В доме “мужчины в коляске” раздался телефонный звонок. Говорила “белая женщина”.

-- Слышал о розарии Г*** в Тамагава? В мае его закроют навсегда.

-- Почему?

-- Он не нужен, на месте сделают площадку для автошколы. Нельзя это просто так оставить. Пойдем посмотрим?

Он промолчал.

-- Я заеду за тобой в три.

Звонок завершился. Мужчина снова обмяк в коляске.

Его страстный интерес к наружному наблюдению за розами исчез. Уж если он хочет, чтобы его зарыли в мрачном перегное, чтобы корни розы своевольно ласкали и наказывали его, то разве можно вести себя так, будто ты — высокомерный кормилец? Быть, как эти любители-садоводы, которые разбрасывают химические удобрения и давят пальцами паразитов, следят за солнечным светом и поливом, — нет, служба такого рода была неподходящей. Труды цветовода, который помещает им выведенные семена в суглинок, а затем высчитывает, сколько процентов криллиума должно быть в почве, чтобы они пустили корни; ученого, который, зарывшись в библиотеке и раскрыв тома книг, пытается проследить родословную от галльского шиповника и дамасской розы, или же, вооружившись в лаборатории микроскопом, пытается уловить тонкую разницу между пеларгонидином и цианидином… Сколько он о них ни думал, об этих странных трудах, они были настолько дикими, что вызывали дрожь!

Пусть в будущем их заменят высокотехнологичные андроиды с бесстрастными лицами, которые, поблескивая серебристым металлом конечностей, будут проводить эти операции, а люди же, достигнув определенного возраста, пройдут церемонию инициации — чтобы стать необходимой для роз пищей, голыми спустятся под землю — такую церемонию инициации представлял он.

Счастье ждать, затаив дыхание под землей, как гибко обовьется краешек корня огромной розы… Момент славы, свернуться, зажмурить глаза, прислушиваясь к неторопливым движениям этих щупалец, когда это тело понесет кару… Аристократ снизойдет до того, чтобы наказать своего низкого и подлого раба. Этот момент высшего блаженства, ведь до самого, до самого конца он будет хранить сознание и, уже наполовину разложившись, станет кормом…

После свободного путешествия вверх и вниз по зеленым лифтам сосудов и флоэм благодаря процессам корневого давления и транспирации те, кто воспевают только наружную красоту розы, покажутся идиотами. Если ему повезет достаточно, и по приказу цветка он, ставший клеткой, окажется на самой вершине розового стебля, как составной элемент лепестка, то это будет все равно, что, стоя на вершине небоскреба, смотреть, задрав голову, на бледный купол, на растянутую по небу световую пелену, на окутанную в оранжевые и желтые гало красоту… Это внутренность цветка. Каждый раз, когда солнечный свет будет сиять или бросать тени, он насладится ослепительной и ясной жизнью в цветке. И для этого надо лишь бросить свое бесполезное тело под землю и ждать, ждать развратных до наглости ласк темного корня…

TANTUS AMOR RADICORUM!

В интересе “белой женщины” к мужчине, который сидел в кресле-каталке и не мог встать на ноги, было нечто отчасти серьезное, отчасти сенсационное — и ему казалось, что она с жестокостью — но не без следа материнского инстинкта — выталкивала его в реальный мир. Он называл ее “белой женщиной” с ноткой раздражения по отношению к настойчивости и излишней заботливости, но в прозвище “мужчина в коляске” было больше критики с ее стороны. Эти слова высмеивали не несвободу его рук и ног, но несвободу мысли, а мужчине, который любил не внешность розы, не цветы, а корни, казалось, что его мысль свободнее всего, когда он один, управляясь с каталкой, находится в кабинете.

　 “Пежо” женщины приехал ровно в три. Она забрала не очень довольного мужчину, и они поехали. Машина свернула налево, на Тамагава-дори, и помчалась по набережной. Из–за воскресенья ли, нет, машин было мало. Вдалеке виднелся мост Дайсан-Кэйхин, и из–за рядов аллей с кипарисами казалось, что они едут не по Японии, а по какому-то маленькому городку где-то в Восточной Европе.

-- Вроде граница рядом.

-- Да? — ответила женщина. — Надо мчаться на полной скорости.

На миг им показалось, что рядом с машиной появились солдаты в военной форме с ружьями, которые бежали за ними, крича что-то на непонятном языке. Однако за мирным парком развлечений показался розарий Г*** .

