Современная культура, как сумма символических манифестаций человечества, характеризуется трансформациями, затрагивающими традиционные системы ценностей. Сумма традиционных представлений выражена в структуре мифа (Армстронг, 2005/2011; Богданов, 2015; Кэмпбелл, 1972/2002; Хиллман, 1975/2017).

Карен Армстронг отмечает, что, будучи существами, устремленными к поиску смысла, в той же степени человек является мифотворцем; «характерная особенность человеческого сознания — способность порождать идеи и испытывать состояния, не поддающиеся рациональному объяснению» («Краткая история мифа»). Мифологическая база человеческого сознания, а также предпосылки организации социальных групп открываются нам в пяти ключевых принципах мифологии:

I — в основе мифа почти всегда лежит опыт столкновения со смертью и страх исчезновения;

II — все мифы связаны с ритуалами, большинство мифов не имеют смысла вне породившего их священнодействия, в профанной обстановке миф непостижим;

III — миф повествует о предельных состояниях сознания, что побуждает нас выйти в условиях мифологического мировосприятия за пределы обыденного опыта, и, в то же время, подобный выход погружает нас в мифологическое пространство и время; иными словами — миф повествует о неведомом и о существовании неизвестной прежде перспективе развития души;

IV — миф обладает нормативной ценностью, т.е. регламентирует поведение человека и его идентичность;

V — все мифологии повествуют о существовании помимо этого мира, так же мира иного, соседствующего с нашим и в определенном смысле являющегося для нашего мира источником поддержки, смысла, творчества, ориентиром для устремлений, жизнеутверждения и гибели.

Последний пункт, характеризующий мифологическую реальность, а именно в качестве особой реальности и стоит рассматривать мифологию, реальности сакральной по определению — последний пункт особенно важен, поскольку миф несет в себе не только информацию о возникновении, рождении мира (Космоса) — космогония, но и о его завершении.

В конечном счете, именно мифологический контекст составляет традиционную базу для формирования сознания и инициации социальной активности, полноценной социализации индивида и его последующей индивидуации (К. Богданов, «Повседневность и мифология»; Э. Нойманн, «Происхождение и развитие сознания»; Дж. Кэмпбелл, «Герой с тысячью лицами»; М. Элиаде, «Трактат по истории религий», «История веры и религиозных идей», «Мифы, сновидения, мистерии», многочисленные работы К. Леви-Строса). Мифология, как отмечает Армстронг, призвана поддерживать нас в затруднительных обстоятельствах. «Мифология — это особая форма искусства, устремленная за пределы истории к вневременному ядру человеческого бытия, помогающая вырваться из хаотичного потока случайных событий и уловить отблеск самой сути реальности» («Краткая история мифа»).

В современной культуре данные традиционные основания претерпевают значительные трансформации. И как следствие этого, трансформируется характер знаковых манифестаций, социальных интересов и предпочтений, трансформируются способы самоописания человека, расширяющие спектр доступных идентичностей. При этом не все варианты идентификации себя и последующей самореализации имеют однозначные аналоги в мифологических моделях. Собственно, именно это, как отмечал Кэмпбелл, и составляет содержание кризиса идентичности современного человека — свои действия и стратегии ему не с чем сравнить, поскольку условия современной культуры вышли за рамки символического шаблона, данного в мифологии; символическая рамка восприятия претерпела значительные модификации, упростилась и отчасти редуцировалась к формальной знаковости.

Современный человек чувствует себя потерянным в этом огромном Космосе. Для него оказываются неочевидными мифологические ориентиры, которых он собственно и не воспринимает в связи с их обесцениванием и упрощением. Это закономерным образом затрудняет восприятие того, чего он хочет на самом деле и в каком направлении ему двигаться, чтобы интегрировать утраченные части вероятной идентичности.

На человека обрушиваются циклы формальных действий, поддерживающих его социальную функциональность, и он встроен в социальную конструкцию до тех пор, пока не актуализирован вопрос того, есть ли подлинная ценность монотонного существования в мире вещей, лишенных символического контекста. Поскольку, в условиях лишь символического контекста, в пространстве символического Космоса только и можно пережить (воспринять) опыт крайних бытийных состояний, таких как страсть, ненависть, любовь, презрение, доверие, — возможность которых определяет экзистенциальную позицию человека в формальном мире вещей и нечеловеческих форм жизни.

От традиционных моделей организации мировоззрения и быта остались следы, на основе которых в настоящее время осуществляются различного рода попытки реконструкции и утверждения новых символически порядков. Пути таких реконструкций сводятся к политическим модальностям, религиозным, этническим и оккультным. Но если не учитывать тот факт, что прежний символизм, в пространстве которого европейская цивилизация существовала на протяжение нескольких тысячелетий , редуцирован к формальному шаблону, обеспечивающему относительно успешную социальную адаптацию и получение быстрых удовольствий, та форма, в которой осуществляются попытки реконструкции новых символических порядков, представляется сомнительной, поскольку апеллирует к неким упрощенным мифологическим конструктам (религиозным, политическим, этническим), актуальность которых диссонирует с реалиями современной жизни.

