27 июня 2022-го

Что ж, начался пятый месяц войны, бессмысленной войны без адекватных целей, без адекватных причин, но с очень ясно очерченными последствиями. С высоты сегодняшнего дня, кажется, мы можем отчётливо проследить тенденцию глубинной оппозиции (той, которой мы почти не слышали до сегодняшних дней, но той, которая теперь оказывает воздействие на мейнстримную и отчасти перетягивает на себя внимание ввиду своей изначальной маргинальности — того состояния, к которому пришли, впрочем, все российские независимые СМИ или иностранные независимые СМИ, работающие на российскую аудиторию) к продвижению идеи о том, что Россия как государство не сможет существовать в нынешней форме после окончания этого конфликта, а окончание будет однозначно болезненным из–за полнейшей неадекватности высшего политического руководства страны (с этим не приходится спорить, если вы не типичный потребитель продукции Zомбоящика). В общем, если совсем коротко, Россию как государство хоронят, и эта идея пугает аполитичных и лояльных режиму граждан.

Хоронят по-разному. Одни — радикально, заявляя, что от прежнего политического проекта не должно остаться и следа: все проекты, так или иначе подразумевающие федеративное или конфедеративное устройство, вернутся, как заявляют апологеты, к москвоцентризму (или любому другому -центризму: с недавних пор продвигают идею объявить столицей новой, бело-сине-белой России Нижний Новгород без каких-либо иных ремарок, кроме абстрактной борьбы «за свободу», а она, позвольте, воспринимается по-разному даже в среде либерально настроенного сообщества, не говоря уже про радикалов!), другие — менее радикально, как, к примеру, издание «Регион.Эксперт», предлагая вместо окончательного сепаратизма идею (кон)федеративного договора с сохранением автономии субъектов. Что ж, какая из этих позиций более в долгосрочной перспективе адекватная, сказать непросто, однако, очевидно, что более радикальный вариант готовы разделить немногие. По понятным причинам — культурная и экономическая интеграция даёт о себе знать, и просто так её отмести в одночасье — это процедура, сопоставимая с казнью на электрическом стуле, только не отдельного человека, а целого государства — крайне болезненная и мучительная. Впрочем, и такой вариант не столь страшен, как его пытаются обрисовать, и я постараюсь обосновать, по какой именно причине. Разумеется, если следовать определённой тактике.

Страшен ли распад России — вопрос, помещённый в заголовок. Постараемся ответить на него.

Люди, которые себе представляют распад страны, воспринимают его в чёрных, самых ужасных тонах, мол, если страна распадётся на независимые государства, они начнут междоусобные войны, будет голод, разруха и смерть.

Это страшилки, которые давно транслируются обществу через государственные СМИ, да и чего греха таить — электорат поддержал нашего несменяемого президента в начале 2000-ых как раз по той причине, что он пообещал не допустить дальнейшего распада страны. Что ж, это обещание он выполнил и даже немножко перестарался, сейчас мы наблюдаем, как непровозглашенный помазанник объединяет земли русские в одну большую империю, отдалённо напоминающую СССР (или Российскую Империю — уж не знаю, на какой идеал ориентируются он и его приспешники).

