Сибусава Тацухико (1928-1987) — японский писатель, эссеист и переводчик с французского. Автор японских переводов Жана Кокто и Маркиза де Сада и эссе, посвященных черной магии и демонологии. Рассказ «Повесть о лисьих чарах» вошел в сборник «Спящая химэ» 1983 года.

Когда в доме младшего начальника Левой гвардии стало известно, что его жена, госпожа из Северных покоев, разродилась лисенком, никто не знал, что и сказать. Рождение ребенка — событие радостное, да только вот как отнестись к такому случаю, всем было совершенно непонятно. Служанки, потупив взоры, как можно бесшумнее ступали по коридорам, стараясь держаться подальше от покоев, где лежала роженица. Они совершенно не знали, стоит ли поздравлять госпожу с новорожденным при встрече. Старая нянька, которая принимала младенца, совершенно растерялась, словно тут была и ее вина, и, сгорая от стыда, ночью сбежала из усадьбы через черный ход. Ей, видимо, не хватило храбрости предстать перед начальником. Сама же госпожа из Северных покоев, увидев рожденного ей маленького, покрытого густой шерстью зверька, лишь тихонько вскрикнула и упала в обморок.

Когда она, лежа ничком на постели, очнулась, то увидела прямо перед собой лицо мужа, который, нахмурившись, пристально смотрел на нее. Вид у него был самый беспощадный. Даже когда начальник гвардии скрещивал мечи с врагами в многочисленных битвах, он вряд ли был настолько суров, как сейчас, и госпожа, не выдержав гневного блеска его глаз, невольно зажмурилась. Зажмурившись, она крепилась из последних сил, надеясь, что ее сознание снова провалится в темную пустоту. Молчание продлилось некоторое время. Наконец откуда-то сверху донесся голос мужа, который словно бил по ушам. Его злые слова впивались в ее слух.

 — Жена! И отличилась же ты на славу! Ведь у нас, в роду Акамацу, от самих Мураками Гэндзи, за много веков никто и никогда не рожал чудовищ! Какой позор! Не вселился ли в тебя длиннохвостый оборотень, когда ты в день лошади второй луны ходила поклониться лисе в храм Фусими Инари? И не согрешила ли ты с ним ненароком?

Затем он обернулся к стоящему рядом заклинателю по имени Кэннэмбо, который возник будто из ниоткуда.

 — А вы что скажете? Не стесняйтесь, прошу вас.

Кэннэмбо будто ждал этого. Он пододвинулся поближе и, четко выговаривая каждое слово, чтобы слышала госпожа из северных покоев, начал:

— Не могу вам сказать, что отродясь таких чудес не бывало. В Китае, знаю, есть старая легенда о Бао Сы, любимице короля Юй-вана. Говорят, она родилась от придворной дамы, которая не сообщалась с мужчинами. Как-то раз в женские покои дворца пробралась черепаха, которая сочеталась с ней, и та понесла. А еще раньше, когда династия Ся уже была на исходе, в императорском саду появились два дракона и извергли пену из пастей. Пену эту сложили в шкатулку. Ее открыли уже во времена десятого императора Чжоу, Ли-вана. Она вылилась и стала черепахой, непростой, я вам скажу!

 — Только на горе Инари черепахи ведь не водятся. Да и Бао Сы явно не лисой родилась. Лучше скажите мне, как это женщина может разродиться лисенком?

Тон начальника был ехиден и неприятен, и Кэннэмбо, почесав в затылке, ответил:

 — Насколько я знаю, и у нас, и в Китае лисицы чаще всего оборачиваются женщинами, а чтобы лис стал мужчиной да еще и женщин в грех вводил — редкость необычайная. Но и такое, я вам скажу, бывает. Вот, в “Продолжении записок о поисках духов” говорится о человеке из царства У по имени Гучжань, который как-то раз пошел на охоту. Он взобрался на холм и услышал человеческий голос, который говорил: “А в этом-то году, увы, добычи совсем мало!” Гучжань позвал товарищей. А голос был из пещеры на склоне холма. Там лежал, свернувшись калачиком, старый лис. Перед ним был развернут свиток, и он что-то подсчитывал на лапах. Гучжань выпустил собак, и они лиса-то и загрызли. А в свертке были имена всех женщин, которые жили по соседству. Рядом с именами тех, кто согрешили с лисом, были красные кресты, а имен там было несколько сотен. И дочь Гучжаня тоже была в списке. Другими словами, не обрати он внимания вовремя — его дочь согрешила бы с лисом, а Гучжань ничего и не понял бы.