Миф не может быть лишен архаической страсти, безумия, экстаза и восхищения. Попытки адаптации мифологии к современной реальности неминуемо «гасят» ее архаическую экспансивность. Очевидно, что конструктивизм мифологического модерна не учитывает ориентации сознания современного человека к тем феноменам воспринимаемой реальности, которые, сохраняя свою знаковость, лишены глубинного символизма. Следует также учитывать феноменологию формального самоопределения в контексте вещи, стабилизирующей существование человека и его самосознания в ситуации смысловой неопределенности. Вещь, лишенная сакрального значения, стабилизирует существование в условиях профанического мира и понижает тревогу от безысходности, но она не способна преодолеть или исчерпать ужас, вызванный отсутствием смысла.

Дрейф парадигм запускает цепочку логических операций, которые необходимым образом трансформируют мировоззренческие позиции. Современное мировоззрение утрачивает прежнюю ориентацию на стабильные мифологические или символические идеалы. Идеализации подвергается сиюминутная данность объекта-вещи, при этом объект выступает средством утверждения себя в воображаемом семиотическом центре, в окружении знаков присутствия других подобных объектов, связи между которыми характеризуются условностью, временностью и повышенной лабильностью; данные объекты лишены устойчивых символических оснований.

Попытка символизации терпит неминуемый крах, поскольку за этими попытками не регистрируется символический контент. Скорее это некие пароксизмальные конвульсии души, свидетельствующие о ее дезориентации в мире объектов-вещей, т.е. в реальности, содержание которой сведено к вещам, циркулирующим в жизненном пространстве человека: опосредующих его коммуникацию с другими и утверждающих нарциссические качества собственной идентичности. Архаические источники психики и коллективные основы не формируют новой образности в ситуации, когда в центр индивидуального эго-комплекса помещен объект-вещь.

Сочетание архаического и современного слаборефлексируемо и не совпадает в реальном перцептивном пространстве субъекта и в пространстве его коммуникаций. Попытка такого сочетания не осмысливается, не упорядочивается и не порождает обобщающих интерпретационных моделей, позволяющих описывать себя, других и окружающий мир.

Общество производит избыточное количество объектов-вещей и объектов-знаков. Их избыточность не подкрепляется необходимостью и символической ценностью. В ситуации доминирующего гипермодерна значимость объекта или знаковой конструкции моделируемы — они создаются посредством маркетинговых технологий в ситуации обобщения и тиражирования ложных ценностей.

Повышение значимости знаковой конструкции или вещи осуществляется посредством фиксации и удержания внимания, а также за счет эффектов условного присутствия другого субъекта в нашем перцептивном поле в ситуации, где создается видимость нашей собственной ценности в его глазах. Но вся эта ситуация дезавуируется в тот же момент, когда мы начинаем понимать виртуальность среды, в которой происходит подобного рода обмен сигналами и знаками. Система лайков подменяет признание в симпатии или любви, эмоджи (emoji, emoticon) подменяют эмоциональную экспрессию. Виртуальное пространство символических обменов заполнено значительным количеством «мусорного» контента.

Семиотическая динамика современного общества и всплески архаического сознания взаимно исключают друг друга, вследствие чего мы имеем дело с обществом гипермодерна, где семиозис редуцирован к банальности, архаический символизм утратил понимание и признание в качестве руководящего импульса.

Кэмпблелл (2016), анализируя природу мифологических образов и стратегий самореализации, отмечает, что в современной действительности, традиционные мифологические модели утрачивают свои основания и перестают обеспечивать возможность осуществления проекта собственной жизни (с точки зрения мифа); возникает задача поиска новых моделей, во многом диктуемых актуальной реальностью. Данное обстоятельство вносит свой вклад в динамику кризиса самоопределения современного человека, поскольку общество диктует необходимость новых стратегий и моделей, но для них нет мифологической основы, способной подтвердить возможность реализации потребностей души в новых социальных условиях. Однако возникает закономерный вопрос — возможно ли создание новой мифологии с учетом отголосков классических мифологических образов?

Питирим Сорокин отмечал, что кризис, с которым сталкивается современное западное общество, носит экстраординарный характере — это кризис почти всей жизни, кризис образа мыслей и поведения человека (социальной, политической, экономической, религиозной динамики и динамика культуры в целом): «…Кризис заключается в распаде основополагающих форм западной культуры и общества последних четырех столетий».

Феноменология общества и мировоззрения постмодерна сводится к редуцированной знаковости на уровне индексов и иконических обозначений (Чарльз Пирс); символические конструкты истощены и репрессированы, а мифология современности банальна. Вместе с тем, с формальной точки зрения коммуникативная система эмоджи ничем не отличается от древнеегипетского идеографического письма.