Однако, как показала практика, получилось, что те страшилки, которыми нас пытались кормить более двадцати лет — о нищете, разрухе, смерти и междоусобной войне — воплотились наяву. Вопреки ожиданиям, в ситуации, когда сторонники нераспада пытались сделать всё возможное, чтобы сдержать этот неукротимый импульс, сконцентрировав власть и капиталы в европейской части России (особенно в Москве, которую жители регионов насмешливо и даже завистливо называют «отдельным государством в государстве»), закрутив гайки цензуры и уничтожив все работоспособные институты в предполагаемых быть независимыми ветвях власти. А что насчёт тех, кому, что называется, «удалось сбежать» в ходе развала СССР? Отмечены ли эти страны полной нищетой и разрухой? А, может быть, эти республики воевали друг с другом при распаде? Казахстан с Туркменистаном? Украина с Кыргызстаном? Беларусь с Литвой? Да, мы можем согласиться с тем, что люди в некоторых бывших советских республиках живут не так богато, но во многом благодаря тому, что в большей части из них не изжито желание бывших высокопоставленных КПССовцев заседать в правительственном кресле до конца смерти и никогда, никогда не общаться с простыми людьми (ну, и отчасти благодаря тому, что есть недораспавшаяся Россия, которая приходит на помощь диктаторам отделившихся республик, когда население, в них живущее, изъявляет желание «жить по-европейски»). В остальном же сам по себе распад никак не коррелирует с нищетой и войнами — та же Литва сейчас живёт на порядок лучше, чем Россия (особенно за вычетом отдельно взятой Москвы и с учётом масштабов этих двух стран и, следовательно, равномерности распределения капитала — немаловажный фактор, когда речь заходит об уровне жизни).

Когда опальная, немосквоцентричная оппозиция говорит о распаде России на независимые государства, она отсылается к этому опыту. Она сообщает о том, что централизация власти делает государство неповоротливой машиной, обслуживание которой обходится слишком дорого её населению. Институты такого государства неподконтрольны, поскольку вся власть реализуется в традициях демократического централизма — сверху вниз — без какого-либо учёта местной политической, экономической, социальной, культурной и любой иной ситуации. Спустили решение из Москвы — выполняй, а возможно это или нет в текущих условиях — вещь совершенно второстепенная. Неподконтрольность институтов снизу провоцирует коррупцию, ту самую коррупцию, на которую недальновидная либеральная общественность спихнула было всю ответственность за прорехи в государственном политическом курсе. И теперь, кажется, когда Россия объявила на государственном уровне откровенно фашистский принцип «единства неединого» и довела его до логического завершения, стало вполне понятно, насколько было раздуто опасение о распаде, и к чему эта параноидальная боязнь привела.

Иначе говоря, идея распада России носит децентралистский потенциал. Конечно, эти течения «за независимость республик» обрамлены в национальный вопрос, но было бы странно искать в контексте тянущегося многие столетия имперского проекта какие-то иные внутренние силы, способные его подорвать. Народы России хотят свободы — свободы иметь свою независимую культуру, свободу говорить на своём национальном языке, свободу, в конце концов, перемещения по миру (в том числе по территории нынешней России) без опасения, что изобьют на улице за «нерусскость» (в конце концов, коль русские превратятся в ходе этого процесса в недоминирующую нацию, а за национальными меньшинствами будет стоять защитник покрупнее, чем просто правозащитные организации, будут ли русские иметь карт-бланш на регулярное притеснение «нерусских» — вопрос риторический), свободу интегрироваться культурно и экономически с теми странами и регионами, которые отвечают их конкретным потребностям. Это идея, которую не могут допустить диктаторы, поскольку появление равнодействующих сил, способных объединиться на добровольной, а не принудительной основе, способно эффективно противостоять их сумасбродству. Смог бы Путин напасть на Украину, будь он президентом какой-нибудь Московской республики? Нет, потому что у него не хватило бы мощности на подобную авантюру, и даже если бы он решился на это, он бы встретил сопротивление не только со стороны Запада, как сейчас, но и со стороны бывших субъектов государства. Он оказался бы в западне буквально в течение нескольких часов или, на крайний случай, дней (даже если представить, что жители этой Московской республики терпели бы его у власти — в конце концов, такая модель управления, которую он избрал в отношении России, откровенно грабительская модель, не смогла бы поддерживать уровень жизни Москвы на должном уровне: за неимением регионов, которые он мог бы грабить, как нынче он это делает, он бы стал грабить житницу современной России, Москву, превращая её в захолустную деревню вместо процветающего города).

