Уже более десяти лет прошло с тех пор, как Сирасака Сабуро изучал дизайн мебели в нью-йоркском “Купер Юнион”, однако со времени возвращения в Японию желания открыть магазин у него не возникло. Вследствие своеобразного артистического темперамента ли, но современные мебельные тренды его не волновали, и он затворился в мастерской в Каминогэ, где создавал изящные и элегантные произведения искусства, совершенно не заботясь ни о чем ином.

Главным объектом интереса Сирасака, его Библией была книга 1754 года Gentleman and Cabinet-maker’s — продукт эпохи чиппендейла и шинуазри. Сделанная еще в Америке по мотивам этой книги кровать была разобрана, перевезена в Японию и стояла, словно алтарь, в глубине мастерской. Он бы не отдал кровать никому и ни за какие деньги. Для Сирасака она была даже важней, чем его молодая жена.

Изделия Сирасака отличались по вкусу от мебели Хида — немногие клиенты терпеливо ждали когда будет завершен даже самый простой стул — обязательно из красного канадского дерева, с обивкой из гусиного пуха и обтяжкой из китайского атласа — на красиво изогнутых ножках в виде кошачьих лапок — и в ту пору терпение проявлял Орихара Кохэй. Он выразил желание, чтобы выстроенный осенью особняк в Симода был весь обставлен мебелью, сделанной Сирасака. Обстановка была уже в целом готова, кроме невысокого комода, но он не злился и при малейшем поводе заводил машину и ехал в Сэтагая. Говорили, что недавно, когда Сирасака был в командировке, Орихара приезжал туда, чтобы поухаживать за его женой.

По всеобщему мнению, жена Сирасака, которую звали Мио, была красавицей и походила на кошку. Ходила она совершенно бесшумно и говорила мало. Большие глаза блестели, словно драгоценные камни, и когда она намеренно носила китайское платье, то ее талия невольно привлекала внимание. Мужчине средних лет она казалась очаровательной и напоминала в китайском платье то ли похищенную циркачами девочку, то ли цветочницу-проститутку, то ли один из соблазнительных цветков ночного Шанхая. Всем друзьям была известна дурная привычка Орихара класть глаз на чужое, и они считали, что лучше бы тот не преувеличивал силу денег.

Невозмутимый Сирасака не выказывал ни малейших следов ревности. Он, видимо, верил, что Орихара — не только богатый патрон, но и непревзойденный знаток искусства, обсуждал малейшие детали обстановки, от обоев до цвета ковра, будто надеясь превратить особняк в Симода в музей имени себя, и, когда Орихара приезжал в гости, постоянно задерживал его бесконечными историями о стажировке в Италии. Мио, надев подходящие сатиновые тапочки и склонив голову, разливала чай.

Ближе к Рождеству, когда сад у мастерской уже давно завял, и деревья стояли тихо, Орихаре позвонили и сказали, что нужный шкафчик — низкий, с резной полкой и одним ящиком — уже почти готов, так что можно приходить.

 — Да, простите, я решил немного перекрасить стены. В мастерской грязновато.

Сирасака проводил Орихару в мастерскую, которая вся была покрыта виниловой пленкой. Только сегодня над кроватью, его гордостью, был снят купол, и она тоже была замотана в пластик. Видимо, из–за покраски отопление было включено на полную, и в комнате было душно.

-- А чем вы сегодня занимались? — Орихара переодел тапочки, уселся на стул в стиле Мин и тревожно огляделся. — А жена ваша?

-- Пошла в мастерскую. Ручки для шкафчика никак не получаются. Скоро вернется. Налить чаю?

-- Нет, я сам.

Как всегда, когда Мио не было, Орихара пошел налить горячей воды из чайника. Сирасака с улыбкой, которая появлялась, когда он говорил о работе, заговорил о разных веселых планах.

 — Я сказал, что все уже почти готово, но я на самом деле опять задержался, потому что решил сделать небольшой рождественский подарок, отдельно сделать зеркало…

 — Зеркало? — удивленно воскликнул Орихара. — Правда, неужели? Я хотел у вас на самом деле его попросить, но мне было неловко, что я отнял столько вашего времени. Поэтому я и не говорил об этом.

 — Нет, что вы. Как вы бы ни думали, но комната без зеркала выглядела бы не совсем приглядно, а вы же, скажем так, любитель чистого рококо.

