30 июня 2022-го

Когда пацифисты взывают милитаризированное коллективное сознание к разуму, они часто используют риторику, что война — это бессмысленные и беспощадные смерти в колоссальных масштабах, угроза грядущего голода и эпидемий разного рода болезней, что её нельзя поддерживать, поскольку война сродни коллективному убийству, а убийство, стало быть, вещь совершенно порицаемая, независимо от того, санкционировано оно государством или нет.

Это недалеко от истины. В самом деле, война — это коллективный суд одного народа над таким же коллективным преступлением другого, даже совершенно мнимым. Если говорить о текущей войне, то это судейство российского народа над украинским — народом, который с лёгкой руки власть имущих был осуждён за «нацистские преступления» и должен, следовательно, понести за это коллективное наказание — подвергнуться «денацифицикации». Нельзя, конечно, не отметить сюрреалистичность такого подхода: люди, которые вершат войну, постулируя в качестве обвинения принадлежность к нации, мнят себя противниками нацизма — воистину орруэловский сюжет. Впрочем, сюр этой войны давно подхвачен антивоенным сопротивлением, и его всё сложнее скрывать тем, кто намерен это сопротивление подавить. Однако вопрос не в том, сколько нацистов воюет в рядах «денацификаторов» и «денацифицируемых» и даже не в образе коллективного врага — в любой войне, независимого от постулируемых целей, без коллективного врага не обойтись. В конце концов, как тогда можно мобилизовать население страны и заставить его сплотиться вокруг лидера? Ведь всё это лишь средство мобилизации, основанное на пресловутой «исторической преемственности». Вопрос в сути, сложности и опасности этого механизма.

«Непреодолимый государственный идеал овладел сердцами людей. Если до сих пор нейтралитет на словах и на деле был безукоризненным, ибо так решила внешняя политика государства, то отныне оставаться нейтральным стало самым вопиющим преступлением. Средний Запад, который в дни нашего нейтралитета придерживался пацифизма, через несколько месяцев стал таким же воинственным, и в своем рвении к сожжению ведьм и выискиванию внутренних врагов не уступал ни одной части страны. Стадный инстинкт верно следовал за государственной указкой, и, поскольку агитация за референдум была вскоре забыта, страна пришла к всеобщему выводу, что, поскольку ее Конгресс официально объявил войну, сама нация самым торжественным и универсальным образом придумала и привела все это дело в действие» [Рэндольф Борн "Государство"].

Рэндольф Борн в своей работе «Государство» предлагает максимально точный анализ того, как на самом деле объявляется война и каков её мобилизующий эффект. В самом деле, до 24 февраля российское общество в целом невраждебно относилось к украинскому народу и даже помыслить, в общем-то, не могло, что ему доведётся быть инициатором беспрецедентной военной агрессии (по крайней мере, мне доводилось общаться с (будущими) зетовцами примерно за неделю до начала «спецоперации» на тему возможного вторжения в Украину — и почти все, как один, говорили, что война им не нужна, а Россия не нападёт — вот действительно недальновидность!). Оттого-то в первые дни и недели я не могла разуметь, откуда столько агрессии в сторону русских в частности, россиян и России в общем, а также всего, что с Россией связано. Недопонимание? Коллективная ответственность? Сейчас я, конечно, обладаю ответом и никоим образом не удивляюсь и не возмущаюсь тому, что русских пытаются «отменить» — это закономерный процесс. Война, особенно империалистическая война — глубоко авторитарный механизм. Она разделяет общество на две части — на патриотов и на предателей. И в этом кроется ключевая опасность войны, в её демаркации настроений. И именно эта резкая демаркация стала для меня шоком: мне не доводилось видеть ничего подобного в таких масштабах вживую. Казалось, что этот опыт остался где-то в истории, в фашистской Италии или в нацистской Германии. Однако на практике нет никакого «исторического опыта», когда речь идёт об управлении массовым сознанием — все механизмы только лишь оттачиваются, и с каждой новой такой войной пропаганда становится всё изощрённее, а военная тактика отрабатывается до ювелирного совершенства. Война — это самовоспроизводящийся механизм, пик кризиса, к которому нас подводит процесс управления, вызванный существованием неэффективных авторитарных институтов. Подобно депрессиям в экономике, война — это пик политического спада, после которого следует «оздоровление».

«А как же смерти? Как же загубленные войной жизни? Неужели не в этом ужас войны?» — спросит меня пацифист.