 — Но как эта лиса вводила в грех женщин? Да и знали ли они, что это лис?

 — Ну, таких деталей в книге нет, поэтому сразу ответить не могу, однако есть еще такая история…

Они вдвоем словно забыли о госпоже, которая лежала рядом, еле дыша, и горячо вели бессмысленный схоластический спор о том, как лисы совращали женщин.

Следует сказать, что пять лет назад госпожа из Северных покоев родила прекрасного, словно жемчужину, мальчика. Ее звали Цукико, и она была из аристократического рода. Во времена поспокойней она могла бы стать и придворной дамой, и наложницей, а может быть, даже самой императрицей. Но из–за того, что она родилась в кровавую эпоху войн, ее семья была в стесненных обстоятельствах, поэтому только благодаря своей красоте она смогла выйти замуж за младшего начальника левой гвардии из влиятельной семьи сюго-даймё, подававшей большие надежды. Да и сам муж не уступал ей ни в чем — герой, который смог прославиться в смутные времена, когда считалось, что столичные военные подпадают под влияние изнеженной аристократии, — мужественности ему было не занимать. И сын этой пары был на редкость милым. Звали его Хосимару.

Пятилетнего Хосимару, наследника, отец берег, как зеницу ока. Конечно, если бы госпожа из Северных покоев сначала родила вместо него лисенка, разочарование военачальника и его злость были бы куда сильнее. Когда Хосимару только появился на свет, начальник гвардии сразу же появился у постели роженицы и, широко улыбаясь, повторял, что это “хорошее дело”. А сейчас он, глядя на изнуренную после родов жену, не мог не вспомнить события пятилетней давности, поэтому и саркастично заметил, что та “отличилась на славу”. И в то же время его злоба стала еще сильней. Теперь она обратилась на жену и на новорожденного.

Повернувшись к прислужнику, начальник гвардии сурово приказал:

 — Хорошо же… Раздробите меж двумя камнями голову этому чудовищу, а труп заройте в землю. Ему не жить!

О столь суровом приговоре сообщили жене начальника гвардии. Она выслушала это известие с отсутствующим выражением лица. Да, впрочем, и сил в измученной душе госпожи из Северных покоев совсем не оставалось. Хоть ее ребенка и хотели убить, она и слезинки не проронила, и не опечалилась. Умом она понимала, что этот покрытый мехом клубочек — ее дитя, но такого чувства у нее не было. Вдобавок, она знала, что муж ей не верит и подозревает ее в том, что она зачала от лисы, или что в нее вселился длиннохвостый оборотень. Ей было горько, что он сомневается в ее невинности, и бессознательно она понимала, что хуже всего будет, если кто-нибудь подумает, что она изменила мужу с каким-то чудовищем. Одна мысль об этом ранила ее гордость. Поэтому ее душа была совершенно истерзана.

Настала ночь.

Госпожа из Северных покоев долгое время ворочалась и только ближе к рассвету забылась в дреме. Но вдруг ей послышалось, что в соседней комнате плачет младенец. Прислушавшись, она разобрала бормотание старой няньки, которая мурлыкала под нос колыбельную. Неясное предчувствие сдавило ей грудь, и она, несмотря на слабость, все же поднялась с постели и вышла в коридор.

Отодвинув дверь, она увидела, что в соседней комнате, несмотря на ночь, горит свет, и несколько служанок, распустив волосы, сидят в кругу и клюют носами. В центре седовласая нянька аккуратно держала младенца, на котором была новая одежда. Кто-то ведь сшил их, эти одеяния из белого атласа, украшенные серебром, с алым воротником — такие роскошные одеяния. Из них выглядывала лисичка. Она надувала губки и моргала круглыми глазками. Из–за подола свисал толстенький, словно венчик для чая, золотистый хвост.

Держа дитя, нянька покачивалась туда-сюда и пела неслыханную колыбельную на странный мотив:

— Баю-бай, баю-бай,

лисонька-лиса с горы Фунаока,

коль заплачешь — съест собака,

а не заплачешь и уснешь,

что же станется с тобой,

с маслом лисоньку зажарят,

баю-бай!

