Вчера (неожиданно довольно) не слишком внимательного читателя впечатлила одна небольшая подглава из «Эпохи Пустоты» Уотсона (Nothing, 2017, перевод Заваловой и Холмогоровой, к оригинальному тексту доступа нет), иначе достаточно ровном и в некоторой мере «проходном» чтиве. Глава 20, названная «Апокалипсис, Освенцим, отсутствие бога», подглава 3, названная «Быть евреем без бога: религия холокоста. Эстер Бенбасса».

Возможно, разобрав на цитаты, удастся обнаружить более конкретные причины впечатления:

"…для многих светских евреев…холокост, по словам Эстер Бенбасса, сама по себе стал ядром новой религии, точнее, некоего светсткого суррогата: религии без бога, однако «самодостаточной», со своими обрядами, церемониями, священниками, местами паломничества, современными мучениками, риторикой и одной-единственной заповедью: обязательством помнить."

Далее автор указывает на испытанное им лёгкое удивление перед таким выбором, поясняя, что «в Освенциме большинство составляли русские и польские военнопленные, в то время как в соседнем Биркенау за время войны было убито в газовых камерах от 1,1 до 1,6 миллиона человек, и 90% из них евреи.»

Конечно, таковой выбор можно было бы вполне объяснить либо спецификой расположения лагеря либо присутствием в рядах погибших неких определённых лиц — ни то, ни другое на данный момент не может быть, в моём случае, подтверждено фактами.

Далее, Питер Уотсон указывает на окончательную оформленность упомянутой религии к 1961 году, когда состоялся суд над Адольфом Эйхманом, и приобретением значительной мощи во время Шестидневной войны (Израиль vs Сирия-Ирак-Алжир-Египет-Иордания, 5-10 июня 1967 года): «Этот новый иудаизм, названный "иудаизмом холокоста и Искупления», возносит уничтожение евреев «на уровень события трансцендентного, искупительного, равновеликого созданию государства Израиль».

Автор продолжает тем, что указывает на «уникальность» и недескриптивность, неисторичность холокоста с этой точки зрения, приводя пример Исаака Дейчера, Эли Визеля и Теодора Адорно, указывающих, что «применительно к холокосту уместнее всего молчание, "покольку геноцид навеки останется за пределами человеческого понимания»; завершается же абзац довольно трагикомичной и просто-таки разверстой для интерпретации цитатой, вероятно, одного из вышеупомянутых либо Эстер Бенбасса: «Согласно традиционному иудейскому богословию, пути Господни неисповедимы. Теперь неисповедимы и пути Освенцима».

Далее Питером Уотсоном описываются предсказуемые следствия устроения культового отношения к пережитым страданиям (и пережитому низложению достоинства): люди, проникаясь «религией абсолютно исключительного события», называют произведения о геноциде священными текстами, а некоторые работы о холокосте приравнивает к лучшим из библейских текстов. Заключительная цитата Эстер Бенбасса: «превратившись в универсальную религию с простым и легко доступным месседжем, память о геноциде, как ни парадоксально, деуниверсализирует евреев, отдаляет их от других страдающих и всё более и более запирает их в их собственной боли».

В первую очередь, и прошу прощения за цинизм, кому это выгодно — помнить? Индивидуальный вред в этом случае очевиден и примеры можно приводить бесконечно, как из числа знакомых и родственников, так из истории и литературы. Почему же при наличии внушительного частного опыта — в отношении социального делается исключение? И стоит ли удивляться, если у «сторонних наблюдателей» возникает вопрос о возможной «пользе», извлекаемой из организации культуры общества с акцентом на «Памяти о…», теми, кто принципиально избегает воспоминаний и не проявляет склонности к принятию ответственности за уникальность и ценность воспоминаний как опыта?

Если заглянуть буквально в начало следующей подглавы, названной «Рукотворный Апокалипсис. Джим Гаррисон», то можно обнаружить этого самого Джима полагающего, что «все ужасы войны 1939-1945 годов, включая и холокост…были лишь прелюдией к Хиросиме и Нагасаки», и далее: «Место антиеврейского фанатизма немцев занял антикоммунистический фанатизм Запада в целом». Можно смело предполагать, что в этом русле раскрывается и дальнейшие «анти-настроения», и стоит ли самоуверенно отметать предположение, что по мере сменяющихся по мере восходящего движения Цивилизации (Её «карьерного роста») ступеней ненависти и отрицания, часть подлежавшего угнетению и истреблению предпочитает не адаптироваться под растущий в Неизвестное мир, а придерживаться одного из предлагаемых этим миром ярлыков?

Память — одна из главных опасностей, стоящих как перед человеком, так и перед любого масштаба и направленности общностями лиц. Манипулирование памятью приводит к преумножению (амитотически) «эйхманов», служащих регуляторами (не грех обратиться даже и к Стивену Кингу) контролируемой эдакими мнемофагами среды. А «эйхманам», возвращаясь на минутку к Ханне Арендт, " не надо было слушать «голос совести»,… и не потому что совести. не было, а потому что она говорила «респектабельным» голосом, голосом окружающего. респектабельного общества".

Без сомнения, сложившемуся, сейсмически-тревожному впечатлению способствовала знакомство с «Банальностью зла» весной прошлого года, как и предшествующие подглавы of Nothing, в которых рассматривается (опять же, поверхностно, без «включения» в проблему) сорта отношения ортодоксальных иудеев к геноциду, как аспекту «Промысла», а к Адольфу Гитлеру, как «ставленнику Божьему» — но с сознанием этого поле охвата рассуждения становится слишком широким даже для Льва.