24 октября 2022-го

На Activatica вышла любопытная статья, где рассказывается, как российские силовики буквально разгромили анархическое движение и обездвижили его сторонников.

Авторы отсылаются и к акциям Черного Блока, и к акциям Автонома, и к уличной борьбе с фашизмом, и к прочим активностям анархистам в начале-середине нулевых. Поводом для написания этой статьи стали разгром некогда крупной анархической организации «Народная Самооборона» (организация признана террористической в РФ), дело «Сети» (организация признана террористической в РФ), преследования по кейсу Михаила Жлобицкого (также признан террористом в РФ), тюменское дело, дело канских подростков, дело Азата Мифтахова и другие прецеденты, которые, так или иначе, связаны с анархо-активистами или сочувствующими анархизму. Казалось бы, что на фоне того, что происходило в России и того, как анархисты репрезентировали себя в политическом пространстве страны, сегодняшнее положение дел кажется катастрофическим: сейчас можно сесть в тюрьму, если просто чихнешь как-то неправильно. По крайней мере, нас активно пытаются в этом убедить.

Я совершенно не согласна с тем, что анархизм в России разгромлен. Он измотан репрессиями, но именно тот факт, что в России есть еще, кого репрессировать, говорит о том, что у анархистов имеется огромная база сторонников. Точечные репрессии служат своего рода деморализующим фактором, который подхватывается либеральными СМИ и тиражируется, мол, опасно быть анархистом, опасно выступать против власти в авторитарной диктатуре, посадят, убьют, запытают!

Здесь я хочу обратиться к своему эссе «Чего бояться?» и, собственно, тексту того человека, который меня вдохновил на написание этой заметки. Ведь чтоб понимать, почему я не считаю анархическое движение в России уничтоженным, стоит посмотреть на ситуацию в разрезе, со стороны собственно репрессированных и со стороны потенциально репрессированных.

Рассуждая о том, почему на самом деле преследования и преодоление этих преследований анархистами есть показатель силы, а не слабости движения, я пишу:

«Сидеть в тюрьме в фашистском государстве, будучи при этом антифашистом — это, наверное, даже почётно. Во-первых, это даёт понять, что ты представляешь для этого государства угрозу, и оно действительно готово тратить деньги на то, чтобы преследовать лично тебя, а, во-вторых, это в какой-то степени снимает с тебя грех тех деяний, которое это государство совершило от твоего имени. В самом деле, насколько может быть почётно для подлинного антифашиста узнать, что страна, которую уже на международном уровне признают страной-террористом, готова закинуть его в тюрьму по какой-нибудь тяжкой статье. Видимо, есть все основания полагать, что если государство-террорист может в целом законопослушного гражданина поместить в тюрьму просто из–за принадлежности к «идеологически враждебной группе», то этот законопослушный гражданин — самый настоящий антитеррорист. Фашистское российское государство не допускает существование тех, кто способен оказать ему отпор даже на таком уровне — уровне взглядов и убеждений, ведь в самом деле, что для России опасно? Только крамольные, революционные, подлинно антифашистские мысли, поступки и слова. Это элемент признания».

Нужно понимать, что сила бывает внешняя, а бывает внутренняя. Сила, о которой пишут либеральные СМИ, когда говорят о разгроме анархистов, внешняя: это наши легальные структуры и внешние взаимодействия с миром. Но сила есть и внутренняя: это наша сила товарищеской солидарности между анархистами, а также сила отдельных сторонников, которые оказались в тисках государства. Когда репрессированный анархист осознает, что он попал в тюрьму не потому, что совершил какое-то общественно опасное деяние, а во многом из–за своей политической позиции, он осознает своё превосходство над отчуждающей и подавляющей его машиной государства.