Непонятно, подумала госпожа из Северных покоев, ведь лису уже наверняка убили и закопали в землю, как и приказал ее муж. Все, что происходило перед ней, казалось сном. Она увидела, что маленькие, точно зернышки, глаза лисички были наполнены слезами. Их взгляды встретились, и страх, словно удар тока, поразил госпожу. Она удивленно вскрикнула и упала на пол.

К ней подбежали служанки, но зрелище уже исчезло. Ведь приказ военачальника был исполнен, и лисенка уже не было на свете. Госпоже из северных покоев стало ясно, что это было видение.

Прошла неделя, потом еще одна, но госпожа из Северных покоев все не могла оправиться после родов и оставалась прикованной к постели. Целый день она лежала в сумрачной комнате, словно больная, то просыпалась, то засыпала — вела, в общем, ранее невообразимый образ жизни. Ей постоянно казалось, что вокруг нее бродят какие-то невидимые тени, и она не могла оставаться одна. Ночью она не гасила свет, и служанки поочередно дежурили у ее постели. Они, служанки, хоть и малейшего понятия не имели о кошмарах, которые преследовали госпожу, но что-то такое чувствовали и боялись оставаться в комнате.

Например, часто — днем ли, ночью, неважно — на висках госпожи выступал пот, и она, перепугавшись чего-то, вдруг громко кричала. Затем одна за другой вскрикивали служанки, будто курицы в курятнике. Казалось, что невидимые существа преследуют всех женщин в этой комнате.

Из–за затворничества у госпожи началась меланхолия, поэтому родственники посоветовали ей чаще бывать на улице. Весной, в третью луну следующего года, она надела шляпу-цубо и, взяв шестилетнего Хосимару за руку, отправилась в Арасияма вместе с несколькими спутниками. Ранее эта местность славилась своими осенними видами, но, когда бывший император Камэяма перевез туда вишни из Ёсино, оно стало известно и своими цветами. Вишня только еще зацвела, но небо было ясным, и весенние поля и реки блестели на солнце. Хосимару, который давно не гулял с матерью, крайне обрадовался. В тени деревьев он отпустил руку матери и со смехом начал бегать за служанками.

Теперь госпожа из Северных покоев осталась одна под цветущими вишнями. Ее радовало, что Хосимару резвился неподалеку, и она заулыбалась. Но все же в глубине ее души таилось какое-то неясное, будто навеянное цветами, предчувствие. Куда же делись Хосимару и служанки?

Беспокойство охватило ее. Тут она увидела старика-аристократа в шляпе эбоси и придворном костюме. Он, такой неподходящий к этому месту, направлялся к ней, слегка запинаясь. Госпожа из Северных покоев удивилась, узнав в нем отца.

 — Отец, вы хотели со мной встретиться здесь?

 — Да.

Он грозно посмотрел на дочь из–под шляпы:

 — Цукико! Я здесь, потому что должен тебе кое-что сказать.

 — Что же?

 — Не понимаю я тебя. Ты недавно родила лисенка. Это такой позор на семью, что и словами не высказать. Мне самому трудно и говорить об этом. Господин военачальник в ярости и даже сказал, что хочет разорвать с тобой супружеские клятвы. Не ждали мы такого, и я его понимаю. И никаких оправданий слышать я не хочу. Тебе бы следовало понимать, что твоя ошибка куда хуже простой супружеской неверности!

 — Но отец, это все ко мне не относится.

 — Что это ты говоришь? Не стыдно ли врать тебе, что ты родила чудовище, а от кого — не помнишь? Лисенок этот все докажет!

 — Но это не так, отец. Я совершенно ничего не помню.

 — Помнишь ли ты это или нет, Цукико, но доказательство есть доказательство. Не будь столь упрямой! Ты мало того, что запятнала честь семьи, так еще и решилась на это!

 — Да.

Она внезапно обессилела, и ее душу охватила тоска, словно расхотелось жить, и только смерть была единственным выходом. Она будто проваливалась в темноту. Цветы вишни блестели на весеннем солнце. На него набежала тучка, и пейзаж вмиг стал холодным и чуждым. Госпожа из Северных покоев увидела под деревом маленьких лисичек, которые пристально смотрели на нее.