Я отвечу, что далеко не в этом. Война действительно характеризуется смертями. И это в самом деле отвратительно. Но сами по себе смерти, даже массовые, это не то, что пугает и далеко не то, что вынуждает неравнодушных людей мобилизоваться в борьбе против военной агрессии. В конце концов, если вы хорошо помните 2020 год с его коронавирусом, вы легко поймёте почему. От коронавируса на сегодняшний день умерло 6,33 миллиона человек. Это колоссальное число, и неудивительно, что правительства стран стремились и стремятся бороться с инфекцией. Это только коронавирус. В 2021 году от голода в мире ежеминутно погибало 11 человек против «ковидных» семи. Пандемия обострила многие проблемы — экономические, социальные, трудовые. И мы старались, как могли, их предотвратить. Тем не менее, когда мы говорили о смертях от коронавируса, мы были более равнодушны к ним. Мы понимали опасность инфекции, понимали её последствия, но всё же никто серьёзно не думал обвинить во всём Китай или разорвать с ним отношения. Все понимали, что это форс-мажорные обстоятельства, и как бы ни было грустно и отвратительно от количества погибших, мы не мыслили это как трагедию, а скорее как «сложный период», который надо пережить. Что касается мирового голода, то про него вообще почти ничего не было слышно. Люди понимают, что есть проблема мирового голода, но мало кто засыпает с тревожными мыслями о том, что дети в Африке недоедают и не имеют доступ к питьевой воде. Сейчас эти проблемы обострятся ещё сильнее. И да, конечно, нынче общественность неизбежно прикована к обострению проблемы мирового голода, вызванного войной в Украине и проблеме доступности медицинских услуг для населения уязвимых стран. Но мы всё же больше плачем над разбомбленными городами и больше беспокоимся над жертвами, видимых, что называется, невооружённым глазом. Почему так? Неужели смерть от бомбы заслуживает больше внимания, чем голодная смерть? Нет.

Война — это в первую очередь гуманитарная и гуманистическая катастрофа. Мы плачем не над смертями как таковыми, а над бесчеловечием, которое приводит к смертям. Мы плачем над тем, что все усилия, которые мы бросили на создание свободного, справедливого, равноправного мира, мира с доступными благами для всех, разлетаются в прах с каждым падением артиллерийского снаряда. Мы плачем потому, что знаем: эта проблема, влияющая терроризирующе на весь мир, имеет источник, и её можно было избежать. Мы плачем не над собственно смертями, а над регрессией общественного сознания.

Я не хочу ни в коем случае сказать, что к смертям на войне можно относиться равнодушно, коль у нас столько людей умирает и так. Каждый отдельный человек имеет значение, и всё же посочувствовать отдельно каждому погибшему невозможно, когда получаешь информацию в обобщённом виде. Я хочу сказать, что мы должны видеть корень наших настроений, чтобы понять, что беда не в коллективной смерти жертв войны, а в том, что эти смерти не вызывают сострадания у народа, напрямую их санкционирующего, что обладая силой остановить бессмысленное кровопролитие, патриоты требуют больше крови и больше расправ. Ну, или воспринимают эту ситуацию как «неизбежную».

Национал-шовинизм — это идеология деградации гуманизма, ищущая свою подпитку в «восстановлении исторической справедливости», в национальной ущемлённости. Когда государство провозглашает ксенофобию и шовинизм в качестве принципа политического курса, это приводит к эскалации в обществе милитаристских настроений. Сложнее было бы провернуть подобную геополитическую авантюру, если бы Россия была демократическим государством, так как война тогда не имела бы под собой вообще никакой почвы и казалась бы бессмысленной, в том числе для самих россиян. Используя «серую», а затем «чёрную» пропаганду для создания образа врага, российские СМИ готовили общественность к моральной оправданности войны: «Если драка неизбежна, надо бить первым», — выразился российский президент, вторгаясь на украинские территории. В целом разумно. Действительно, если в Украине столько нацистов (их зверства так часто мелькают в СМИ!), а они ещё хотят в НАТО да в Евросоюз, то это, кажется, прямая угроза. И этот принцип подхватила годами обрабатываемая телевизионными передачами общественность, не удосужившись проверить ни реальную поддержку нацистов в Украине, ни признаков нацизма собственно: «Им там виднее», — говорит патриот и предпочитает не интересоваться обоснованностью решений высшего руководства.