Да, некоторые активисты действительно ломаются под пытками и могут сдать своих товарищей, некоторые товарищи могут выпасть из движения по освобождению из тюрьмы, но обычно анархисты стремятся поддерживать своих братьев узами солидарности, помогают им не терять связь с движением, помогают им обрести внутреннюю свободу. Именно наша внутренняя свобода сильнее всех внешних экстерналий, и она перевешивает все репрессии, какими чудовищными они бы ни были. Наша внутренняя свобода, наши узы солидарности компенсируют наш якобы видимый разгром. И хотя мы можем сильно расходиться по ряду вопросов относительно того, по какой тактике нам действовать и с кем взаимодействовать, мы зачастую поддерживаем всякого анархиста, который попал в лапы государственных террористов.

Анархизм действительно ослабевает от репрессий, но репрессии открывают анархистам новый потенциал действия. Чтоб понимать, что это за потенциал, я хочу привести слова моего товарища Дениса Козака, которого репрессивная машина российского правосудия хотела закатать в застенки за комментарии в социальных сетях… и не дотянулась.

«Каждый из вас сталкивался с таким понятием, как «ненависть». Ненависть для угнетенных — и есть их оружие, их вера в справедливый мир — в мир без угнетения и дискриминации, в мир без капиталистических свиней и их приспособленцев. И когда нас в очередной раз задержат «стражи закона», они не поймут главного: именно они (товарищи из ФСБ) рождают в людях ненависть, они — и есть те индивиды, благодаря которым и происходят «хлопки», благодаря которым их ненавидят. Они делают вид, что ничего не происходит, но это не так. Они объявили народу войну, мы — его представители — приняли её.

Как бы не были сильны репрессии, мы всё равно останемся до последнего верными идеалам социальной революции, мы всё равно будем хранить, защищать и передавать грядущему поколению память и традиции наших великих предшественников, которые решили умереть стоя, нежели жить на коленях. И никакие подвалы с ФСБ нас не сломят, никакие ублюдки в погонах не в силах нас «перековать». То, во что мы верим — в завтрашний день — мы унёсём в могилу.

Все мы должны вспомнить, что ненависть всегда будет громче страха, а свобода сильнее тирании. Мы должны не просто гордиться героическим прошлым анархистского движения, но и освещать молодым сердцам беспросветную мглу российской действительности, направлять их на борьбу с этой мглой. Из могил героев нам требуется взять силу и воодушевление. Нам должно быть противно чувствовать, что на миллион рабов — один воин. Вспомни наших героев, товарищ. И вспоминая их, никогда не смей говорить: «Лучше бы молчали — тогда бы сохранили свободу и жизнь». Не смей так даже думать. И не смей молчать.

Освободительной борьбы, которую мы хотим, еще нет, но мы можем для начала создать ее в нашей душе. Для этого нам и требуется реванш. Реванш против современной капиталистической системы, реванш против власть имущих и прочих паразитов, которые отняли у нас самое главное — свободу и справедливость. Но у нас всё равно останется то, что невозможно отнять — у нас останется идея. И за эту идею, которая уже освящена в борьбе кровью лучших сыновей революции и опалена огнем фанатического пристрастия, с радостью пойдем в бой, пойдем на муки или смерть, к победе и к славе или в забвение.

Мы уже есть, и ничто в мире не сможет нас остановить. И мы будем, и никто не в состоянии нам возразить. Мы неизвестны, но нас узнают, нас убивают, но мы не умираем. Нас считают мертвыми, но вот мы живем. И будем жить вечно!

Помни, товарищ: верь в свою святую цель, в свою великую правду. И я надеюсь, что каждый из вас, кто это прочитал, уверен и осознает свое высокое предназначение, имя которому — революция. И помни, товарищ, всегда говори себе: «Я не хочу быть рабом. Я не хочу, чтобы были рабы». И помни, за что и за кого ты борешься».