Она, словно зачарованная, сделала несколько шагов и вдруг схватила себя руками за шею. Ей показалось, что это самый простой способ убить себя.

Лисички будто смеялись над ней:

 — Души сильней!

 — Души еще сильней!

Постепенно ее лицо наливалось кровью, но она не ослабляла хватку. Чем больше она давила, тем больше алело ее лицо, и на висках и лбу выступили капельки пота. Ее шляпа свалилась на землю. Госпожа из Северных покоев высунула язык и как волчок закружилась на месте. Дай, дай мне умереть, думала она.

Откуда-то к ней подбежал Хосимару и изумленно спросил:

— Мама, что ты делаешь?

И лисята под деревом, и фигура отца в шляпе, все это исчезло. Серебристые цветы вишни вновь заблестели на солнце, и покрытый мраком пейзаж снова стал нормальным. Вместе с Хосимару вернулись служанки и спутники, и они выглядели так, будто бы еще до конца не проснулись.

Видение. День за днем госпожу из Северных покоев преследовали видения. Не всегда они были такие страшные, как те, что напугали ее во время прогулки в Арасияма. Но ни разу ни в одном из них не было лисы. Впрочем, у нее этот зверь не вызывал ни страха, ни ненависти. На их место заступило чувство привязанности, чему сама госпожа удивилась. Она верила, что родила девочку, то есть самку, лисичку.

 — Что ж, пора идти на паломничество в святилище.

Как-то раз госпожа из Северных покоев взяла лисенка за лапу и направилась в святилище Имамия к северу от горы Фунаока. Праздник Ясураи давно закончился, думала она, людей в Мурасакино немного, и на ее паломничество со зверем никто и внимания не обратит. Святилище Имамия она выбрала, видимо, потому, что вспомнила, как нянька в колыбельной упомянула лисичку из Фунаока. Взяв лисенка за лапу, она вдруг испытала чувство восторга, которое было настолько сильным, что даже показалось ей подозрительным.

Да только когда она переступила порог святилища, ее восторг куда-то делся. То ли был какой-то праздник, то ли еще что, да только храм был полон жен городских купцов с дочерьми. У девочек были цветы в волосах и белая пудра на кончике носа. Они носили роскошные храмовые одеяния и держались за руки матерей, а если матери не было, бабушек. При одном взгляде на этих людей радость госпожи из Северных покоев пропала. По сравнению с ними, ее паломничество с лисенком выглядело комично и глупо. От стыда ей хотелось провалиться под землю. Спрятав лисичку в плаще, она собралась пройти мимо этих людей. С каменным видом она завернула мягкое тело лисенка в шелк и крепко-накрепко привязала его к себе. Еще крепче. Но она перестаралась. Когда она шла мимо людей, лисичка, выглядывающая из плаща, уже не дышала.

 — О господи, какой ужас! Да сколько же раз мне придется тебя убить!… — запричитала госпожа из Северных покоев. На полах ее плаща была свежая кровь.

Конечно, читатель волен подумать, что и этот эпизод был всего лишь видением госпожи. Да только автор не будет рад, если читатель не поверит, что кровь была настоящей.

У подножья горы Сёся в Бансю, где лениво катит воды река Юмэсаки, стоял особняк, где уединился начальник Левой гвардии. Госпожу из Северных покоев туда даже и не пускали. Несколько лет он, не заботясь ни о чьем мнении, провел, медитируя и занимаясь магией “самадхи”. Эта таинственная магия была связана с использованием “лисьих трубок” и поклонением богине Дакини. Падкий на все новое начальник гвардии сначала отнесся к этому как к эксцентричному хобби. У него уже была коллекция китайских чайных принадлежностей, но вскоре ему этот “мир вещей” наскучил, и под руководством Кэннэмбо, у которого были схожие интересы, он стал увлекаться метафизикой.

Я выше упомянул мир вещей и метафизику, но эти выражения, строго говоря, не совсем верные. Магия Дакини, она же магия Идзуна, вкратце говоря, не действует без лис с паранормальными способностями. Практикующие ее люди используют таких лис вместо волшебных предметов. Лисы в данном случае имеют такую же ценность, как и китайские чайные принадлежности. Изначально “лисьи трубки” представляют собой фигурки лис небольшого размера, с раздвоенными хвостами-трубами. По одной из версий, заклинатель разводит таких лис внутри бамбуковой трубки, вроде той, что используют для раздувания огня, поэтому их так назвали. Таких лис, как и чайные принадлежности, можно коллекционировать.