Я иду несколько дальше. Отделения заслуживают не только республики, но и весьма крупные субъекты, которые хоть и не обладают потенциалом для национального выступления, всё же имеют другой, внутренний потенциал, порождённый своей особой идентичностью, сформированной во многом из–за влияния культур соседних, испокон веков независимых государств, или просто из–за того, что они не так подвержены контролю. Да, речь идёт о Сибири и Дальнем Востоке. Ни Сибирь, ни Дальний Восток не сталкиваются с тем же масштабом проблем, с какими сталкиваются национальные республики, отчасти из–за малой заселённости, отчасти из–за того, что национальные республики на протяжении своей истории имели зачатки (прото)государственности, что способствовало их укреплению как автономно выступающих субъектов, в то время как Сибирь (особенно Восточная Сибирь), а тем более Дальний Восток считались территориями неосвоенными или малоосвоенными (местными племенами и кочевыми народами — удэгейцами, маньчжурами, нанайцами, тунгусами и прочими) и такого закрепления не получили (если не считать, конечно, Сибирскую республику, создание которой продиктовано, с некоторыми оговорками, тоже децентралистскими стремлениями, или Дальневосточную Республику, которая проходит в историографии как буферное государство, т. е. как искусственно созданное).

Было бы, конечно, глупостью сказать, что современные ДВР или Сибирская республика нужны сейчас этим малочисленным народам. Это чистый редукционизм и сведение вопроса исключительно к национальному. Нет, они нужны в первую очередь современному проживающему на территории России населению, независимо от его национальности, поскольку воздействовать на маленькое правительство проще, чем на большое. Не может приморец достучаться до московского господина, взывая его к совести, находясь от него в 9288 километрах по Транссибирской магистрали, а потому неудивительно, что чем дальше от «отдельно взятого государства», призванного быть всезнающим и всевидящим оком, тем менее процветающей будет жизнь.

В идеале, конечно, как анархист, я выступаю за кантональную, муниципалистскую модели организации. Но подобного рода проекты в политическом сознании граждан станут возможны только в ходе длительной идеологической эволюции, к которой нам следует стремиться. На этапе, на котором мы находимся сейчас, эти идеи могут казаться малоосуществимыми. Впрочем, даже это не повод терять надежду, ведь, как говорится, стоит начать путь — и можно дойти до любого желаемого общественного устройства.

Теперь, раз уж мы постарались ответить на вопрос, почему распад России сам по себе не обязательно означает нечто страшное, стоит обосновать, каким образом это можно сделать безболезненно. Разумеется, в этом аспекте я не претендую на то, чтобы высказывать прописные истины, в конце концов, мы говорим о вещах крайне неопределённых, но я постараюсь изложить интуитивные соображения, которые кажутся мне наиболее разумными.

По поводу междоусобных войн — такая угроза действительно существует, но вы должны понимать, чем отличается местечковое сепаратистское движение с праворадикальным уклоном от демократического движения, провозглашающего стремление освободиться от имперского ярма. Первое не хочет подлинного освобождения от имперского сознания, пытаясь лишь перекрасить угнетение в другой цвет, второе признаёт стремление к освобождению за всеми идентичностями (как первый этап к подлинному освобождению — освобождение в единстве с угнетёнными), а потому любые территориальные вопросы носят скорее символический, нежели насущный характер. Да, в долгосрочной перспективе такие символические вопросы могут перерасти в насущные, поскольку такое «освободительное движение» плодит новые государства, по-прежнему являющимися авторитарными институтами. Что ж, хоть и говорят, что проблемы надо решать по мере их поступления, я всё же обрисую некоторые возможные пути выхода из этой ситуации.

1) Создание конфедераций государств и крупных военно-политических блоков.

