по глиняным черепкам, проваливается в сон. И во сне — преодолев (что?), получив опыт сострадания — взмывает над городом, в котором Она, сады, птицы, глина…

И птицей становится и видит «иное небо»:


о чëм поëт вакуум

там, далеко?

чëрные, непреложные

нечеловеческие эскадрильи площадей.

непримиримые, неумирающие,

ледяные, ледяные… выйди, вылейся


И возвращаясь, преображëнный, помнит чувство иного мира, близость к саду, и круговорот, хоровод сна и яви продолжается. Случается разговор:


собеседник в терновой беседке

говорит

что ни в чем виноват


проникает вода и струится

и вы оба по горло в реке


капля крови дробится

дробится

на одном и родном языке

коллаж из первых страниц предисловия и послесловия книги
коллаж из первых страниц предисловия и послесловия книги

На «одном и родном языке» узнаëт, что для всех уготована весна:


И

остаются:


воздух.


движение льда.

весна.


И в попытке изменить жизнь проявляется человеческое, слишком человеческое…


а мы идем туда же,

где хор поет: «распни».


мы лучше, выше, краше,

чем страшные они.


а я иду на лыжах,

хоть лыж и не видать.


а хор поëт: «мы выше,

чем ваша благодать».


И открывается одно — единение с миром и смотришь снова, стремишься к небу. Город реальный проступает, пугает, а не страшно. Но память.


калачики — кирпичики — цветочки.

облупленные венчики

расточки.

в который век глядит твоя изнанка,

где каменная пляшет обезьянка,

где солнечные выжженные точки,

натруженные лагерные тачки

обломанная перьевая ручка

рисует возле речки

человечеков

нечаянна балетная заплачка

и солнечные плечики навечно.


Мир тварный, глиняный, черепичный можно верой преодолеть, возвращаются птицы с вестью о лете (смена времëн года — в начале была зима — это книга-круговорот, помним!) пересекаем мост и встречаем самое главное, центральное утверждение:


И сырая ртуть

И серая сныть

В любом предлоге сквозя

Обрекают грудь

На изъять-позабыть

Но вот разлюбить нельзя

Никогда ни за что нельзя разлюбить

Когда и сказать нельзя


И наступает ясность, ясность момента, ясность жизни, вокруг кружатся искры, цветы, свет, вино, звезда и (помните, я говорил, что Она проявится?) — Девочка в этом мире!


иней, иней, твои войска

над нами не властны, пока

маленькой девочки катит рука

солнечный шар за бока.


А дальше знаете что? Дальше происходит примирение с миром через любовь. А если такое происходит, то отменяется смерть. Вот о чëм эта книга.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About