Однако младший начальник Левой гвардии в своем искусстве пользовался не “лисьими трубками”, а так называемыми “лисьими камнями”. Перед тем, как объяснить, что это такое, я расскажу, как ему довелось им завладеть.

Как-то летним вечером в особняк к начальнику гвардии заглянул странный мужчина в соломенной шляпе и плаще. Он представился плотником из Кицуки, что в Косю. Затем он вытащил из мешка большой кошель из оленьей шкуры и грубо бросил его к ногам начальника гвардии.

— Если тебе не по нраву придется вещица в кошеле, то завтра, ближе к вечеру, положи его у святилища Ототэндзя, что в храме Энгёдзи. А если она тебе понравится, то оставь себе, а в кошель положи пятьдесят рё золотого песка, да и оставь в том же месте, в тот же час. Выбирай, как тебе угодно. А когда выберешь, действуй, как пожелаешь.

Когда плотник ушел, начальник гвардии быстро развязал кошель и увидел там лисий камень размером с кулак. На следующий день он приказал слуге положить кошель с пятьюдесятью рё золотого песка в храме Энгёдзи на вершине горы Сёся. Он знал, что лисий камень ему пригодится.

Как написано у Киути Сэкитэя в “Истории корней и туч”, лисий камень “добывают из головы мертвой лисы”, но это не всегда так. Некоторые находили такие камни, забросив невод в реку, а другие — копая в горах. Однако считается, что этот камень обладает силой, которая позволяет лисам творить чудеса, и, скорее всего, он находится внутри зверя. Его можно сравнить с камнем навроде почечного, наполовину органической, наполовину минеральной субстанцией, которая образуется в теле животного. По одной версии, этот камень белый, как куриное яйцо, по другой — бледно-розовый. Говорят, что он твердый, но некоторые считают, что если его сжать, то на нем появляется вмятинка, которая исчезает, если убрать палец. Но чудеснее всего, что этот камень может светиться во тьме.

Он водрузил лисий камень на полку в своем кабинете, рядом с вазами и курильницами, и постоянно рассматривал его. Днем это был обычный камень, но ночью он светился и привлекал внимание своей красотой. Начальник гвардии был удивлен и не мог налюбоваться на него. Дней через пять к нему снова зашел плотник и дал совет иногда поливать лисий камень водой, а также ни в коем случае не выставлять его на солнечный свет, только под лунный. Камень вел себя словно живое существо, копившее в себе силы духов ночи.

　Начальник гвардии, как садовник, который ревностно выращивает бонсай, ухаживал за лисьим камнем. Следуя совету, он выставлял его под лунный свет и поливал водой, в общем, из кожи вон лез, чтобы его свет стал ярче. Когда он пел сутры или читал молитвы-дарани, то всегда ставил камень рядом, чтобы тот мог напитаться их энергией. Так прошло несколько лет, в течение которых они с камнем практически слились в одно целое. Никто кроме него и не знал, какие чудеса начальник гвардии смог сотворить благодаря камню и какие желания исполнить. А лисий камень, словно жадно впитывая его стремления и желания, светился ярким светом, будто полированный.

Да только как-то раз начальник гвардии допустил оплошность, и все его усилия пошли прахом. Вот как это случилось.

В особняке, который находился в Бансю, было запрещено появляться всем родственникам и членам семьи начальника, в особенности госпоже из Северных покоев, и только для сына, для любимого сына, он делал исключение, тайно приглашая его в гости. Может, он хотел вдохнуть в него дух эксцентричности и гордости, пока тот не вырос. Хосимару уже минуло восемь, и никто сладить с ним не мог, настолько он был непослушен. В столичном особняке он подкладывал лягушек в шаровары служанок и мазал их длинные волосы смолой, а еще он воровал у взрослых нужные вещи и радовался этому. Ничего удивительного, что, как только Хосимару увидел у отца в кабинете лисий камень, который лежал на маленьком столике, он схватил его и выбежал наружу.

Начальник гвардии переменился в лице, а Хосимару, уже в саду, прижал камень к глазу и смотрел на солнце, пытаясь понять, что там внутри. Отец завопил и, вырвав камень из рук мальчика, разъяренно ударил его по щеке. Такое случилось в первый раз. Хосимару заревел.