Денис правильно пишет о том, что система сама роет себе могилу. Да, она может посадить одного анархиста, двух, трех, десятерых. Но анархисты не сделаны из песка, они сделаны из глины: их обжигают, и они крепнут еще сильнее. На место одного репрессированного товарища в движение приходит двое, двое тех, кто возмущен вопиющей несправедливостью государственного кривосудия. Общество замолкает с каждой попыткой затянуть гайки, но потом процесс начинает работать в обратном направлении, и каждый новый виток ограничений и подавления приводит к радикализации общества: все меньше людей видят в будущем перспективы, издержки за любое незначительное действие становятся слишком высокими, а потому между действием радикальным и нерадикальным все чаще выбирается радикальное. Здесь мы можем вспомнить недавнее происшествие, инициатором которого стал Руслан Зинин. Он попытался убить военкома, потому что осознал, что издержки от его тюремного заключения ниже, чем загубленные жизни его друзей, некоторых его соотечественников, украинских граждан. Одна смерть государственного палача и восемь грядущих лет заключения для партизана дешевле, чем сотни и тысячи возможных смертей невинных граждан или пятнадцати лет за дезертирство, а то и двадцати — за коллаборационизм.

И хотя Зинин не является анархистом, анархисты (подпольные, такие как БОАК, и полуподпольные, такие как Автономное Действие) оказали ему поддержку. Потому что то, что совершил этот человек, сообразуется с анархическим принципом самоотверженной борьбы против тирании и господства.

И таких «по духу анархистов» становится с каждым днем все больше. Мы не испытываем теперь удивления, когда читаем, что в городах России жгут военкоматы и администрации, когда срывается мобилизация из–за уклонения мобилизованных, когда эти же самые мобилизованные бунтуют или наставляют штыки против тех, кто их отправляет на убой — эти тенденции становятся всё более явными. Да, в России нет четко очерченного легального анархизма, но в России растет подпольное партизанское движение, и оно с каждым днем все более и более крепнет, по мере того как «партия войны» сдает свои позиции. Это задел для нас в том числе. Наша задача сегодня, в первую очередь тех, кто работает в легальном поле, — это разработать работающие альтернативы для будущего России или тех политических проектов, которые возникнут на её основе, чтобы наши подпольные товарищи и новоприбывшие сторонники смогли найти идейную подпитку. Исторические процессы — это не дело одного дня, поэтому может казаться, что в стране ничего не происходит. Но в России происходят колоссальные метаморфозы, в том числе такие, которые нам на руку.

А что касается разгрома «Народной Самообороны» (признана террористической в РФ), то это от бессилия. Эта организация не была собственно организацией, она позиционировала себя как платформу. И её главной ошибкой было то, что находясь в самом опасном месте, под самим оком спецслужб, подстрекала людей к заведомо опасным для их свободы действиям без собственно выхлопа от этих действий. Впрочем, не будем бить лежачего, просто скажу, что да, ситуация может ухудшиться для тех, кого с этой якобы организацией увяжут, но здесь никто не должен питать иллюзий, что это не оттого, словно анархисты представляют опасность (государство представляет большую опасность для граждан), а просто для того, чтобы в инфополе все чаще проскакивали деморализующие вести о новом сшитом деле против анархистов.

Здесь стоит помнить о двух вещах. Тише едешь — дальше будешь. Сейчас совсем не безопасно заниматься вообще любым активизмом, и даже поклейка листовок — это то, к чему каждый должен подходить ответственно. Если у вас найдут «неправильную» листовку с «неправильной» символикой, это станет поводом для преследования. Это увеличивает издержки и сужает ваш потенциал действия, но вместе с тем делает вас восприимчивым к прочим, более радикальным актам. Эту психологию не могут понять силовики, поэтому их попытки задавить движение в скором времени приведут скорее к срыву резьбы, нежели к тому результату, к которому они стремятся.

Второй аспект состоит в том, что анархистам надо наращивать свою внутреннюю силу, которая компенсирует все внешние подавления. Лучше малочисленные группы с идейными революционерами, чем многочисленные платформы с людьми, которые воспринимают борьбу как нечто вторичное, как приложение к своей бытовой жизни. Развитие надежных сетей между товарищами, децентрализация сил компенсируют эффекты от любых преследований, поэтому если вам кажется, что анархизм в России разгромлен, стоит помнить о малой её составляющей — вас — которая еще пока на свободе.