Я вижу краткосрочное (и долгосрочное тоже, но об этом тяжело говорить) будущее только в конфедерации, которую я хоть и называю «Россией», на деле все–таки для удобства, потому как не могу заведомо придумать подходящего названия (разве что какая-нибудь Евроазиатская демократическая конфедерация, и то при условии, что конфедерация останется в границах современной России, и отдельные её части не будут намереваться интегрироваться с соседними современными странами — в таком случае конфедераций будет несколько, или же будет предусмотрено гибкое членство, но это все равно не меняет принцип — крупные политические субъекты должны кооперироваться для решения общих стратегических задач, так же, как и более мелкие политические образования). Приоритет должен быть отдан низовым структурам: внизу не решаются только те вопросы, которые выходят за рамки местных компетенций. Наверху — самый базовый, ограниченный лимит функций, связанных с взаимодействием с внешним миром.

Военно-политические блоки — это объединенные вооружённые силы входящих в конфедерацию стран, призванные сдерживать не только агрессию других блоков, но также агрессию отдельных стран, входящих в блок. Возвращаясь к примеру с Московской республикой, которая бы входила в военный альянс с соседями, отметим, что соседские республики при возможном агрессивном поведении Московской должны были бы принять действия, направленные на предотвращение эскалации, дабы избежать своего собственного участия в военных действиях. Чем более затруднительно с юридической точки зрения развязать войну, чем меньше реальной её возможной поддержки со стороны мирового сообщества и чем более мелкой силой представляется каждая отдельная составляющая блока, тем меньше вероятность того, что начнётся территориальный передел.

2) Убрать историю из школ. Внедрить общественное телевидение и радио.

По поводу истории — не буду расписывать мотивы. Всё написано здесь.

Касаемо общественного телевидения, хочу процитировать интересный текст Людмилы Савицкой на тему «Как должны выглядеть по-настоящему общественные медиа». Мне видится, что эти предложения были бы актуальны сегодня, хотя, возможно, они и требуют доработки.

"Основываясь на опыте европейских коллег, первым шагом в формировании общественного ТВ в России должно стать принятие соответствующего закона — в котором будет чётко прописаны цели и задачи общественного медиа, а также гарантии невмешательства в деятельность такого медиа ни со стороны государства, ни со стороны отдельных общественных организаций. Вместе с тем, в законе или подзаконных актах должно быть указано, кто именно может контролировать деятельность общественного медиа — не в смысле контентной политики, а в смысле выполнения целей предприятия.

Второй шаг потенциальной реформы: подготовка кадров для работы в новом формате. Эксперты в области медиа признают, что не только зрители не готовы к восприятию медиа как объективного источника информации, но и сами опытные профессионалы — сотрудники уже существующих медиа — воспринимают свою работу как «отработку заказа», особенно если речь идёт о журналистах, чья зарплата напрямую зависит от бюджета. Подготовка новых кадров, переучивание журналистов или переподготовка менеджеров должна стать важным звеном в формировании общественного СМИ. На этом же этапе предстоит решить вопрос с возможными люстрациями госпропагандистов: насколько глубокими должны быть «чистки», стоит ли привлекать к работе в медиа нового формата «раскаявшихся» пропагандистов или сотрудников некогда государственных медиа, которые не привлекались на предыдущем этапе своей карьеры к прямой пропагандистской работе.

Наконец, третий шаг, параллельный предыдущему, — это формирование привычного зрителю языка и стиля, при условии, что он помогает СМИ выполнять обозначенную для него роль, а не способствует «кликбейтности» или усилению пропаганды-контрпропаганды.

Таким образом, возможность финансирования ТВ из общественного бюджета с гарантией независимости от государства — это единственно возможный на сегодня формат существования общественных медиа, несмотря на отсутствие какого-либо позитивного опыта в России в этом направлении.

Важно понимать, что формирование медиа такого формата должно привести сразу к нескольким результатам: не только созданию альтернативного — «официальным» и частным медиа — источника информации, но изменению отношения к средствам массовой информации в России в целом. Это непростой процесс «переучивания» и профессионалов, и зрителей, который займёт длительное время, но повлияет на формирование нового общества — более устойчивого к пропаганде и более ответственно относящегося к роли прессы в своей жизни".