С тех пор лисий камень не светился даже по ночам. Он испускал тусклый желтый свет, как полумертвый светлячок, да и только. Как и предупреждал плотник, солнечный свет оказался для камня губителен. Обезумевший начальник гвардии поливал камень водой и выставлял его под лунный свет, но так и не смог вернуть его силу и отчаялся.

Вместо этого с помутневшим камнем стали происходить необыкновенные вещи. Ночью, когда начальник гвардии закрывал глаза, он слышал шум в соседней комнате, поначалу тихий, будто бы что-то варилось. Он проснулся, открыл дверь кабинета и понял, что шум доносится из камня, который стоял на столике. С каждым днем шум становился все громче, и наконец, когда в нем стали различимы похожие на человеческие слова, он перепугался. Это были какие-то варварские слова, какая-то непонятная тарабарщина, но, без сомнения, кто-то говорил. И речь становилась все яснее и яснее.

В европейской магии есть закон “обратного эффекта”. Когда один человек проклинает другого, то проклятие принимает форму флюида, направленного на кого-то. Однако, если защита у противника сильная, то проклятие не поражает цель, а витает в эфире, накапливая серьезную силу, и даже может поразить человека, который его наложил. Таков “обратный эффект”. Так и здесь, накопленная энергия лисьего камня из–за солнца “сбилась с пути” и поразила его обладателя.

В соседней комнате будто храпели незнакомые люди. Иногда слышались какие-то бессвязные слова. Слыша их, начальник гвардии не мог уснуть. Он не мог представить, что будет, если он куда-нибудь денет этот лисий камень. Да и не мог он его выкинуть просто так, эту вещь, накопившую в себе столь значительные силы. Кто знает, какие несчастья это бы принесло? Из–за неразумного поступка Хосимару оказавшийся в трудном положении начальник гвардии стал ненавидеть сына.

Следующей ночью камень внезапно заговорил. Начальник гвардии слушал его слова и бледнел.

 — Что, думаешь, что можешь спать спокойно? Но твой грех велик! Три года назад ты из–за этого камня отторг свою супругу. Лиса с горы Идзуна совратила твою жену. Она успешно родила лисенка, но ты, мстительно радуясь, приказал его жестоко убить! Твоя глупая ревность привела к этому!

С точки зрения современной психологии, голос лисьего камня можно считать голосом подсознания. Скорее всего, начальник гвардии подумывал наказать жену за действия, которые были слегка сомнительными и носили признаки измены, но настоящей изменой не считались. И когда его необоснованные подозрения вдруг воплотились в жизнь, он нашел повод, чтобы ее наказать. Такую логику понять сложно, но, скорее всего, начальник гвардии требовал от жены крайней верности. И только в нем зародилось малейшее подозрение в измене жены, своему желанию он противиться не смог.

Когда подозрения начальника стали реальностью, и госпожа из Северных покоев родила лисенка, он открыто смог наказать жену за измену и втайне этому обрадовался. Он считал ее плохой. Ведь сначала она дала повод для подозрений, а потом тот полностью подтвердился. Вот и получила по заслугам. Даже если бы она раскаялась, уже было поздно. Прямо он не говорил этого, но мысль его была такова. Видимо, невидимая лиса, которая совратила госпожу из Северных покоев, действовала по его тайному велению. И поэтому лисий камень говорил правду.

Нет, погодите. А что если я не только надеялся на измену жены, но, как сказал камень, ее в самом деле прокляли, и ее совратил лис? А вдруг она родила лисенка не потому, что я ее возненавидел, а, скорее, это было воздаяние? И такие спутанные мысли крутились в голове начальника гвардии.

Только подумав об этом, он внезапно обрадовался, словно лисий дух покинул его. До утра, не смыкая глаз, он читал молитву-дарани, а утром, с первыми лучами солнца, увидел, что камень, стоявший на столике, превратился в черный прах.

С тех пор, как в пятнадцать лет Хосимару прошел обряд взросления, у него уже было и новое имя, и новая прическа, и новая одежда, но, для удобства, мы будем продолжать звать его по-старому. Автору не лень придумывать новое, взрослое имя для героя, просто оно ему стало дорого, и избавляться от него сложно.