　 Мужчина лишь мрачно нахмурился, когда оглядывал цветущие на огромном пространстве разноцветные розовые клумбы. Это лишь наружный пейзаж, не так ли? Ведь в темном кабинете не познаешь таинственную, не мирскую, внутреннюю суть розы. Если глядеть на эти красивые цветы, ничего, кроме внешности, не увидишь. Связь установится только тогда, когда он всецело посвятит себя их тайному ордену. Животным сначала следует понять, насколько они хуже и грязнее. Вульгарный человеческий глаз и нос не могут понять утонченной беседы, которую розы ведут при помощи запахов и красок. Животные останутся животными — может, если погрызть лепесток розы, как листик салата, можно будет понять хоть единое словечко…

Не замечая, что мужчина хотел вернуться домой, женщина переговорила со знакомым садовником и, обсудив с ним возможность вырыть несколько заранее заготовленных горшков, наконец позвала его.

 — Не будь букой. Я хотела тебе кое-что сегодня показать.

Он следовал за женщиной, которая носила голубой, обнажающий плечи креп и несла в руках кардиган, и чувствовал раздражение от того, что этот ясный майский сад был настолько обыденно красив. Если и поведение женщины, и нежный запах розового сада, если все это так приятно, то он лишь животное, маленький зверек, который только называется человеком. И прискорбным доказательством этого служило то, что розы были безумно красивы снаружи.

“Ля Франс”, чьи бледно-розовые до прозрачности тонкие лепестки напоминают венецианское стекло. Испускающий пряный аромат “Цыган” с толстыми оранжевыми лепестками. Этот запах, непредсказуемый убийца. Темно-алый ветер из зеленой листвы — “Ноктюрн”. Чуть старомодные огромные желтые соцветья “Санберста” и “Голден Рапчур”, подходящих заброшенному саду старинного замка. Они вянут под дождем, засыхают и коричневеют, но каждый из них будто рассказывает балладу. Мужчина знал, что женщина попросила садовника держать дистанцию и в то же время не отходить, но его это не волновало, и он грезил, останавливаясь рядом с “Персиан Йеллоу”, вдали, у “Шато Мельмедон” и перед “Сэм Мак-Греди”.

 — То, что я хотела показать, там, вдалеке, — вдруг прошептала женщина.

Они уже отошли на значительное расстояние от ворот сада, и случайных прохожих не было.

 — Вот. Другие цветы — ладно, но я не могу стерпеть, чтобы их уничтожили, и на их месте появилась асфальтовая площадка.

Он обернулся, и внезапно перед его глазами предстало огромное нечто. Гигантский цветочный куст, весь в белоснежных огнях.

 — Фрау Карл Друшки. Настоящая белая роза и не только, правда?

По-японски — “несравненная”. Перед мужчиной стоял цветок невиданной красоты, не просто выведенная в 1900 году Ламбертом роза, провозглашавшая начало нового века, но царица всех белых роз и всех старых, добрых времен. Из высоких корней тянулись гибкие, крепкие ветки, на них произрастали веточки поменьше. Мужчина удивился, может ли куст расти настолько буйно. Почему он один выглядел торжественно, словно целый лес, и был весь преисполнен неясной печали? Белизна цветков, чуть розоватых вначале цветения, слепила глаза, и невозможно было представить ничего подобного в мире. И тем не менее, эти цветы пели не о своей красоте и не о своем великолепии, но об элегическом отчаянии. Будто они хотели это сказать.

Белая могила.

Его озарило, и он сразу согласился. Эти огромные белые цветы — могила. Они знали, что в этом году настанет конец, и обрядились в погребальные одежды перед неминуемой смертью. Какому умнику могла прийти в голову мысль похоронить розы в мае, когда они цветут?

Женщина подозвала садовника, и тот бесшумно подошел к ней.

-- Быть не может, чтобы все эти розы смяли бульдозерами. Может, их можно куда-то перенести?

Загорелый садовник ответил с грустью в голосе.

-- Да, но корни такие большие, что их даже грузовиком не вывезешь.

Скорее всего, так и было. Мужчина снова оглядел сад, на который стала спускаться сумеречная тень. Все эти розы, которые цвели тут годами, будут вырваны, скошены и растоптаны за день по чьему-то приказу. Их жестоко срежут до самых дышащих под землей корней, аккуратно просеют и разровняют землю и зальют поверх бетоном. А если один корень каким-то чудом окажется под землей, то он прекратит дышать. После все эти многочисленные розы превратятся в воспоминания, закопанные призрачные руины среди асфальтового поля, по которому проведут различные полосы, выстроят похожую на стильное бунгало канцелярию и пустят выкрашенные в светлые цвета машинки. Как и обещают расклеенные рекламные плакаты, это будет яркая, просторная, пахнущая морским ветром автошкола, где будут собираться беззаботные, наивные молодые люди.

Тут же женщина спросила у садовника:

-- А вы не могли бы отрезать нам три цветка Фрау Карл Друшки? Вернемся домой и поставим. Нет, их надо обязательно куда-нибудь поставить.

Садовник мрачно ответил:

-- Могу хоть тридцать. Вы устроите ночью поминки.