Деполитизация и атомизация российского общества ещё больше усугубили проблему. Россияне больше доверяют телевизору, чем родным и друзьям. Если родственник говорит что-то, что противоречит государственной повестке, это, кажется, повод уличить его в государственной измене, но никак не усомниться в том, что государственные СМИ транслируют правду. Иначе говоря, война и подготовка к ней — это то, что несёт реальную угрозу именно в плане человеческой осознанности. Война отчуждает незыблемые права: право на жизнь, право на свободу передвижения, право на свободное высказывание своих идей и мыслей, свободу совести, презумпцию невиновности — и нормализует эту практику. В этом кроется ужас механизма войны. И чтоб бороться с войной, нужна гуманизация общества.

«Возможно ли это? Читаешь порой, что пишут сторонники войны, и кажется, что их никогда не получится образумить. А тут ещё и жертвы подначивают и, кажется, не против обострения межнациональной вражды…»

Я думаю, я отвечу на вопрос, как стоит поступать в более конкретных аспектах, но значительно позже. Дело в том, что это не первая и далеко не последняя война. Это далеко не первый и не последний авторитарный и диктаторский режим. И хотя мы не должны ждать мгновенного чуда на этом поприще, стоит признать, что многие страны, которые мы сегодня считаем эталонными демократиями, прошли тернистый и сложный путь становления таковыми. Мы должны подробно остановиться на исторических примерах такого становления и проанализировать их. Возможно, тогда будет получен чётко очерченный ответ.

***

Не относится ли написанное в равной степени к Украине? Отчасти относится. Она, как и любое другое другое государство, может пойти по тому же пути, что и Россия, тем более, что для этого имеются все предпосылки, и целенаправленно культивировать национальную вражду по отношению ко всем, кто себя ассоциирует с Россией. Ловушка войны в том, что она обоюдоострая. Мы не можем утверждать, что пропаганда ведётся только с одной стороны, и только одна сторона подвержена манипуляциям. Но я, как человек, ассоциирующий себя с Россией (волею случая), не могу лезть в чужой монастырь со своим уставом. Поэтому меня больше волнует ненависть, которую культивировали к Украине и украинцам именно в России, и я хотела бы признать все те ошибки, которые она совершила, покуда я её гражданин. В заметке, посвящённой идее «удостоверения хорошего русского», я отметила:

Они [опальные либералы] не хотят нести ответственность как граждане, считая, что гражданство — это привилегия, а не обязательство. Зная, что быть гражданином — это брать ответственность за политику страны, они предпочитают делать вид, что раз народ в России «неправильный», то давайте оставим его прозябать, а сами спокойно будем наслаждаться «русскостью», не испытывая никаких лишений.

Ситуация с обострением межнациональной розни — это ещё один камень в огород этой войны. Россия хотела «денацифицировать» Украину, однако теперь у украинцев возросло национальное самосознание и, стало быть, они будут ещё более пронационалистически настроены. Таким образом, эта мнимая цель «денацификации» (почему мнимая, я отчасти писала в эссе «Что война сделала с моим мировосприятием?») ещё больше подлила масла в огонь. Сторонник войны может возразить:

«Вот ты говоришь, что мы такие плохие, но когда Украина бомбила Донбасс, украинцы не сострадали!»

Что ж, я не думаю, что масштабы разрушений, которые Украина нанесла Донбассу за весь период конфликта (хотя это вопрос совершенно спорный, покуда есть косвенные доказательства того, что война не была «односторонней», как бы Россия не пыталась это замалчивать — можно кое-что найти про хищения средств за допускаемые нарушения в организации питания солдат, находящихся в ДНР — любопытный документ в свете «их там нет», опубликованный самой Россией!) сопоставимы с теми, с которыми мы столкнулись после 24 февраля. Жители квазиреспублик стали разменной монетой в этой борьбе, и как показывают недавние новости, понятно, в чьих интересах. Кажется, от «самопровозглашённых республик» скоро ничего не останется (по заверению самих «правителей»), и они отойдут под российский патронаж. (Не)уважаемый русский патриот, можешь ли ты себе представить, чтоб Украина признала «независимость» Воронежской и Белгородской областей, а потом начала говорить об их «возможном вхождении в состав Украины?» Не думаю, что эта новость обрадовала бы в таком контексте. И всё же, Украина с этим столкнулась. Неужели ты, русский патриот, рассчитываешь в связи с этим на снисхождение тех, кому важна её территориальная целостность и в какой-то степени её безопасность? Полагаю, ответ напрашивается сам собой.

Поэтому, конечно, мои антипатии направлены на российское общество. Оно не видит собственных проблем и пытается решить чужие. Впрочем, виноватые в этом обязательно будут наказаны, я в это верю.