Крепкий в отца и в то же время красивый в мать Хосимару прямо высказывал нелюбовь к отцу. Он действовал вопреки начальнику гвардии, будто ему только одно это и доставляло удовольствие — постоянно нагло во всем ему перечить. И только чтобы позлить отца, он пару раз в год останавливался ночевать в особняке у матери, которая жила отдельно.

Госпожа из Северных покоев, чьи отношения с мужем испортились после рождения лисенка, уже больше десятка лет вела затворническую жизнь на заброшенном, поросшем травой севере столицы. Ее отдававшие неврозами видения исчезли. Хоть она и считалась старой, ей было лишь немногим больше тридцати, и даже когда до нее доносились слухи о том, что муж живет с молодой наложницей, особой ревности она и не чувствовала. Ее это даже не тревожило. Не то чтобы она не радовалась, когда сын навещал ее, но эти визиты для нее служили источником головной боли. Потому что каждый раз Хосимару обязательно исчезал с какой-нибудь из ее молоденьких служанок.

　 Он с детства очень любил дразнить служанок, а когда вырос, полюбил и забавляться над ними. Забавляться — это верное слово, ведь отцовская заносчивость и любовь к вещам отразились в сыне, и, скорее всего, поэтому они и не ладили. У Хосимару была странная склонность — пользуясь своей унаследованной от матери красотой, крушить без разбору все чистое, все невинное, все аккуратное, что было перед ним.

Когда отец стал явно показывать, что отдаляется от сына, действия Хосимару по отношению к служанкам в столичном особняке стали совсем уж неприглядными. Если бы дело ограничивалось только обольщением — такие дела легко скрыть от глаз людских. Нет, все стало плохо, когда ожоги и рубцы на их телах стали заметны человеческому взгляду. Когда они были одеты, то еще ничего, но, стоило им снять одежды, картина открывалась жуткая. Отец хмурился, но поделать ничего не мог.

Как-то раз осенней ночью, когда дул сильный ветер и шел дождь, всадник в шляпе и с факелом постучался в ворота особняка госпожи из Северных покоев. Это был Хосимару. Как обычно, он попросился переночевать.

Только в этот раз с ним рядом на седле была девушка в красной юбке-мо. Придворная дама или проститутка? Нет, судя по цвету юбки и белому, даже во тьме сиявшему кимоно, это была мико, жрица богов. Похитил ли он ее или соблазнил? Все равно ей предстояло стать жертвой похоти Хосимару.

　До этого дня Хосимару ни разу не приходил в дом к матери с женщиной. Знавшая о грубом поведении своего сына госпожа из Северных покоев, побледнев, прикусила губу. Снаружи ржали лошади, и слышались смех и шутки пьяных мужчин. Возможно, она думала не пустить его в дом.

　Однако за воротами послышался голос Хосимару.

 — Матушка! Прошу вас, откройте ворота! Со мной женщина, но никаких дел я с ней творить не буду. Она ранена, и я хотел бы ей помочь.

　Госпожа из Северных покоев открыла ворота. Мужчины, кроме одного прислужника, ушли. Хосимару неловко бросил женщину на циновки и, сняв промокшую шляпу, склонил голову перед матерью и указал на женщину:

— Ее руки и ноги были прибиты к кресту длинными гвоздями. Кто-то пытал ее, но мы спасли ей жизнь. Может быть, она умрет. Матушка, мы можем ей помочь или нет?

Лежавшая на татами женщина не шевелилась. Ее длинные, промокшие насквозь черные волосы спутались, одна прядь прилипла к лицу. К красивому лицу. Хотя оно и было красивым, в то же время это была абстрактная красота, без индивидуальности — лицо белое, как у куклы, ведь тоже можно назвать красивым. Может, из–за закрытых глаз казалось, что ее красота лишена человеческого. Кимоно было раскрыто, обнажив ее пухлую грудь. Юбка завернулась, и были видны икры, на которых красовались раны. На ладонях женщины тоже были круглые отверстия, из которых сочилась кровь, как и на ранах. От кровопотери она казалось истощенной.

Госпожа из Северных покоев сначала не поверила словам сына, но, увидев своими глазами, насколько тяжелым было состояние женщины, она не могла ей не помочь.