Глядя на то, как добродушно улыбается Сирасака, Орихара подумал, какой он простодушный. Он же художник, и я плачу ему деньги — само собой, с чего бы ему быть недобрым. Взгляд Орихара остановился на чашке в руках Сирасака, из которой шел пар. Орихара еще не дотрагивался до своего чая, и когда он подошел к кухоньке в мастерской, то почувствовал свежий запах медицинских трав.

 — Что это вы такое пьете?

 — Это? — Сирасака стеснительно улыбнулся.

 — Настой. Лютиковые травы настаивают час на пару, сливают воду, добавляют мед и варят пять минут.

 — И от чего помогает?

Вместо ответа Сирасака покраснел и внезапно показал левую ладонь:

 — Афродизиак. Для этого.

 — Ну, если вы стесняетесь…

Поставив кружку на стол, Сирасака вытер рот и сказал:

 — От сидячей работы я немного обессилел. А Мио еще молодая и в расцвете сил… Какая жалость.

 — И как, помогает? — Спросил Орихара, сглотнув слюну.

 — Помогает, конечно, так помогает, что не знаешь, что и делать.

 — Угу.

Увидев, как Орихара смотрит на оставшееся в чашке, Сирахара невольно рассмеялся и сказал:

 — Хотите? Еще осталось немного.

 — Да, налейте-ка в чашку.

Раз уж он пьет этот отвар и потом хватает Мио за бока, значит, у меня явно будет сил побольше. А может, если я его не выпью, то не смогу подобраться к Мио…

 — Очень уж сладкий!

Вернувшись с кухни и с опаской попробовав налитый из чайника кипящий отвар, Орихара решил, что он напоминает китайские лекарства, и выпил все конца.

 — Звучит иронично, но я не знаю, что и делать…

Сирасака, молча глядя, как Орихара облизывал губы, снова стеснительно улыбнулся:

 — Думаю, Мио еле терпит слабосильного мужа, еще и занятого работой. Если бы ты смог ее веселить время от времени, без иронии, я был бы тебе благодарен…

Орихара не мог не рассмеяться над репликой Сирасака, который оставался все так же невозмутим, но что-то не получилось. Его охватил страх, будто тело стало неметь.

 — Во рту пересохло, да? Ничего страшного, это в первый раз у всех бывает.

Сирасака почему-то поднялся и запер дверь. Орихаре казалось, будто это все происходит где-то очень далеко. Тоже думал о Мио, хм, — фигура Сирасака вдруг приобрела гибкость, то приближаясь, то отдаляясь…

 — Вставать нельзя! — воскликнул Сирасака. Он будто дрожал. Во рту страшно пересохло, и Орихара без остановки облизывал губы.

 — Уши еще в порядке? На самом деле среди этих настоек из лютиковых растений есть и яд, аконит. Одна ошибка в дозировке — и конец, но я обошелся чем-то еще… Ты понимаешь, я пил вовсе не китайское лекарство, а под медовым отваром было кое-что другое… — сказал Сирасака.

Орихара подумал, что Сирасака отравился и бредит, но смысл его слов был совсем другой.

 — Я угостил тебя плодами беладонны. Знаешь это растение? Atropa belladonna. Цветы богини смерти. Ты же любишь чистое рококо.

Слова Сирасака медленно доходили до ушей Орихары:

 — Настоящей беладонны, впрочем, мне раздобыть не удалось. Пришлось обойтись японской бешеницей, с тем же количеством яда. Ее так называют, потому что тот, кто ее выпьет, немного побесится перед смертью. “Сойдет с ума и будет видеть чертей”, написано в старых книгах, посмотрим, что будет с тобой.

Сирасака глубоко вздохнул.

-- Должен сказать тебе, я и не думал предлагать тебе Мио. Мне, впрочем, все равно, что делает моя жена. Но моя кровать, мое божественное ложе… Я не могу простить, когда кто-то ее оскверняет.

Сирасака театральным жестом указал на кровать в стиле чиппендейл, и уже изрядно вялый Орихара понял, что его так разозлило. На коже выступили пятна, зрачки расширились, и он закружился как безумный по мастерской, выплевывая кровь. Напоследок в нем даже проснулась благодарность к Сирасака, который дружелюбно закрыл все пленкой, чтобы его кровать осталась незапятнанной.