По поводу школьных реформ, хочется сделать немаловажную ремарку, касающуюся национальных республик, их образовательной политики в долгосрочной перспективе.

Не секрет, что в результате планомерного замещения коренного населения в национальных республиках, преобладающей национальностью являются русские. Таким образом, вопрос национальных языков встаёт наиболее остро. Справедливо утверждение, что после объявления независимости национальных республик, статус русского языка в них будет значительно понижен, что сулит появлению некоего деления — русскоязычные школы в республиках (где учатся ассимилированные дети) и национальные школы. Созревает следующая проблема: русскоязычное население, проживающее в национальных республиках, может не посчитать нужным учить языки нерусских народов, что вкупе с окрепшей национальной идентичностью меньшинств даёт конфликт на этнической почве. К примеру, если русские в Татарстане не захотят учить татарский, в то время как татары будут его учить и не будут учить русский, это не сделает общество менее восприимчивым к империалистической, шовинистической, ксенофобной риторике. Это важный вопрос. И пока у меня созрело два решения: а) в школах с уклоном в родную речь, русский язык должен преподаваться в качестве иностранного (наряду с английским); б) в школах с уклоном в русский язык, местные языки должны преподаваться как иностранные, но иметь более приоритетное значение, нежели английский.

Возникают закономерные проблемы. Первое: не так много тех, кто может преподавать национальный язык, потому что в некоторых республиках мало образованных носителей. Это означает, что придётся дополнительно готовить кадры. Второе: нет учебных пособий для преподавания национальных языков как иностранных. Иначе говоря, ни одно пособие, посвященное языку какой бы то ни было республики, не адаптировано к русскоговорящим, для которых русский язык — родной. Это затрудняет процесс интеграции и ассимиляции русскоязычного населения, которое остаётся жить в республиках. Равным образом это относится и к преподаванию русского языка как иностранного (РКИ): все пособия и программы по изучению РКИ адаптированы под языки носителей. Это означает, что придётся привлекать не просто педагогов, а учёных. Таковые, может, есть среди тех, кто работает в специализированных центрах сохранения национальных культур и языка, но будет ли достаточно их компетенции?

Можно, конечно, эту проблему совсем не решать, оставив этот процесс неизбежного замещения пущенным на самотёк и оставив сами республики без собственно национальной идентичности, однако на вряд ли такого рода подход поспособствует деимпериализации российского сознания. В любом случае, есть и здесь над чем подумать.

3) Развивать экономические и культурные связи между регионами, разрабатывать совместные крупные инженерные проекты. Впрочем, здесь не заложена идея полной взаимозависимости экономик. Если есть возможность, каждая отдельная страна должна стремиться к производственной и продовольственной автономии, но это не должно мешать сетевой организации и экономическим связям.

4) Стремиться к либертарным инициативам и поддерживать их. Не может быть подлинной свободы без стремления к анархизму. Свобода — это недостижимый идеал, и путь к ней бесконечен, поэтому мы всегда должны идти по пути освобождения, не давая нашему разуму законсервироваться на отработанных схемах и нерабочих решениях. Так как это очень размытый и не очень краткосрочный сценарий, я выношу его в качестве общего принципа. Каким образом можно следовать либертарным тенденциям, рассматривается в анархической теории, поэтому одним из очевидных решений будет продвижение анархизма в народ. То, чем, собственно говоря, я занимаюсь и так.

Пожалуй, после вышеизложенного гораздо проще помыслить, как такое громоздкое государство, как Россия, может пережить такие масштабные политические изменения и почему этого не стоит опасаться. Несмотря на возможные трудности, которые могут возникнуть, их совокупность куда менее устрашающая, чем та политическая модель, в которой существует Россия в настоящее время — и мы в этом убеждаемся на практике.