Перед тем как уйти, мужчина еще раз поклонился царице роз. Если это белая могила, то и конец династии, и вся ее история скроются в ней.

Наступила ночь. Кабинет мужчины был украшен розами, которые стояли даже в ведерках для льда. Они с женщиной смотрели друг на друга и молчали. Под лампой цветы стали еще белее.

 — Помнишь историю об убийстве в автошколе, да? — с улыбкой сказала женщина. — Интересно, почему бы нам не сделать “выстрел из прошлого”? Давай-ка что-нибудь придумаем.

Они рисовали планы этого “выстрела из прошлого”, представляя, как следующей весной, в марте, или уже этой осенью, на берегу реки, там, где пахнет морем, какого-нибудь беззаботного ученика автошколы в ногу поразит выстрел из прошлого. И не только учеников, но и директора автошколы, и других людей поразят эти невидимые выстрелы. Мужчина представлял себе кабинет с закрытыми окнами и дверьми, кожаное кресло, в котором сидит невесть что возомнившее о себе существо, и как “выстрел из прошлого” — направленная в будущее месть розы — ранит его, но “белая женщина” была более прагматична.

-- Что они почувствуют, эти люди? Уж если нужен удар, то он должен быть нацелен на самых главных и состояться в день открытия площадки. Все равно они будут читать свои речи с искусственными белыми розами на груди. Что бы ты ни придумал, они не заметят. Если ты прицелишься и выстрелишь в розы на груди, они не отстанут. Надо, чтобы настоящие розы атаковали искусственные….

-- Целиться в грудь?

Он разволновался и хотел это сказать, но замолчал. Ночь, украшенная тремя десятками белых роз, подходила для того, чтобы строить планы убийства. “Белая женщина” почему-то надела высокие кожаные сапоги, которые подходили бы укротительнице львов с кожаным хлыстом, и по силе воли была несравненна с “мужчиной в коляске”.

-- Ты знаешь, как я стреляю по тарелочкам. Не знаю, смогу ли я найти хорошее ружье, но ловушку делать не хочется. До церемонии открытия я начну тренироваться в скоростной стрельбе. Чтобы с одного выстрела срубить этих тварей. Когда эти искусственные белые розы окрасятся в красный, меня схватят, пусть. Ружье и патроны --- явные, неопровержимые доказательства, меня сразу начнут судить, начнется шум. Но я буду отрицать свое преступление. Пока кто-то не поймет мотив. Пока кто-то не поймет, что я делаю это ради сирот Фрау Карл Друшки…

Да, пусть так, подумал он. Что не так в том, чтобы в качестве верного слуги в последний раз поклониться ее величеству? Ведь воскреснет “правление красоты”. А погибнет разве не одна роза? Придет время выйти из коляски, встать на ноги и пойти.

Молодые принц и принцесса, окруженные тремя десятками белых роз, молчали.

　　………………………………………………

-- То есть вот в чем дело. Они вдвоем путешествовали розовой ночью, — печально сказал директор “Сада сосланных роз”, когда завершил свой рассказ. Я же изначально хотел понять, почему “белая женщина” и “мужчина в коляске” вдвоем оказались здесь.

 — На самом деле розарий Г*** закрыли три года назад. Они вдвоем на самом деле принесли оружие на церемонию открытия. Под голубым зимним небом прозвучал только один выстрел, но они никого не ранили. Конечно, эти важные люди не поняли, что белые розы на их груди — знаки преступления, которого они не понимали. Никто и не осознал, что настоящие розы отомстили искусственным. Так что я не был удивлен, когда стала известна правда, и ужасный скандал сразу же замяли. Полиция даже не думала о покушении, лишь дали им статью за нелегальное хранение оружия и отправили к психиатру, тут они и встретились.

Конечно, это отличалось от другого безумия, которое бывает в мире. Одна путешествовала наружу, другой — внутрь себя, но этой розовой ночью они оказались в другом, нечеловеческом измерении в “Саду сосланных роз”. Я спросил:

 — А что с ними потом стало?

 — Они оба тут живут. И не расставались с тех пор.

Директор рассмеялся.

 — А с тридцатью сиротами Фрау Карл Друшки?

 — Конечно, живут с ними. Они вполне здоровые и цветут. Я вам покажу.

 — Пожалуйста.

Директор проводил меня в огромный великолепный розарий. Там словно полился цветной душ, и я оказался в галлюцинаторном трипе. Вы, конечно, уже знаете, что любовь мужчины к корням стала еще сильней, и он смог передать радость от их прикосновения и “белой женщине”.

В глубине розария пел белый хор осиротевших детей королевы. Они все великолепно вытянулись. Три десятка роз прижились и пустили корни. Я поочередно считал их. И, сколько я их ни считал, роз было тридцать.