Ее перенесли в постель, и всю ночь госпожа из Северных покоев сидела рядом. Она промыла и перевязала раны, и кровь остановилась. Затем, из–за холода, она приказала внести очаг в комнату. Вскоре женщина раскрыла свои круглые и черные, похожие на зернышки, глаза, но не сказала ни единого слова госпоже, которая заботилась о ней, даже не поблагодарила ее. По ее телу пробегала какая-то неловкая и странная дрожь, и она пыталась свернуться в клубочек в подушках. Да и рост у нее был очень маленький. Она и не плакала, и не стонала, а всю ночь молчала, как немая, и госпожа из Северных покоев, глядя на нее, почувствовала нечто странное.

В соседних покоях было слышно, как спящий Хосимару ворочается в постели и иногда покашливает.

В спальне госпожи из Северных покоев стояла самая обычная ширма тонкой работы, в японском стиле. На ней был изображен какой-то праздник — танцующие и хлопающие в ладоши маленькие мужчины и женщины в конических шляпах. Госпожа из Северных покоев привыкла к ней, да только когда она сонно на нее посмотрела, увидела, что вместо лиц мужчин и женщин на ней вдруг появились лисьи мордочки. Она удивилась. Может, старая привычка. А может, очередное видение. С этой мыслью она вскоре заснула.

Наступило утро.

Лучи солнца озарили даже отдаленную спальню. Госпожа из Северных покоев вспомнила события прошлой ночи и снова взглянула на молодую женщину, которая лежала рядом с ней.

Но женщины не было. Нет, рядом вместо нее лежала лиса. С круглыми глазами, острой мордой, рыжим хвостом — настоящая лиса, которая, без сомнений, и была вчерашней женщиной. У нее были четыре лапы, перевязанные белой тканью. И ее выражение лица было таким же лишенным человечности, как и выражение лица у женщины ночью.

Госпожа из Северных покоев всматривалась в это лицо, и ей вспомнилось другое видение, которое случилось больше десяти лет назад. Ей стало казаться, не ее ли это дочь? Догадка становилась все убедительней и убедительней.

Нельзя ее отдавать в руки Хосимару. Ни в коем случае нельзя. Если отдать, то может случиться нечто страшное, думала госпожа из Северных покоев, но ее мысли были не только вызваны материнским страхом невольного кровосмешения. Скорее в ее сознании внезапно воскресли видения лис, которые случались с ней много лет назад.

Совершенно неосознанно госпожа из Северных покоев выпустила лису в осенние поля. Хосимару, который случайно зашел не туда, с расстроенным видом спросил:

 — Матушка, что вы наделали?

 — Я ее освободила.

 — Вот как. Но зачем вы ее выпустили?

Не дождавшись ее ответа, Хосимару сразу же бросился наружу с видом безумного, уже захваченного лисой.

　

На следующий день дождь уже закончился, и среди полей севера столицы, на которых росли осенние, покрытые росой цветы, Хосимару и женщина бесконечно обменивались ласками. Эта женщина казалась лисой госпоже из Северных покоев, но у Хосимару таких видений не было. Она сидела на траве, примяв своими худыми, как у девочки, ягодицами цветы хаги и оминаэси.

Хосимару, положив голову на ее красную юбку, вытянулся на земле. Она, смеясь, наклонялась к нему, будто пытаясь поцеловать. Немного времени спустя в ее рту появился небольшой бледно-зеленый камешек, и она переправила его в рот Хосимару. Затем она языком вернула камень к себе в рот. А потом снова переправила его в рот Хосимару. А затем вернула обратно. Так продолжалось очень долго, и эти действия доставляли неописуемое удовольствие. Каждый раз, когда камень оказывался во рту Хосимару, он чувствовал, как по его телу волной распространяется трепет. Ему, почти обезумевшему, уже казалось, что было бы неплохо умереть тут же.

Их рты то сближались, то отдалялись, и губы Хосимару все бледнели и бледнели, а его дыхание стал прерывистым. Губы женщины же становились все ярче и ярче, а ее щеки приятно зарозовели. Наконец, женщина проглотила камень, и бледный Хосимару умер. У опьяненной женщины из–за подола юбки мелькнул золотистый хвост.

Некоторое время спустя по полям севера столицы по направлению к Китаяма бежала с веселым лаем лисица. А в ее теле уже был маленький лисий камень.